Читать интересную книгу Танцующая на гребне волны - Карен Уайт

Оно мне было уже хорошо знакомо, но показалось на этот раз гораздо более тесным, чем в предыдущие посещения. Слишком много надгробий. А должно быть свободнее, так мне помнилось…

Я быстро нашла участок Фразье, с облегчением отметив полное отсутствие туристов или кого-либо еще. Нос мне наполнил запах тубероз в вазе на могиле Адриенны. Я сразу же поняла, что недавно здесь побывал Джимми.

Я присела на корточки у надгробия Адриенны и снова прочитала надпись: «Мать нерожденных детей». Моя рука протянулась к моему разбухшему животу, ощущая внутри какое-то движение. Движение ребенка было еще рано чувствовать, но я ощущала его внутри в его жидкой оболочке.

Я с волнением приблизилась к последнему ряду надгробий, Джеффри и двух его сыновей. Тревога и скорбь, которые я испытала здесь в первый раз, не покидали меня, как старая рана, болевшая при прикосновении. Но на этот раз было еще и нечто новое: чувство ожидания, такое же, как у меня уже было, когда я сидела на скамейке на пляже, наблюдая за волнами, дразнившими берег.

Я смотрела на холодный камень, недоумевая, почему я не могу избавиться от мысли, что я не замечаю чего-то главного. Я подождала еще несколько мгновений, воображая, что я знаю, как выглядел Джеффри, и сожалея, что у меня не было его портрета, чтобы увидеть, были ли его глаза голубые. Потому что тогда я бы узнала, по крайней мере… что? Что это был человек, которого я видела в моих снах? Что он был вполне реален и что я каким-то образом его действительно знала?

Я повернулась и прошла вперед, рассматривая другие могилы, втиснувшиеся между поколениями. Могилы родителей Мэтью, умерших, когда он был в колледже, его бабушки и деда и перемежающиеся серые плиты других предков – представителей поколений между Джеффри и Мэтью.

Я не ожидала найти среди них Джорджину, но я задерживалась на каждом имени, мимо которого проходила. Вероятно, поэтому я сначала не заметила это имя, и мне пришлось вернуться к нему.

Роберт Вильям Фразье

Родился 13 декабря 1806.

Умер 9 мая 1879.

Что было, то и будет;и что делалось, то и будет делаться,и нет ничего нового под солнцем.

Робби! Почти что вскрикнула я. Это должен был быть он. Год его рождения следовал за рождением и смертью двух других мальчиков, похороненных вместе с Джеффри, и ему должно было быть восемь с половиной лет, когда умерли его родители.

Я опустилась на колени у надгробия, даты и буквы танцевали перед моими затуманенными глазами. Он выжил и дожил до старости. И, судя по соседним могилам, у него была жена и свои дети. Сев на пятки, я подсчитала, что Робби был, наверно, прапрапрапрадедом Мэтью.

Я провела пальцами по выгравированному имени, такому знакомому мне имени. Я могла видеть голубые глаза маленького Робби, его темные локоны, ощущала его маленькую руку в своей. Я знала его запах, и как он любил, чтобы ему читали перед сном, а не пели.

Я прижала руку ко рту. Неужели так сходят с ума? Или то, что Мэтью называл нелогичным, было возможно во вселенной, которую мы все еще пытались познать? Предки Мими утверждали, что человеческая жизнь – это круг, от детства к детству. Я не знала ответа. И может быть, мне и не нужно было его знать.

Я стояла, охваченная чувством удовлетворения. Робби прожил свои дни на своем любимом острове, возле океана и болот, заполнявших, как кровь, его жилы. Он женился и вырастил детей в доме, где будет жить мой еще не родившийся ребенок. Это был круг, продолжение семьи, связанной, как окружавшие нас заливы и устья рек, в питающем нас водном чреве.

Сообразив, что мне еще надо обойти большую территорию, я отошла от могилы Робби и остановилась, вспомнив, что сказал мне куратор архива и о чем мне напомнила Тиш. Что-то про Натэниела Смита. «Он все продал и переехал на Север с сыном и освобожденной рабыней».

Я вернулась к могиле Робби. Если его родители умерли в 1815 году, кто же его вырастил? Не был ли он тем самым сыном, которого Натэниел увез с собой на Север и воспитал? Если в Историческом музее Саванны был экспонат из его усадьбы, я, несомненно, могла это выяснить.

Я пошла дальше по кладбищу, мысли мои вились так же, как эти дорожки. Я надеялась, что, когда я найду Джорджину, все элементы пазла займут свои места. Мои сны прекратились, вспышки воспоминаний не заходили дальше моего детства в Антиохе. Но мне было необходимо знать больше, знать, что случилось с Джорджиной и Памелой. И Томасом. Потому что все это было каким-то образом связано со мной. С Адриенной. Я не могла этого объяснить, но я знала: нечто отталкивающее меня от Мэтью имеет свои корни в случившемся еще до моего рождения.

