Читать интересную книгу Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– Почему? Он чем-то принципиально отличается от прочих русских?

Грубер явно ожидал подобного вопроса и, обтерев салфеткой губы, с довольным видом приступил к объяснению, предназначенному как для меня, так и для оберштурмфюрера Листа.

– Безусловно отличается. Дело в том, что всё, происходящее сейчас с его страной, не является для него катастрофой.

– Да? – спросил Лист и внимательнее пригляделся к фигуре, склонившейся с подносом наперевес через два столика от нас. В голосе оберштурмфюрера послышалось разочарование, смешанное с подозрением. – Чем же оно для него является?

Я ожидал услышать какую-нибудь ученость и не ошибся. Формулировка доктора-слависта была чеканной, хотя звучала несколько загадочно.

– Переходом из одной стабильной системы в другую, вот чем. Уже третью на его памяти, если не считать промежуточных этапов.

Я не вполне понял мудреную мысль Грубера.

– Поясните, Клаус.

– Мне тоже, – присоединился Лист, не без труда отрывая взгляд от кельнера.

– И мне, – встрепенулся Швенцль, добавив: – Здесь сильное эхо.

Все рассмеялись. Разумеется, кроме блондинки – при столь шикарном бюсте знание французской классики ничего не могло улучшить и только бы понапрасну обременяло. Слова еврейского царя о многой мудрости справедливы для женщин ничуть не в меньшей степени, чем для мужчин. Скорее, даже в большей.

Не обращая на красотку внимания (но меня ему было не обмануть), зондерфюрер развил свою мысль.

– Первой стабильной системой была старая Россия, тот режим, который большевики называют царизмом. Мы, кстати, тоже. С легкой руки всё тех же, между прочим, французов.

Будучи слегка навеселе, он хохотнул. Красавица, едва ли понимавшая причину веселья Грубера, благосклонно посмотрела в его сторону. Ей нравилось звучание умных слов. Такое с женщинами бывает. Даже с красивыми и эффектно оформленными.

– Ну а потом, – Грубер отпил вина и внезапно одарил блондинку продолжительным взглядом, – всё разлетелось вдребезги.

В этом месте блондинка вздохнула и извлекла из сумочки платочек. Грубер понизил голос, возможно, чтоб случайно не услышал кельнер.

– Но ему – не знаю, кем он был в то время, – повезло. Его не прирезали освобожденные из тюрем уголовники, не утопили пьяные матросы, не расстреляла ЧК. Между прочим, – Грубер поглядел на меня, – одного моего рижского родственника она расстреляла – так что имейте в виду, Флавио, это не антибольшевистские сказки. Его, – взмах рукой в сторону кельнера, – не замучили в белой контрразведке – это, к слову, тоже не большевистская пропаганда, имейте в виду и это.

– Кто бы сомневался, – хмыкнул Лист, знавший толк в контрразведывательной работе.

– Буду иметь, – сказал я покорно. Швенцль промолчал, только положил на тарелку несколько кусков шашлыка (кельнер сразу же по приходе Листа принес нам новый поднос) и обильно полил их соусом.

– Ну а потом, – продолжал Грубер, – худо-бедно утвердилась вторая стабильная система. Не рай, скажем прямо, но если жить незаметно, желательно в городе, и иметь толику везения, можно было прожить и в ней. Однако недостатки новой системы были весьма серьезны. Не думаю, что этого типа слишком волновали аресты и расстрелы – он не относился к «бывшим» и даже не был в числе, если можно так выразиться, «настоящих». Но вот отсутствие частной собственности безусловно отравляло ему жизнь. Хотя кто знает… Он всего лишь кельнер. Было бы кому прислуживать. Потом, однако, пришли мы, и худо-бедно сложившаяся система опять разлетелась. Снова стало некого обслуживать и некому доносить.

– Доносить? – удивился Швенцль.

– Пятьдесят на пятьдесят, что он был каким-нибудь секретным сотрудником, – авторитетно заметил Лист. – Кстати, не заняться ли им на всякий случай?

Грубер небрежно махнул рукой.

– Думаю, не стоит. Ну, так вот… Прошло всего несколько месяцев, и жизнь опять наладилась. В ней появилась стабильность и состоятельные господа, которых он вновь может обслуживать в надежде на чаевые. Мы с вами или, скажем, вон тот лейтенант.

