На следующий день московского посла Афанасия Власьева принимали в королевском дворце. Канцлер Лев Сапега снова поздравлял царя Дмитрия Ивановича с вступлением на престол и говорил о будущем «союзе против турок». Не обошлось без обычных, ставших уже «ритуальными» в отношениях двух стран споров о царском титуле, в котором было отказано уже при самом начале переговоров с посланниками московского государя. Время свадебных торжеств закончилось, и начинались обычные дипломатические будни.
Получив известие об успешной миссии Афанасия Власьева в Речь Посполитую, царь Дмитрий Иванович поспешил накануне Рождества 12 (22) декабря 1605 года отправить в Краков своего доверенного секретаря Яна Бучинского81. Тот приехал с деньгами и подарками для Марины Мнишек 3 января 1606 года. Отцу жены было привезено, как записал один из секретарей воеводы Юрия Мнишка, 300 тысяч золотых. Среди новых подарков были усыпанные алмазами изображения Христа и Марии, золотая цепь с бриллиантами, жемчужные четки и браслет с алмазами, золотой ларец с жемчугом, которым Марина Мнишек любила украшать свои волосы, а также перстень с тремя бриллиантами. Царь Дмитрий слал золото в слитках и золотой набор посуды, выказывавший царскую заботу об отправлявшейся в путь невесте: блюда, тарелки, солонку, бокал и даже украшенные «искусными изображениями» таз с рукомойником82.
Для московской казны щедрость царя Дмитрия Ивановича, конечно, была обременительной. Причем расточительность, похоже, была присуща самозванцу с самого начала его воцарения в Кремле. 10 июля 1605 года английский купец Джон Меррик отправил целый отчет по исполненным им финансовым поручениям от Лжедмитрия. Царя интересовала покупка «у некоего Эдуарда Паркьюста камня сапфира», стоившего не менее 250 рублей. Джон Меррик также писал, что получил сумму в пять тысяч рублей, на которые должен был приобрести десять тысяч золотых. Еще тысячу рублей золотом царь требовал от английских купцов в уплату за проданных им из казны соболей83. Возможно, что именно эти деньги, собранные Джоном Мерриком, потом окажутся в Речи Посполитой. Кстати, письмо английского торгового агента дает возможность оценить курс рубля, на который можно было купить венгерские золотые (весом около 3,5 грамма золота), ходившие и в Московском, и в Польском государствах. Воевода Юрий Мнишек, следовательно, получил от своего зятя 150 тысяч русских рублей. Для сравнения: средний годовой оклад одного боярина, получавшего жалованье из четверти, в 1604 году составлял 250 рублей, а окольничего — около 150 рублей, рядовых дворян — от пяти до семидесяти рублей84. Словом, суммы, которые выплачивались «в Литву», обычному служилому человеку трудно было даже представить.
Исполняя поручения царя Дмитрия, его секретарь получил аудиенцию у короля Сигизмунда III и увидел, что за всеми внешними успехами с разрешением женитьбы на Марине Мнишек при королевском дворе накопилось немало раздражения против его патрона. Кто-то из ближнего польского окружения Дмитрия постоянно доносил в Краков обо всем, что происходило не только в Москве, но даже в его кремлевских покоях («что делается в комнате у тебя, и то все выносят»). Бучинскому пришлось пережить неприятные минуты, когда он узнал, что даже его льстивые слова, сказанные то ли в шутку, то ли всерьез царю Дмитрию, — «что будешь ваша царская милость королем польским», — тоже оказались известны при дворе. Перлюстрировалась их переписка с царем Дмитрием, так что Ян Бучинский уже не мог написать о «больших делех». Он подозревал в предательстве одного из секретарей царя Дмитрия.
