– Анни! – вспыхиваю я. – Это невежливо.
– Вовсе нет, – отрезает Анни. – Я просто спросила.
Я украдкой смотрю на Гэвина, а он перехватывает мой взгляд и подмигивает так, что я, кажется, слегка краснею.
– Да, Анни, я иудей. А что?
– У меня совсем нет друзей-иудеев, – объясняет она. – А теперь, когда я узнала, что сама, типа, иудейка, мне просто интересно поговорить про это, ну как, иудейство.
– Это называется иудаизм, а не иудейство, – поправляю я. – Кроме того, ты не иудейка, Анни. Ты католичка.
– Да знаю, – морщится она. – Но я могла бы быть и тем и другим. Ну, как Мами. Мами – и то и другое.
И Анни снова поворачивается к Гэвину.
– Ну и вы, типа, ходите каждую неделю в иудейскую церковь?
Гэвин улыбается.
– Она называется синагога. И я не хожу туда каждую неделю, хотя, наверное, надо бы. Иногда по субботам я работаю, а в другие субботы просто бываю очень занят. Не очень-то это хорошо, да?
Анни дергает плечиком.
– Даже не знаю. Мы, типа, тоже не ходим в церковь или еще куда-то.
– А завтра я как раз собирался пойти, – продолжает Гэвин. – Смотри, раз тебе интересно, Анни, можешь пойти со мной. Если, конечно, мама не против.
Анни смотрит на меня с мольбой.
– Мамочка, можно мне пойти?
Я сомневаюсь и переглядываюсь с Гэвином.
– Ты уверен?
– Абсолютно, – уверяет он. – А то я всегда хожу один. Здорово, если появится компания. Вообще-то речь идет о синагоге в Хайаннисе. Так что, если ты собираешься навещать бабушку, я могу на обратном пути подбросить Анни до больницы, как раз к концу времени посещения.
Анни сияет, и я решаюсь.
– Я не возражаю. Если, конечно, ты уверен, что тебе это не в тягость.
– Вовсе нет, – говорит Гэвин. – Значит, завтра ближе к вечеру я заеду. Договорились?
– Круто, – радуется Анни. – Круто принадлежать, типа, к двум религиям сразу.
Я с минуту смотрю на нее, пытаясь понять.
– Что ты сказала?
У дочки смущенный вид.
– Я только имела в виду, что это как бы другая сторона меня, понимаешь?
Она ждет, а когда я ничего не отвечаю, закатывает глаза.
– Господи, мам, я знаю, что я католичка. Не психуй.
– Да нет же, – трясу я головой. – Я совсем не то имела в виду. Я вообще о другом: ты дала мне идею, как еще мы можем найти Жакоба.
– Как? – спрашивает Анни. Они с Гэвином оба смотрят на меня заинтригованно.
– Межконфессиональные организации, – торопливо поясняю я. – Жакоб во время войны доверил другу-христианину отвести любовь всей своей жизни в мусульманскую мечеть, а это значит, что он, по меньшей мере, уважает чужие верования, так?
Гэвин кивает, а Анни пока не поняла.
– И что с того? – интересуется она.
– Можем мы предположить, что, приехав в Штаты, он остался таким же? И стал членом какой-нибудь межконфессиональной организации?
– А что это такое? – осведомляется Анни. За меня отвечает Гэвин:
– Мне кажется, твоя мама имеет в виду, что Жакоб мог вступить в организацию, где люди трудятся вместе, добиваясь взаимопонимания между разными религиями. Примерно так, как люди разных религий в Париже сообща помогли спасти твою прабабушку.
Анни, похоже, не прониклась этой идеей.
– Ну, не знаю, – с сомнением тянет она. – Звучит как-то глупо. Но попробовать можно.
– Давай я прямо сегодня свяжусь с некоторыми такими организациями, – предлагаю я.
– Я обзвоню несколько синагог, – подхватывает Гэвин. – А вы, девочки, попытайтесь узнать, когда родился Жакоб, идет?
Мы с Анни одновременно киваем. Гэвин благодарит Анни за пахлаву, улыбается мне и поворачивается, чтобы уйти.
– Звякните мне, если что-то узнаете, ладно? – говорит он уже от дверей. – До завтра!
– Пока! – щебечет Анни и машет ему рукой.
– Пока! – эхом вторю я. – Удачно доехать. Он снова улыбается и выходит из кондитерской.
– Он такой классный, – заключает Анни, когда мы остаемся одни.
– Ага, – соглашаюсь я. Откашливаюсь и принимаюсь за уборку. – Действительно классный.
* * *
Анни сегодня ночует у Роба. Посетителей в кондитерской почти нет, и я посылаю ей эсэмэску, чтобы не приходила мне помогать после школы – нынче я и сама легко справляюсь с уборкой. Едва добравшись на автобусе до дома отца, Анни сразу же перезванивает мне и с восторгом сообщает, что нашла записку от Роба. Он пишет, что сегодня они проведут вечер вдвоем, и спрашивает, в какой ресторан она желает пойти поужинать.
– Это просто здорово, детка. – Я и правда рада. Похоже, Роб старается показать дочери, что она для него важна. Может, все, что я высказала ему на днях, не пропало втуне.
– Когда будешь в больнице, скажи Мами, что я передаю ей привет и приеду к ней завтра, ладно? – просит Анни. – На всякий случай, вдруг она слышит?
– Обязательно, родная, – обещаю я.
Закрыв кондитерскую, я заезжаю домой за Аленом, и всю дорогу до больницы мы с ним оживленно болтаем. Такое утешение, что он здесь, рядом – в последнее время я частенько об этом думаю. Ален просто идеально вписался в нашу жизнь. Иногда он помогает мне в кондитерской, в другие дни сидит подолгу у кровати Мами, а иногда – вот как сегодня – остается дома и удивляет меня тем, что вовсю хлопочет по хозяйству. На днях, вернувшись домой, я обнаружила, что картины в рамках, которые до сих пор валялись на чердаке, развешаны по стенам. Сейчас – новый сюрприз: в кладовке и холодильнике, где прежде было буквально шаром покати, не просто наведен идеальный порядок – они под завязку набиты продуктами.
– Это самое малое, что я могу для вас сделать, – ответил Ален, когда я кинулась к нему с упреками, – сущие пустяки. А из супермаркета я ехал на такси.
В больнице у постели Мами мы сидим рядом, и Ален держит меня за руку. Он подолгу шепчет ей что-то по-французски. А я, как обещала, передаю слова Анни, хотя и не верю, что бабушка слышит меня сквозь пелену комы. Ален и Анни убеждены, что Мами еще здесь, с нами, а вот у меня такой уверенности нет. Своими сомнениями я с ними не делюсь.
Я ловлю себя на мысли, что размышляю о Гэвине, пока Ален шепчется с Мами, и не могу понять почему. Наверное, потому что он так много помогает нам, а мне сейчас одиноко как никогда.
Наконец Ален откидывается на спинку стула, он, очевидно, закончил свой рассказ. Мами продолжает спать, ее узкая грудная клетка ритмично движется – вверх, вниз.
– У нее такой спокойный вид, – замечает Ален, – будто она попала в какое-то более счастливое место, чем здесь.
Я киваю, стараясь не расплакаться. Она правда кажется спокойной и умиротворенной, но, на мой взгляд, это говорит лишь о том, что она уже ушла, и слезы выступают у меня на глазах.