детстве один эпизод, но не из тех, что приятно вспоминать. Мать подарила тогда четырехлетнему Мишеньке пушистого щенка, и мальчик тотчас принялся извлекать из подарка удовольствие для себя. «Служи», — велел щенку мальчик, но неуклюжий несмышленыш этот еще и не знал даже, что означает слово «служи», да и зная, не смог бы служить, — он пока и на четырех лапках неуверенно передвигался, а на двух едва ли бы устоял. «Служи!» — требовал мальчик, а щенок вместо этого валился на спину. Мальчик побил неслуха, и тот так отчаянно заскулил, что сразу прибежала мать, отняла у сына щенка и отдала его другому мальчику — «хорошему мальчику, который любит животных».
Тогда Миша ужасно огорчился тем, что есть, оказывается, на свете мальчики лучше, чем он, — в последующие годы это его уже никак не трогало — и потому до самого вечера ревел и требовал, чтобы ему вернули щенка. Могло показаться, что мальчик уже и часа не проживет без любимой собачки, так безутешно он плакал, но наутро он даже не вспомнил о ней. Впрочем, ничего удивительного в этом нет, мы же знаем, что он плакал не из-за собаки — Мише надоела эта глупая, скучная живая игрушка еще до того, как ее отняли у него, да и устал он от тщетных попыток научить ее уму-разуму. Потом, когда он стал солидным, седеющим режиссером М. Г. Деминым, мать, уже очень больная, уже уходящая, напомнила ему с грустной улыбкой о том случае, и Демин признал, что мать поступила тогда вполне справедливо, отняв у него полузамученного щенка. «Не умею я почему-то с ними», — сказал он матери. «Но почему? Ты же у меня не злой». «Не знаю почему, мама. Да только не получается». «А ты все же попробуй, — посоветовала добрая женщина. — Попробуй, сынок». «Нет, не смогу, не ощущаю потребности», — сказал Демин и сказал сущую правду: за полсотню прожитых уже лет он ни разу не пожелал завести себе собаку. Не то что Лапшин. Тому, как видите, одной собаки показалось мало, ему две потребовалось.
— Жалко мне этих бульдогов, — сказала Евдокия Ивановна. — Собаки — а вот до слез жалко. Осиротели они, несчастные.
— Баловал их, наверное, Лапшин? — спросил Демин.
— Да нет, не скажу, чтобы сильно баловал. Не без того, конечно, поиграет иногда с ними. Уставшие мужчины, я давно это заметила, любят возиться с собаками. Все одно, как мальчишки. Однако, когда нужно, он и строгость проявлял. Хозяйскую строгость. С воспитательным уклоном, конечно: лишнего «нельзя» не скажет, но если уж сказал «нельзя», то будьте добры, дорогие собачки, слушайтесь и выполняйте. Но зато и заботился Леонид Семенович о своих бульдогах тоже по-хозяйски. И чтоб чистые всегда ходили, и чтобы вовремя поели и вовремя погуляли. Вот, например, почему я сейчас всполошилась? А потому, что в такое время у них как раз утренняя прогулка начиналась, и не было случая, чтобы Леонид Семенович запоздал, — нет, не припомню такого — как на часах половина восьмого, я уже слышу, топают они себе втроем, в десять ног, вниз по лестнице. Быстренько топают, шумно. Спешат. А теперь что будет? — женщина вздохнула. — Ну, сегодня и завтра я за бульдожками присмотрю, а дальше? Знать бы, в какие руки они попадут, какие люди их купят.
— Купят?! — слово это скребануло Демина по сердцу. А что в нем плохого, если разобраться? Бульдоги были куплены за деньги, и, следовательно, их за деньги можно и продать. Можно, конечно, но… — Не надо бы их продавать, — растерянно пробормотал Демин.
— Ну, может, и не продадут, подарят кому. Это уж как решат, — сказала женщина. — Лучше бы, понятно, кто из своих взял. Чужие — они всегда чужие. Свой может и приласкать и пожалеть, а чужой… А это все-таки не вещички какие, а живые существа, и Леонид Семенович любил их.
— Не сомневаюсь.
— И не сомневайтесь — любил, — подтвердила женщина. — И я бы, понимаете, взяла их. Да какие могут быть разговоры — с радостью взяла бы. Да у меня невестка. Невесточка, — женщина почему-то поцокала губами. — А вы, понятно, сами знаете, какие они сейчас, невесточки.
— Догадываюсь, — сказал Демин. О невестках он, разумеется, ничего не знал — откуда ему знать, какие они, но уже твердо (непонятно только, откуда она взялась, эта убежденность) знал: бульдогов Лапшина продавать нельзя. Будет скверно, если их продадут. Да еще с молотка. Что скажут в театре?! Осудят, конечно, Демина, конечно, осудят. Нового Главного. Кого ж еще! Скажут, как же это новый Главный позволил продать любимых бульдогов Лапшина! А иные скажут не «продать», а «предать» — в таких случаях эти слова почему-то оказываются рядом. Вот так и ляпнет кто-нибудь, не задумываясь (ибо при чем тут Демин, если хорошо подумать? И вообще, почему это надо придавать такое значение каким-то собакам? В другое время, в других обстоятельствах и в другом положении Демин и думать о них не стал бы), — и прощайся навеки с уважением коллектива. Ну кто станет уважать человека, который предал? Будь он хоть трижды самым-самым-самым Главным — все равно не станут. А без уважения коллектива ничего тебе не сделать, товарищ Главный, лучше не начинай. Один знакомый музыкант сказал Демину: «Если оркестранты не уважают дирижера, он с ними и «Чижика-пыжика не сыграет».
Даже жалкого, примитивного «Чижика-пыжика».
А Демин на симфонию замахнулся. Высота. Тут, конечно, надо действовать смело, размашисто; но и лезть на рожон и зря рисковать тоже не рекомендуется. Осторожность на больших высотах не грех, не порок, а обязанность. Вот именно — обязанность. Возможно, конечно, что вся эта история с бульдогами Лапшина «собачий бред» и только. И все равно не вздумай пренебрегать ею, Демин! Это уже будет даже не риск, Демин, а просто глупость, явная глупость, на которую ты отныне лишен права.
Так что собак тебе придется взять, многоуважаемый Главный. Придется.
Но женщине об этом своем внезапном решении Демин не сказал. Пусть оно немного остынет. Да и самому Демину привыкнуть к нему надо. Женщине Демин сказал:
— Если позволите, Евдокия Ивановна, если не возражаете — я прогуляю бульдогов.
— Да какие тут могут быть возражения, — сказала женщина. — Спасибо скажу, вот и все мои возражения. Ну что ж, пошли, а то они бедняги заждались.
— А где ж они?
— Там, у меня. Когда это случилось с Леонидом Семеновичем, я их сразу отсюда увела.
— А они что? Почуяли разве?
— Не знаю. Не заметила. Не до них мне в тот момент было. А шляпу-то вы зря не берете. Возьмите, —