«Поэтому ты примешь все его условия и уберешься отсюда как крыса с прищемленным хвостом?».
«Именно. И я постараюсь быть очень быстрой и осторожной крысой».
- Считайте, что вы меня наняли.
- Я был уверен в этом с самого начала, - Нидар улыбнулся ему одними губами, - Ступайте, Маадэр. Выход вы отыщете без труда.
За дверью обнаружилось другое помещение, такое же тесное и облупленное, как его камера. Ржавые прутья арматуры, толстый слой пыли на полу… Не было ни вооруженных людей, как ему представлялось, ни камер. Не было вообще ничего, кроме пустых каменных стен и злого шипения ветра снаружи. Это почему-то смутило и разозлило Маадэра. Ни зловещих фигур с серебристым блеском револьверов в руках, ни оперативников КНТР в матовых пластинчатых бронежилетах.
Все это время никто не охранял Нидара, не стоял у него за спиной, не держал опасного собеседника на мушке. Он работал без страховки, точно с самого начала знал, что ему ничего не грозит. Как работает в клетке дрессировщик тигров, хладнокровно и с полным осознанием того, что кровожадный зверь ничего не сможет ему сделать. Ловкий расчет. Хищник, видя, что жертва его не боится, начинает относиться к ней с настороженностью. Не понимая ее мыслей, но чувствуя внутреннюю силу непонятной природы, он в конце концов сам теряет волю и начинает испытывать перед дрессировщиком подсознательный страх.
Именно это и ощутил Маадэр, выходя в промозглые холодные сумерки Пасифе и оставляя за спиной человека с безразличным и бесцветным взглядом, человека вялого, непримечательного и не производящего особого впечатления.
Страх.
3
Восьмой принял Маадэра равнодушно и холодно, окатив холодным светом автомобильных фар, промочив дождем и пропитав кислым едким фабричным запахом, от которого легкие немилосердно саднили, словно пытаясь съежиться внутри грудной клетки. Это был тот город, с которым Маадэр уже успел проститься и который надеялся больше никогда не увидеть, разве что в виде пятна грязного света через иллюминатор взлетающего орбитального челнока.
Восьмой не торжествовал победу, не пытался насладиться унижением своего блудного сына, вернувшегося обратно без денег и в мокром плаще, пошатывающегося от накатывающих электромагнитных сполохов. Но не потому, что был добр к своим сыновьям. По своей природе Восьмой не испытывал никаких чувств, даже злости. Его дети были сотнями тысяч тон протоплазмы, беспрерывно циркулирующей в его агонизирующем, пронизанном кабелями-нервами теле.
Маадэр брел по улице, спрятав руки в карманы и пытаясь укрыть воротником подбородок. Восьмой равнодушно наблюдал за ним провалами окон, которые казались развороченными бубонными язвами на фоне изменчивых неоновых миражей, мерцающих на фасадах домов. Мимо него шли люди, которых он почти не замечал, даже если те задевали его плечами, тянулись кварталы -то ярко освещенные, наполненные рвущими слуховые нервы ритмами, то мрачные и молчаливые, похожие на угрюмые тысячелетние некрополисы, полнящиеся сухими костьми.
Вцепившись в фонарный стол, визжал в наркотическом трансе какой-то мужчина, судя по удивительно пристойному для этой части города костюму, корпоративный служащий или мелкий чиновник. Раскачиваясь и подвывая в пароксизме непонятного блаженства, он, скорее всего, даже не ощущал того, что его собственные глаза превратились в разбухшие, сочащиеся темной жидкостью, опухоли, выпирающие из глазниц. Гемофтальм, кровоизлияние в стекловидное тело, частый спутник некачественного корейского био-софта. Мужчина даже не подозревал, что ослеп, а если бы кто-то ему об этом сказал, не обратил бы внимания. Он казался дрожащей струной, пытающейся вплестись в невидимую мелодию, текущую в душном низком небе Восьмого, мелодию жуткую, беззвучную и гипнотизирующую.
В залитой неоновым светом витрине крутились, изгибая фальшивые тела из синтезированной плоти, проститутки. Черты их, призванные быть завлекательными и манящими, выглядели столь гипертрофированно и неестественно, что вместо похоти зачастую вызывали лишь брезгливое удивление. Молочные железы казались огромными опухолями на тощих, обтянутых желтоватой кожей, телах. Суставы скрипели в такт движениям, точно изношенные механические узлы, по обнаженным лодыжкам струились разбухшие вены – верный признак нарушений кровообращения вследствие угнетенного метаболизма.
Никто из них не обратил внимания на Маадэра. Никто не взглянул на него. Никто не окликнул. Здесь, в этом городе, он не выглядел чем-то чужеродным, неестественным, напротив, здесь он был на своем месте. И ощущал себя так же.
- Я часть Восьмого, - пробормотал Маадэр, невидящим взглядом уставившись себе под ноги, - Плоть от его гнилой плоти. Кровь от его отравленной крови. Куда мне лететь, Вурм? Здесь мой дом. И он не хочет отпускать меня.
«Заткнись, - зло бросил Вурм, - И прими свое лекарство, если не хочешь сойти с ума прямо здесь. Я не собираюсь собирать твой мозг воедино, если его разорвет на части…»
Вурму было больно. Он корчился от электромагнитных вспышек видимого и невидимого спектра, скрежетал несуществующими зубами и посылал по спинному мозгу Маадэра раскаленные импульсы. Слишком много электроприборов вокруг. Слишком много автомобилей. Слишком много машин.
«Сейчас. Потерпи немного».
Маадэр на ходу достал склянку, вытащил пробку и, коротко вздохнув, вытряхнул на язык большую густую каплю. Шань-си быстро растворился, оставив тонкий, едва уловимый привкус чего-то сладко-соленого, похожего на кровь из разбитой губы.
Хороший товар, стоит своих денег… Мир, еще мгновенье назад бывший темным и угрюмым, пронизанный стальными нитями ледяного ветра, мечущегося между выщербленными зубами домов, стал меняться. Внешне он оставался прежним, но что-то вдруг возникло в нем, что-то невидимое, беззвучное, но ощущаемое новым, не имеющим ничего общего со зрением или обонянием, чувством. Точно в него вплелись тончайшие золотые нити, скользящие сквозь материю подобно извивающимся солнечным лучам. Они издавали гул, от которого в теле рождалась приятная истома, превращающаяся в теплый пот на груди.
Маадэр облизал губы, показавшиеся вдруг пересохшими, и с полминуты позволил себе стоять, запрокинув голову, ощущая как золотые нити вплетаются в его тело, в трухлявые кости и безвольные мышцы. Самые прекрасные секунды, которые дарит шань-си.
Потом он с сожалением сказал:
- Вурм, блокируй.
«Надо ли?» - с неудовольствием отозвался тот. Вурм ощущал то же, что и он, но в совершенно других красках, не имеющих ничего общего с человеческими ощущениями. Но Вурм и не был человеком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});