Я нашла несколько могил Смитов – и даже девочки по имени Джорджина. Однако ее фамилия была Гамильтон, и она умерла в возрасте семи лет. Я обошла почти все кладбище, когда оказалась около четырех могил семьи Джимми.

Как и могила Адриенны, они были ухожены, пыль тщательно вытерта с надгробий, и на каждом лежали свежие желтые гладиолусы. Легкая улыбка коснулась моих губ, когда я вспомнила, как Джимми рассказывал мне о своих сестрах. Вспомнила я и его обгоревшие руки. И как он старался спасти свою семью из горящего дома.

Что-то желтое привлекло мое внимание. Это были перчатки Джимми, и я знала, что он ищет их. Осторожно пройдя между могилами, я наклонилась их поднять и, выпрямившись, увидела что-то, чего я не видела раньше. Это была маленькая решетка для вьющихся растений за могилой Мэри Энн, между нею и Скутер. Ее основание покрывал цветущий страстоцвет. Его не было там последний раз, когда я была на кладбище, и Джимми рассказывал мне про Скутер и Буер, и как его мать любила свой сад.

Странное чувство охватило меня. Как будто я уже все это видела. Я вспомнила, как я стояла здесь с Джимми и делала снимки для Тиш. Я их проявила и напечатала, но еще не отдала ей. Было что-то в этих могилах, от чего по моему телу побежала дрожь.

Я снова взглянула на надгробия и прочитала единственную надпись на могиле Мэри Энн: «И на увядшем дереве распускается цветок». Это была чудесная эпитафия. Откуда бы она могла быть? Джимми было только пятнадцать лет, когда умерли его родители, и другой семьи у него не было. Поэтому его и взяли МакМахоны. Но даже если они и были достаточно щедры, чтобы оплатить похороны и памятники, я не могла представить себе, чтобы эту эпитафию составил посторонний.

Бабочка порхала над могилой. Мой взгляд снова обратился к надписи, к дате смерти на всех четырех надгробиях. 30 июня, 1980.

Я вспомнила свой телефонный разговор с матерью после моей встречи с Джимми, когда я спросила ее, помнит ли она эту семью и случившуюся с ними трагедию. «Мы уже переехали, и многого я не помню. Это было трудное для нас время. Твой дедушка внезапно заболел, и папе пришлось взять дело на себя. Твои братья упросили нас задержаться до Четвертого июля, чтобы посмотреть фейерверки на пирсе, что означало, что нам пришлось спать на матрасах, потому что мебель уже перевезли. Неудивительно, что я мало помню из случившегося тем летом».

Но отец мой работал в конторе коронера, прежде чем возглавил похоронное бюро. Если был пожар, в котором погибли четверо, он должен был знать об этом. Скорее всего, он был вовлечен в поиски останков. Что означало, что моя мать знала об этом во всех подробностях. «Твои братья упросили нас задержаться до Четвертого июля, чтобы посмотреть фейерверки на пирсе».

Я снова сосредоточилась на дате: 30 июня, 1980. Еще целых пять дней до Четвертого июля. Бабочка продолжала кружиться, словно в каком-то гипнотическом ритме, но я уже не видела ее и как будто смотрела фильм из моей прошлой жизни с моим участием.

Сделав шаг назад, я почувствовала запах пепла, как предвестник бури. Я видела пламя и слышала крики, слышала шипение и хлопки, как будто вокруг меня происходили маленькие взрывы. Я видела висящую надо мной одежду и знала, что я в чулане и что я забилась туда, чтобы спрятаться. Я поняла, почему я слышала крики. Потому что мы не были вместе, я была одна.

Я уронила перчатки Джимми на пыльную землю и смотрела на них, удивляясь, что все еще нахожусь на кладбище, а не в кошмаре наяву. Пятна заплясали у меня перед глазами, и я села, боясь, что потеряю сознание. Я обхватила колени руками и прижалась к ним лбом, надеясь, что все сейчас исчезнет.

Но запах дыма и пепла был еще сильнее, чувство страха и опасности разрушало мой защитный рефлекс, как пламя медленно сжигает бумагу. Я сидела, держась за колени, но я снова была в чулане, я кашляла и пыталась закричать, но не могла. Крики за дверью прекратились. Я так устала, что прислонилась головой к стене, и глаза у меня закрывались, хоть я и старалась держать их открытыми.

А потом дверь открылась, и ко мне протянулись знакомые руки. Меня подняли и вынесли из чулана, в ночном воздухе сильно пахли цветы. Меня положили под большое развесистое растение, от которого пахло летом, и я смотрела на багровеющее небо. Теплые руки отпустили меня, и я осталась одна на мягком ложе из земли и цветов – запах, напоминавший мне мою мать.