Читать интересную книгу Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Часть епископов с архиепископом Тулузским, кардиналом Клермон-Тоннером, во главе восстала против того, что конгрегационистские газеты называли притеснительными мерами. В Записке Французских епископов к королю, составленной архиепископом Парижским, епископы, торжественно изъявляя королю свою покорность, утверждали, однако, что совесть не позволяет им принять вновь изданные постановления, в особенности те, согласно которым директора малых семинарий должны были утверждаться гражданской властью и члены неразрешенных конгрегации не могли занимать в семинариях никаких должностей. Правительство прибегло к уловке, заручившись папским посланием (brevet), в котором указывалось, что папа не видит в ордонансах никакого посягательства на права епископов и отнюдь не имеет намерения навязывать французскому правительству конгрегации, недозволенные законами королевства.

Оппозиция роялистов и либералов. Тем не менее ордонансы вызвали сильное недовольство против Мартиньяка со стороны очень многих правых депутатов. Он должен был теперь отказаться от надежды составить при их помощи большинство. Принятие бюджета, непосредственно предшествовавшее закрытию сессии, было его последним успехом. Отныне он вынужден был искать свою главную опору у либералов. Однако среди них оказалось слишком много неосторожных и нетерпеливых людей, не желавших и слышать о тех осторожных и умеренных уступках, на которые был готов Мартиньяк. Недовольные из среды левой и правой составляли почти большинство, и существование министерства находилось теперь под ударами коалиции, аналогичной той, которая низвергла Виллеля. При первой неудаче в палате кабинет должен был пасть, потому что король, конечно, не стал бы поддерживать министров, не пользовавшихся его симпатиями. Отставка Ла Ферронэ, вынужденного по болезни покинуть пост министра иностранных дел, послужила для Карла X удобным поводом сделать некоторые изменения в личном составе министерства: ввести в него своего человека — князя Полиньяка, тогдашнего посла в Лондоне. Король призвал князя в Париж, и только угроза Мартиньяка и Порталиса выйти в отставку заставила короля на время отказаться от своего плана. Портфель министра иностранных дел временно был вверен Порта лису.

Сессия 1829 года. Читая тронную речь короля, которой была открыта сессия 1829 года, никто не мог бы догадаться об упорной враждебности Карла X ко всем либеральным идеям. Король хвалился только что достигнутым упрочением греческой независимости, в области внутренней политики он указывал на освобождение печати, выражал удовольствие по поводу благоразумной твердости, с которой приводились в исполнение ордонансы 16 июня. Затем он наметил вопросы, подлежащие рассмотрению палаты, и в числе важнейших назвал выработку закона об организации муниципального и департаментского управления, которое должно обеспечить общинам справедливое участие в разрешении вопросов, затрагивающих их интересы. «Благо Франции, — говорилось в конце речи, — должно заключаться в искреннем единении королевского авторитета с вольностями, освященными хартией». Палата призывалась сделать это единение более тесным и прочным: «Вы выполните эту счастливую миссию как верноподданные и лояльные французы, и вашим стараниям равно обеспечены и помощь вашего короля и признательность общественная». Речь была встречена громкими рукоплесканиями. Председательство в палате снова досталось Ройе-Коллару.

Однако инцидент, происшедший при обсуждении адреса в палате пэров, ясно обнаружил тайные замыслы Карла X. Князь Полиньяк, некогда страстно восстававший против хартии, счел нужным заявить, что, «по его мнению, французские государственные учреждения во всех отношениях примиряют силу и достоинство трона с разумной независимостью нации; поэтому он поступил согласно со своей совестью и убеждениями, обязавшись содействовать сохранению этих учреждений». Это было первым шагом по пути к министерской кандидатуре и как бы исповеданием принципов, рассчитанным на то, чтобы задобрить общественное мнение. В действительности же эта речь встревожила общество. Не менее опасным показалось и то обстоятельство, что во время голосования адреса в палате депутатов почти вся правая воздержалась, хотя текст адреса заключал в себе только выражение благодарности королю».