Блондинка с интересом посмотрела на танкиста, чья голова последние десять минут мирно покоилась на персях одной из прекрасных спутниц. Вторая спутница гладила немецкого друга по обнаженной по локоть руке. В своей левой, свободной кисти юная дева сжимала зеркальце, то поднося, то отдаляя его от лица. Ее интерес к своему отражению был объясним легко – перед тем как уснуть, лейтенант нахлобучил ей на голову черную танкистскую пилотку. Пастушеская идиллия с налетом меланхолии, русская буколика и крымская георгика – в сгущавшемся мраке, под пенье сверчков. Не хватало только звуков мандолины или какой-нибудь балалайки. Мы растроганно улыбнулись, на сей раз все без исключения. Тут блондинка Листа понимала больше нашего – и возможно, была знакома с обеими потаскушками.

– Не все, однако, смирились с такой стабильностью, – заметил Швенцль и махнул рукой в сторону юго-запада, где, пусть и не так интенсивно, как днем, продолжала работать немецкая артиллерия.

Грубер пожал плечами.

– Этот смирился. Смирился – не то слово. При наличии известных холуйских наклонностей он будет в любой системе как рыба в воде. В отличие от нас, он не страдает избытком убеждений и фанатизма, и потому именно он – наша самая надежная здесь опора.

– Верно, – согласился Лист и, воспользовавшись отлучкой своей прелестной подруги, присовокупил: – Когда мы приступим к окончательному решению славянского вопроса, – он широко улыбнулся мне и Швенцлю, – таких мы оставим. А еще мы оставим приятных девушек, скажем, вон тех.

Во мне опять взыграл дух противоречия. Не столько из-за рассуждений Грубера, сколько из-за странных, но несомненно зловещих слов оберштурмфюрера. Я вступил в спор с доктором, но поскольку Лист только что с ним согласился, выходило, что и с Листом тоже.

– Вы хотите сказать, что возвращение большевиков для него нежелательно?

Грубер кивнул, и я с легким раздражением продолжил:

– Но если он готов приспособиться к любой системе, почему бы ему снова не приспособиться к большевикам? Разумеется, их возвращение невозможно, но сугубо гипотетически…

Лист посмотрел на меня с любопытством. Его дама, которая как раз вернулась из – назовем вещи их именами – клозета, тоже взглянула на меня без былого расположения. Швенцль, напротив, с некоторым сочувствием. Грубер, в свою очередь, улыбнулся и приступил к терпеливому объяснению.

– Готовность не есть возможность, дорогой Флавио. Смена системы, если она вдруг случится, не пройдет безболезненно. Во-первых, снаряды и бомбы не спрашивают о лояльности. Во-вторых, большевики как раз об этом спросят – и привлекут к ответу.

– Но за что? – развел я руками. – За то, что он обслуживал клиентов в ресторане?

Лист рассмеялся. Дама с опозданием в полсекунды последовала его примеру. Даже Швенцль удивился моей наивности. Но Грубер сохранил терпение.

– За то, что обслуживал нас с вами: старшего интенданта Швенцля, корреспондента миланской газеты Флавио Росси, оберштурмфюрера Листа и зондерфюрера Грубера. А также множество других, не менее приятных и достойных людей. Но вам, Флавио, похоже, этого не понять, война не итальянская стихия. Зато русские разбираются в этом не хуже нас, немцев, и при случае спуску никому не дадут. И он, – Грубер вновь показал на кельнера, забиравшего пустую бутылку со стола у танкиста, – это прекрасно знает. И боится. И этот страх – залог его верности. Хотя в глубине души он наверняка тоскует о временах проклятого царизма. Предлагаю провести веселый эксперимент. Маленький фокус-покус.

При последних словах Грубер обернулся в сторону официанта, ловко щелкнул пальцами и выкрикнул по-русски: «Человек!» (Я знал это слово от Зорицы). Кельнер сразу же вырос над нашим столом. Впрочем, слово «вырос» подходило тут в наименьшей степени – он умудрился встать возле нас так, что мы, сидящие, все равно ощущали себя выше. Грубер что-то спросил по-русски. Тот расплылся в улыбке. Ответа я не понял, но по лицу официанта было видно, что он безмерно счастлив, хотя, возможно, сам не понимает почему.

Когда он удалился, Грубер довольно сказал:

– Всего лишь парою барственных слов, без всяких чаевых я доставил ему недолгое удовольствие побывать в полузабытом старом мире. Как мало иногда бывает нужно. Но главное его качество не это, а умение приспосабливаться к обстоятельствам. И когда мы завершим объединение Европы, ей будут нужны именно такие русские. Те, что там, – Грубер показал ладонью в сторону, где находился Севастополь, – ей не понадобятся. Не правда ли, господин оберштурмфюрер?

– Очень верная мысль, – с готовностью согласился Лист, вставая из-за стола, чтобы направиться в туалет.

Швенцль со вздохом признал:

– В последние двадцать лет русские сами уничтожили себя, и способствовать их возрождению в задачи новой Европы, пожалуй, не входит.