Читать интересную книгу Третья пуля - Стивен Хантер

— А у вас есть догадки?

— Ну, — сказал Марти самодовольно, — не могу поведать пока, откуда я это знаю, но есть предположение о вовлечённости в дело другой винтовки, «Винчестера» модели 70. И не только в том дело, что Лон был долгие годы увлечён «Винчестером». Я говорю о конкретной винтовке модели 70, пока неизвестного калибра — и задумываюсь: что можно было сделать либо с «Винчестером» 70, либо с «Манлихером-Каркано» такого, что совместило бы их? Какие-нибудь взаимозаменяемые детали? Ствол, снятый с одной и…

— Поверьте мне, — не дослушал его Боб, — тут вы на моём поле. Вариант того, о чём вы говорите, существует. Я тоже до этого додумался. Я рассматриваю случай, при котором пуля калибра.264, извлечённая из патрона «Каркано», была выстрелена из гильзы калибра.264, например, 264 «ВинМаг» или 6.5 мм «Свед», а может и 30–06 с пулей 6.5мм для того, чтобы придать ей скорость, достаточную для самоуничтожения пули при попадании в череп.

— Замечательно, — сказал Марти. — Это просто восхитительно.

— Конечно, остаётся вопрос промежутка времени, но подход с точки зрения переснаряженного патрона весьма интересен. Вы говорите, что можете проследить ситуацию к модели 70? Это окончательно всё увяжет.

— Так и есть, — согласился Адамс. — Надеюсь, что выводы не вступят в противоречие с комиссией Уоррена, а лишь дополнят её. Следует понимать, что комиссия Уоррена установила неоспариваемые факты, так что всё должно укладываться во временные рамки, а к этому никто так и не приблизился.

Суэггер включил практичного и уверенного инженера, спросив:

— Думаю, это можно сработать. Однако, к чему вы ведёте? От меня вам что нужно?

— Ну, — ответил Адамс, — мне хотелось бы услышать о ваших идеях, хотя — прошу понять— я не принуждаю вас. Ваша теория остаётся вашей интеллектуальной собственностью, я не пытаюсь обокрасть вас, так что вам решать — поделитесь ли вы чем-либо. И я предлагаю работать над расследованием совместно, при этом я поручу юристу составить контракт таким образом, чтобы каждый из нас был защищён — я знаю, что вы осторожный человек. Если вас устроит это, то проведём совместную рабочую сессию, на которой поделимся уликами. Также добавлю — я раньше упоминал об этом — у меня есть то, что может оказаться важнейшей уликой, ставящей точку в деле. Я пока не скажу, что это или где я это взял, но если оно окажется тем, за что я его принимаю — оно ошеломит весь мир.

— Это та таинственная модель 70?

— Когда я поведаю об этом, вы поймёте, о чём я говорю. До момента подписания контракта я не могу сказать большего. Также мне следует сказать, что в Нью-Йорке у меня есть очень хороший агент, а ведь мы говорим о конечном результате в виде книги, не так ли? Я напишу её, а вы проверите и одобрите. Возможно, что на определённом этапе мы привлечём другого, лучшего писателя, должным образом связанного условиями контракта. Устраивает ли это вас?

Суэггер глядел искоса.

— Я не склонен принимать поспешных решений. Пусть ваш юрист составит контракт, я взгляну на него и тогда поговорим дальше.

— Пусть так, — согласился Адамс.

— Если договоримся, то я засяду и примусь писать. Правда, писатель я неважный, так что лучше будет сказать «корябать». Изложу всё, к чему пришёл бессонными ночами размышлений. Я думаю, что так мы получим больше проку, нежели от любой болтовни. Вы увидите, приведёт ли вас написанное мною туда, куда вы ожидаете и тогда продолжим с этого места.

— Абсолютно согласен, — сказал Адамс. Не хотелось бы излишне давить, но мне думается, что нам следует попытаться достичь цели — опубликоваться либо в книге, либо другим способом до двадцать второго ноября, не позже. Пятидесятилетняя годовщина привлечёт дополнительное внимание, так что мы сможем дополнительно заработать на этом. Подумать о маркетинге никогда не помешает.

На следующий день Суэггер после дорогого кофе, в окружении процветающих матерей, богемных детей и множества дорогих машин в очередной раз отчитывался Мемфису.

— Убил меня, достав из шляпы Лона Скотта.

— Возможно, что он добрался до Скотта независимо, безо всяких сведений о Хью или событиях 1993 года. Я имею в виду — Лон существовал, так что оставил следы и зацепки, а в этой области Марти Адамс является известным экспертом-исследователем.

— Возможно. Я не говорил, что это невозможно.

— Он вроде бы чист, мы присмотрелись. Я направлю Нила ещё глубже копнуть.

— Буду признателен. Однако, даже такой параноик, как я не заметил никаких признаков игры.

— До того, как ты ещё раз увидишься с Марти, у меня будет всё на него — разве что кроме рентгена его задницы.

— Если добудешь, мне не показывай.