Законопроекты о коммунальном и департаментском управлении. 9 февраля Мартиньяк внес два законопроекта — о коммунальном и департаментском управлении. До сих пор, по системе, установленной во время Империи, все генеральные советы, как окружные, так и муниципальные, назначались правительством, строго опекавшим их. Мартиньяк считал необходимым привлечь народ к управлению его собственными делами и полагал, что коммунальные и департаментские собрания послужат своего рода школами для подготовки нового поколения политических деятелей. Прямое назначение должностных лиц королевской властью проект заменял избранием в особых избирательных коллегиях. Только мэры должны были назначаться прежним порядком. Оба проекта, на первых порах очень одобрительно встреченные депутатами левой, показались им недостаточно либеральными, когда дело дошло до прений. Себастиани, докладчик проекта о департаментских собраниях, предложил, по совету Гизо, существенные и логичные поправки и требовал, в частности, чтобы все парламентские избиратели являлись уже в силу этого факта членами департаментских и коммунальных избирательных коллегий. Далее он предлагал упразднить окружные советы. Мартиньяк отказался принять эти поправки, может быть, в надежде снова привлечь на свою сторону многочисленных роялистов, которые, несмотря на то что при Людовике XVIII настоятельно требовали выборной системы для организации советов, теперь принципиально отвергали ее как институт революционный и способный ослабить авторитет короля. «Демократия, — сказал Ла Вурдоннэ, — только и ждет результатов ваших совещаний, чтобы все захватить в свои руки». Мартиньяк отказался итти на компромисс еще и потому, что король, которого он с великим трудом заставил принять его проекты, без сомнения, не согласился бы ни на какую новую уступку. Но его старания были тщетны. Вопреки требованию министра палата решила поставить на обсуждение департаментский закон раньше муниципального и затем вотировала упразднение окружных советов. Результат голосования вызвал сильнейшее волнение. Министры оставили зал. Час спустя они вернулись с заявлением, что оба проекта взяты обратно. «Ведь я говорил вам, — воскликнул Карл X, когда Мартиньяк пришел испросить у него согласие на эту крайнюю меру, — с этими людьми ничего не добьешься!»

Отставка министерства Мартиньяка. Неудача, постигшая министров, доставила королю живейшее удовольствие, и он тотчас же принялся подыскивать им заместителей. Карл X решил оставить министерство Мартиньяка только до принятия бюджета на 1830 год. Однако, не дожидаясь даже закрытия сессии, он призвал в Париж князя Полиньяка, которого намеревался сделать главой нового министерства, вполне отвечавшего его идеалу. Со времени злополучной неудачи Мартиньяка у всех зародилось предчувствие, что готовится нечто важное, и это тревожное чувство было даже во всеуслышание высказано с трибуны генералом Ламарком: «Тысячи зловещих слухов циркулируют в столице и возбуждают смятение в департаментах. Боятся нового усиления гнета, считают возможными те нарушения хартии… те государственные перевороты, которыми нам грозят некоторые павшие министры, призывающие хаос, чтобы вернуться к власти. Уцелев в стольких кораблекрушениях, мы не желаем вновь искушать провидение. Печальный опыт слишком хорошо научил нас, что народы также умеют производить государственные перевороты». При характере Карла X подобные слова должны были только еще более раздражить его против либералов и расположить к крайним мерам.

II. Революция 1830 года

Министерство Полиньяка. Сессия закрылась 31 июля 1829 года. 8 августа королевский ордонанс определил состав нового министерства: министром иностранных дел был назначен князь Полиньяк, военным — предатель 1816 года Бурмон[89], морским — адмирал де Риньи, внутренних дел — Ла Вурдоннэ, юстиции — Курвуазье, духовных дел и народного просвещения (эти два ведомства снова были соединены в одно министерство) — Монбель, финансов — Шаброль. Последний согласился принять портфель лишь под давлением короля. Хотя он и был сотрудником Виллеля, но понимал все же, какую большую ошибку делает правительство. «Если бы г. Мартиньяк жил в Китае, — сказал он князю Полиньяку, — следовало бы снарядить флот, чтобы доставить его оттуда».

Все понимали важность решения, принятого Карлом X. Меттерних писал 13 августа: «Перемена министерства имеет громадное значение. Все новые министры — роялисты чистой воды. Да и вообще это событие носит характер контрреволюции». Таково было общее впечатление: французы, без различия партий, увидели в этом решении начало контрреволюции. Газеты, роялизм которых стоял вне подозрений, тотчас напали на новое министерство в необыкновенно страстных выражениях. Бертэн писал в Журпаль де Деба: «Итак, снова порвана связь любви и доверия, соединявшая народ с государем. Опять двор с его закоренелой злопамятностью, эмиграция с ее предрассудками, духовенство с его ненавистью к свободе встали между Францией и королем». Задавшись вопросом, что сделают министры, чтобы противостоять ненависти, которую способны навлечь на них самые их имена, Бертэн продолжал: «Будут ли они искать опоры в силе штыков? Но штыки стали понятливы: они знают и уважают закон… Хартия обладает теперь престижем, о который разобьются все усилия деспотизма. Народ уплачивает миллиард, если закон у него этого требует, а приказы министра не вынудят у него и двух миллионов. Несчастная Франция! Несчастный король!» «Кобленц! Ватерлоо! 1815! — вот три принципа этого министерства, — писал он в другой раз[90]. — Давите и крутите это министерство сколько хотите, — вы не выжмете из него ничего кроме унижений, бедствий и опасностей!» За эти статьи Бертэн был приговорен в первой инстанции к штрафу в 500 франков и шестимесячному заключению; однако по апелляции его оправдали. Адмирал де Риньи, назначенный министром без предварительного запроса о его согласии, подал в отставку, чтобы не сидеть рядом с Бурмоном, и даже герцог Ангулемский сказал одному близкому человеку: «Это — авантюра, а я их не люблю: они никогда не приносили нам счастья».