рассказывает Гарик по дороге, – это район для более-менее зажиточных людей. Плотниковы купили дом в Форт-Ли, потому что дела у них пошли хорошо. Саша Плотников – очень талантливый парень, он программист. Сначала работал в какой-то компьютерной фирме, получал сорок тысяч годовых и, подрабатывая дома, еще тридцать. Потом Плотников, умная голова, сообразил, что точно такую же фирму может открыть сам и консультировать тех же клиентов, но, уже работая на себя. Жена его, Ирка, тоже талантливая девка, она парикмахер, работает в салоне красоты в Вилледже.
– Плотников программист? Его жена Ирка парикмахер? Пусть они даже очень талантливые, но что же у тебя с ними общего?
– Ты это по молодости так рассуждаешь. Нельзя судить о людях по их профессии. Мне с ними тепло. Я их люблю. Этого достаточно.
– Твоя любовь на чем-то же основана. Ты же не любишь всех хороших людей в мире, ты любишь тех, кто тебе близок, с кем тебя объединяет что-то общее. Программист – это определенный характер, определенный склад ума. Творческий человек и программист – это такие разные люди, им трудно дружить. Во всяком случае, ту дружбу, которую я имею в виду, можно иметь только с человеком, который глубоко тебя понимает, не поверхностно. Уверена, что они даже не понимают твоего творчества.
– Почему ты так думаешь? Они понимают.
– Насколько ты понимаешь в компьютерных программах или стрижках, настолько и они, пожалуй, понимают в искусстве.
Впервые наши мнения не совпадают. Я считаю, что настоящее, полное понимание может быть только, когда писатель дружит с писателем или программист с программистом. Даже художник или музыкант, хотя тоже творческие люди, уже не могут понять писателя так, как его поймет собрат, что уж говорить о программистах и парикмахерах. Гарик считает, что его может понять даже уборщица, т. к. бывают уборщицы умнее и талантливее художниц.
– Бирка еще ни о чем не говорит, – утверждает Гарик.
– Тогда, почему же они работают уборщицами?
– Многие творческие магнаты выбились не за счет своего таланта, а за счет связей или каких-то пробивных своих качеств. В то же время по-настоящему талантливые люди сидят в подвалах или спиваются, о них так никто никогда и не узнает.
Кстати, в Москве, т. е. когда Гарик переехал в Москву из своего родного города Хмельницкого, он до последнего дня работал дворником. Да, да, подметал дворы. А что в этом такого? Он не стыдится этого, а гордится. Все самые талантливые люди в Москве, по словам Гарика, подметали дворы, а бездарный блатняк сидел в Центральном Доме художника. Проверить этого я не могу. С одной стороны, верю Гарику, с другой – не верю.
Я не верю, что настоящий талант может быть не замечен или умереть. Гарик так считает, потому что, видно, его работы не получили большого внимания, и он себе придумал эту утешительную теорию. Настоящий талант не может не выбиться, я готова положить правую руку на отсечение без страха.
Серенькая машина мчится по бесконечной дороге. Слева и справа все зелено, впереди голубое небо и солнце. А еще, обещает Гарик, я сегодня увижу Надю Медведеву, она, с его точки зрения, идеал женщины. Гарик хотел бы, чтобы я во всем на нее походила.
– Может, тебе стоит тогда встречаться с самой Надей? – заявляю я Гарику. – Я ни под какую Надю там переделываться не собираюсь.
– Во-первых, Надя замужем. Во-вторых, я люблю тебя. Просто я думал тебе будет интересно увидеть, какой я вижу идеальную женщину.
– Интересно-интересно… Посмотрим, что за Надя. Наверняка, тоже программист? – презрительно спрашиваю я.
– Программист, – улыбается Гарик. – Но почему у тебя столько враждебности к программистам? Разве программист не может быть талантливым человеком?
– Теоретически, может.
– А практически? Нет?
– Если бы человек был программистом в Союзе, я бы относилась к этому по-другому. Там это значит, он сам такую профессию выбрал, и его выбор заслуживает уважения. Здесь эмигрантов всех стригут под один аршин: условия жизни здесь вынуждают всех поголовно идти в программисты. Программист в Америке значит – человек, который подчинился, пошел по течению, позволил загнать себя в стадо. Не может быть, чтобы в Америке во всех эмигрантах вдруг проснулось призвание: программировать! Просто для этого не нужно долго учиться, всего шесть месяцев, это лучше, чем быть таксистом, и платят относительно неплохо. Вот все и идут! А личность где?
– Ты не права, малыш. Они все любят свою работу.
– А что ж им остается еще? Пусть любят.
Мы въезжаем во двор частного дома. Довольно новая постройка. Едва мы входим в дом, как в мгновенье ока машина времени перемещает меня на десять, а может, даже на пятнадцать лет вперед, и я вижу себя – тридцатипятилетнюю. А какая разница! На диванах, в креслах сидят гости, все друзья Гарика, безнадежно увядшие старики и старухи. Мне становится страшно – неужели всего через каких-нибудь десять-пятнадцать лет я тоже буду такая старая?
Неужели нет никакого метода это предотвратить? Сколько им? Тридцать? Тридцать пять? Самой старшей из них, Танюшке, сорок два, а ее мужу Филиппу – сорок шесть. Боже мой… Мне казалось, что только родители или учителя, или какие-то другие люди могут быть старыми. Я никогда не могла подумать, что старой могу стать и я. Попав в компанию этих людей не в качестве чьей-то дочери, а в качестве подруги их друга, я как будто мгновенно постарела на десять лет. Они смотрели на меня как на свою ровесницу, и это было мне обидно. В свою очередь, они страшно обижались, если я обращалась к ним на «вы». Побывав в роли «ровесницы» стариков, буквально в первую же минуту я поняла, что жизнь на этом возрастном этапе для меня будет закончена.
Разве это жизнь, когда у тебя столько морщин на лице? Когда в глазах такая усталость, а под глазами синие круги? Как видно, прибавления в весе избежать невозможно, т. к. ни один – ни один – из здесь сидящих не сохранил стройную фигуру. Все, как один, вялые, с животиками. Все они, эти люди, страдают, как минимум, десятью, а то и двадцатью и более лишними паундами на боках. Мне почему-то казалось, что я всегда буду тоненькой, гибкой и упругой, как сейчас, что волосы мои будут вечно оставаться черными, а лицо нежным и свежим. Сегодня я поняла, что всему этому наступит неумолимый конец всего-навсего через десять лет. А дальше… это будет уже не жизнь, наступит старость.
Надя Медведева, конечно же, тоже программист. Ее муж Лев, естественно, тоже программист. Идеал женщины – была вся в морщинах, с вялым, хотя и не полным, но