— И сам смотреть не буду, пусть интерны смотрят. Они затем и нужны. Кстати, а ты где? В плане расследования, я имею в виду. Всё ещё веселишься?

— Я застрял на красной девятке, она мне по ночам покоя не даёт. А когда этот момент меня откровенно утомляет, я начинаю думать о другой загадке, в которой никак не продвинусь: вопросе времени. Как они собрались так быстро? Как они втянули Освальда в сценарий, если никто не знал о том, что по чистой случайности через три дня ДФК провезут под его окном? Своё дело они знали.

— Или им просто повезло.

— Или ещё хуже: и то, и другое.

В нашем бизнесе есть такой профессиональный риск, как нелёгкие дни. К примеру, во время моего руководства «Фениксом» мне пришлось побывать под артиллерийским огнём, находясь на передовой оперативной базе. Израильские ракеты в Бейруте засыпали меня обломками на шесть часов, уничтожив идеальный костюм. В 1991 году я был задержан группой мерзких китайский пограничников — пусть всего на несколько часов, но мне они показались годами. Они собирались избить меня за то, что я был русский (хоть я и не был), а если бы я сказал им, кто я на самом деле — то они бы избили меня вдвое сильнее и вдобавок полвека гноили бы в своих тюрьмах. Я пребывал в ужасе, так что моя наигранная невозмутимость и йельский стиль едва не поплыли.

Но не было в моей жизни настолько сложного дня, как двадцать первое ноября 1963 года. Казалось, он не кончится никогда, и в то же время он пролетел словно в доли секунды, а следующий за ним — хоть все мы и терзались сомнениями на этот счёт — миновал так быстро, что мы и поверить не могли.

Наша шайка имела крайне мрачный вид. Не думаю, что кто-то из нас пытался облечь в слова то, что мы собирались сотворить. Некоторые сомнения не уходят никогда: они посещают нас — всех нас, я имею в виду — годы и годы. Не время сейчас копаться в этом, так что я лишь скажу, что бросился вперёд с верой в изменения к лучшему, надеясь, что они спасут жизни сотен тысяч людей: белых, жёлтых, северных, южных, их, наших… Что мы предвосхитим анархию и хаос, который я столь точно предсказал, что я, как и мы в целом были вынужденными, морально оправданными убийцами.

Но вне зависимости от всего этого день прошёл в сущем трепете, привязавшейся сухости дыхания и навязчивой потливости. Не было аппетита — еда была безвкусной. Спиртное же, наоборот, влекло и притягало, почему и было под запретом. Цитируя, если верно помню, «Тонкую красную линию» Джеймса Джонса[225]— «едва справлялись мы с необходимым» (доверяю своему посмертному редактору сделать сноску).

Я уже не контролировал Алека — если вообще контролировал хоть когда-то. Ничего уже нельзя было сделать. Он мог как и совершить то, что от него требовалось с успехом, вечно ускользавшим от него всю его жизнь, так и не справиться с этим. Я предполагал возможность (при этом я верил, что подобного не случится), что он позвонит своему «другу» агенту Хотси из ФБР и сдаст меня по сценарию поимки красного шпиона (как он думал) и спасения жизни ДФК. В таком случае он сделался бы героем, вслед за чем пришли бы слава и деньги. В ретроспективе я доволен, что не озаботился в то время такой чепухой. Первым делом ему не хватило бы воображения. Во-вторых, он не имел подобной склонности, будучи прирождённым ниспровергателем из Конрада[226] или Достоевского: жёстко настроенным убийцей или сумасшедшим бомбистом. В ином веке он нёс бы круглую, как шар для боулинга, бомбу с шипящим фитилём под плащом. Он хотел уничтожать, и в этом была вся его судьба: дотянуться и уничтожить мир, низведший его до положения насекомого, проклявший его затруднениями в чтении и внимании, тупоумием и одержимостью. Такая фигура не предала бы меня: я был его единственной надеждой, тем, кто искренне верил в него.

Мои страхи относительно Алека лежали в практической плоскости. Вспомнит он о винтовке? Сможет ли вынести её из дома миссис Пэйн так, чтобы ни она, ни Марина не заметили? Справится ли он с тем, чтобы пронести её в книгохранилище на следующий день без того, что бы с грохотом уронить её в столовой, рассыпав повсюду винты? Сумеет ли он собрать её и соберёт ли правильно? Мне пришла в голову возможность в духе чёрного юмора, что он всё сделает идеально, наведётся точно в цель, плавно выжмет спуск и… щёлк! — ничего не происходит, потому что он выронил затвор и не заметил, что из него выпал боёк, или во время его поездки на работу в пятницу передняя линза прицела блеснёт, а его спросят: Ли, что это? — отчего Ли запаникует и убежит. С таким идиотом могли возникнуть любые проблемы в любом количестве, так что я согласен с высказывающимися против заговора в том духе, что никакое разведывательное агентство не доверило бы такому полудурку настолько важное задание. Они были правы, однако истина состоит в том, что иногда оперативная необходимость вынуждает вовлекать людей с неподходящей репутацией.