Король Сигизмунд III, получая такие противоречивые донесения, видя приезжавших из Москвы бывших сторонников царевича, считавших, что им недоплатили заслуженного жалованья, не спешил извещать сенат о московских делах и о результатах миссии А. Госевского. Слухи, распространявшиеся приехавшим из Москвы рыцарством, питали и недовольство сенаторов Речи Посполитой. Отношения с «московским цариком» развивались вопреки решению сейма 1605 года. Ян Бучинский писал в середине января 1606 года царю Дмитрию Ивановичу из Кракова: «А ныне пишу, что добре не любо было некоторым нашим паном приезд с тем вашим наказом, потому что еще король и первые грамоты вашей, которую Гасевский принес, паном-радам не казал». Вельможи короля Сигизмунда III упрекали его, что он помогает неблагодарному человеку, считая, что король мог успешнее действовать самостоятельно в отношениях с Московским государством: «И многие паны королю говорили, что вы его королевской милости за его великие добродетели злым отдаешь; а толко б он тебе не помогал, и он бы за то много дел на Борисе взял. А от тебя ничего доброго не чает: в одной грамоте пишешь, чтоб с тобою случитись и совокупитись против Турского, а в ыной пишешь с отказом и грозячи его королевской милости».
Ян Бучинский откровенно говорил о том, что вызывало наибольшие затруднения в делах. Рассматривался вопрос о том, выдать ли приехавшему тогда же гонцу Ивану Безобразову грамоту «с царским титлом или без титла». Что уж говорить о титуле «непобедимого цесаря», присвоенном Дмитрием! В Речи Посполитой его упрекали «в великой спеси и гордости», пророча, как это делал, например, познанский воевода, что скоро его свергнут с престола: «И надобе то указать всему свету и Москве самой, какой ты человек. А и сами москвичи о том догадаютца — какой ты человек и что им хочешь зделати, коли ты не помнишь добродетели короля его милости».
О самом опасном для царя Дмитрия обвинении Ян Бучинский узнал со слов Станислава Борши, приехавшего в Краков вместе с другими жаловаться королю на недоплаченные злотые. По дороге Борша встретился с одним из дворян Хрипуновых, взявшим с него крестное целованье, что он, Борша, никому не расскажет про Дмитрия, «что уже подлинно проведали на Москве, что он не есть прямой царь; а увидишь, что ему зделают вскоре». Вопреки обещанию, Станислав Борша стал рассказывать о поведанной ему тайне, и все очень быстро дошло до царя Дмитрия.
Яну Бучинскому приходилось долго открещиваться перед королем и всеми сенаторами от упреков рядовых «жолнеров», вернувшихся с началом нового года в Речь Посполитую. Солдаты «добре лаяли и сказывали, что они имеют письмо с подписью руки твоей, — писал Ян Бучинский царю Дмитрию об очной ставке с его польскими воинами в Кракове, — и целовал им крест заплатить за их службу и отпустить опять назад тотчас; ино что им заплатил, то они и проели, потому что жили тамо на Москве без службы полгода, и что взяли, то опять тамо и оставили». Здесь выясняются интересные детали того, как пожаловал своих сторонников из Речи Посполитой царь Дмитрий Иванович: «А обещал ты им, как придешь на Москву, назавтрее того дати им покольку тысеч золотых, и ты де им того не дал, а дал только покольку сороков соболей, да покольку сот золотых». Яну Бучинскому пришлось оправдываться и убеждать, что все уже «проплачено». Больше всего наградили тех гусаров, которые служили «три четверти году», то есть с самого начала похода царевича Дмитрия из Речи Посполитой, им «дано по сороку золотых на один кон». Пятигорцам (литовской шляхте), служившим «с 11 недель или болыпи», то есть со времени путивльского стояния, «дано за пять четвертей году по 30 по 7 золотых». А дальше случилось то, что иногда бывает с легкими деньгами, нажитыми войною: гусары и жолнеры пустили свои капиталы в распыл: «И как им то дано, и они, взяв деньги, учали держати по 10 слуг, которой преже того 2 не имел, и почали им камчатое[8] платье делати, и стали бражничать и битися, и то все пропили и зернью проиграли, и хотели опять на вашей царской милости взяти». Ян Бучинский подтверждал, что тем, у кого имелись долговые расписки царя Дмитрия, все будет заплачено: «А слышел яз то не одинова из ваших уст, что и те обогатяца, которые письмо твое имеют, хотя ныне и в Польше, только б вам панну пустили». Сам Ян Бучинский заметно обогатился, а потому ему завидовали и его ссылка на собственный пример оказалась неубедительной. Шляхта уличила Дмитрия в самом главном грехе: «хочет де воевать и славен быти, а рыцерских людей не жалует»85.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});