— Не знаю, — соврал Тойра. Он по-прежнему разглядывал рисунок, измятый и подмокший, и хотя потом бумагу высушили, всё равно кое-где карандашные линии оказались смазаны. Впрочем, по мнению Тойры, от этого рисунок только выиграл. — Что говорят врачеватели?
— Врачеватели не говорят, лишь разводят руками. Лихорадку-то они бы вылечили, они и лечат ее, но мальчик… дело не в лихорадке. Ему снится что-то, и это пугает его…
«Пугает до смерти», — подумал, но не стал произносить вслух отец Ог'Тарнек.
— У вас есть здесь какие-нибудь музыкальные инструменты? — Тойра отложил рисунок и наконец посмотрел в глаза настоятелю.
«Обычный же взгляд, — почти с отчаянием подумал Ог'Тарнек. — Тогда почему каждый раз остается такое чувство, будто он заглянул тебе в самую душу? Причем заглянул так, походя, безо всяких злых намерений. Поглядел и забыл».
— Только барабаны не годятся, — уточнил Тойра. — И колокольчики тоже. Лучше бы, конечно, флейту или свирель, если у вас таковые найдутся; ну, в крайнем случае что-нибудь из смычковых, хотя тогда нужен будет и игрок, я на них не потяну… а это хуже, лучше б, если я сам… — Он рассеянно отстучал большим пальцем по столешнице некий незамысловатый ритм. Потом моргнул и снова поглядел на Ог'Тарнека: — Ну так что?
— Есть флейты, — кивнул тот. — Всё-таки псалмы полагается петь под музыкальное сопровождение. Я, правда, не понимаю, как вы собираетесь…
— Вот именно с помощью музыки и собираюсь, — резковато произнес Тойра. — Но если мы не поспешим, это будет трудно сделать. Поэтому, прошу вас…
— Да-да, сейчас…
Отец Ог'Тарнек, смущенный, поднялся и почти побежал за флейтой сам, хотя вполне мог позвать служку. Он сообразил это, когда уже прошел полкоридора и возвращаться было уже глупо, так что он только покачал головой. Тойра всегда действует на людей подобным образом, тут ничего не попишешь. Поговаривают, что после прозверения (которое случилось давным-давно, когда Тойре было лет семнадцать от роду, что ли…) в него вселился зандроб. Врут, наверное; хотя в такие вот моменты отец Ог'Тарнек готов был поверить в это «вранье».
Когда он вернулся в свои покои с флейтой в руке, в сопровождении брата Виккела, гость по-прежнему сидел на табурете и всё так же выстукивал большим пальцем некий ритм.
— Ага, есть-таки, — оживился он и почти вырвал флейту из рук настоятеля.
— Вот, — сказал тот, немного растерянно, — брат Виккел в нашем монастыре по праву считается лучшим флейтистом.
Тойра с легким любопытством взглянул на худощавого, курносого монаха с, пожалуй, чересчур толстоватыми для флейтиста пальцами.
— Да? Это очень кстати. Если я вам наиграю мелодию, сможете исполнять ее, скажем, часа два-три?
— Смогу, — ничуть не удивившись, ответил монах.
— Тогда приступим.
Встряхнувшись, как встряхивается перед потасовкой с чужой стаей дворовый пес, Тойра прошел в соседнюю комнату. Здесь, укрытый одеялами, лежал Найдёныш. Бледное лицо его казалось ликом мраморной статуи, и только из приоткрытых губ доносился невнятный шепот. Но Тойра и так знал, о чем умоляет мальчик.
«Не надо меня делить!»
«Поздно, — с легкой горечью подумал Тойра. — Поздно просишь. Теперь-то… разве что попробовать собрать тебя и то… »
Он сбросил наконец дорожный плащ, в котором просидел всё то время, пока был у Ог'Тарнека в гостях, — явился Тойра сюда сразу же, как только добрался до монастыря. Мысленно перебрал то, что лежало в дорожном мешке: не пригодится ли что во время заговора; решил — своими силами обойдется.
Вернулся в гостевую комнату, где стояли, дожидаясь, Ог'Тарнек и брат Виккел.
— Вы уж простите меня, отец настоятель, но я бы просил вас уйти. Помочь вы ничем не сможете, зато лишние глаза могут помешать поневоле. — «Вообще-то, лишние мысли, но объяснять нету времени», — оставалось только надеяться на понимание со стороны Ог'Тарнека.
— Как скажете, — развел руками тот. — Я буду в храмовне, брат Виккел.
— Теперь вот что, — повернулся к монаху Тойра. — Я сейчас наиграю вам мотив, а вы внимательно слушайте. Если что-то не поймете, переспрашивайте. Потом, когда скажу, начинайте играть — здесь, за столом. И что бы ни доносилось из соседней комнаты… или войдет кто-нибудь вдруг — игру ни в коем случае не прерывайте!
Брат Виккел в самом деле оказался талантливым флейтистом: ухватил мелодию с первого раза, повторил почти идеально; к тому же, что немаловажно, не лез с расспросами.
Тойра со спокойным сердцем оставил его за игрой, а сам присел рядом с кроватью Найдёныша (точнее — рядом с кроватью Ог'Тарнека, которую тот уступил мальчику — и вот уже неделю спал на жесткой узкой скамье, не слушая увещеваний со стороны братьев-монахов).
— Ну-ка… — Тойра прикоснулся ко лбу мальчика.
Холодный. А ведь здешние врачеватели, как один, утверждают, что Найдёныш болен лихорадкой — подхватил ее от частого сидения на голой земле, эта болезнь так и называется: «земляная лихорадка».
Коновалы деревенские!
«Хотя, откуда им знать», — урезонил самого себя Тойра. И Ог'Тарнек, каким бы мудрым ни был, не способен предусмотреть всё на свете. Непосвященные всегда в свободное время убегают в Крапивные Коридоры, такие места есть в каждом монастыре, — и многие ли из ребят заболевали чем-то серьезнее обычной простуды? Да и тех монастырские врачеватели обычно ставят на ноги в два счета, для них такие пациенты — вроде сезонных работ для земледельца.
Дело тут в ином.
Пододвигая к кровати низенький колченогий табуретец Тойра вспомнил про рисунок — но не тот, что лежал на столе в соседней комнате, а про другой, в дорожном мешке, сложенный вчетверо и завернутый в тряпицу, чтобы не повредился в пути. На рисунке Жорэм, тогда еще никакой не Одноногий, сражается с тайнангинцами. Эту бумагу ветеран переслал ему с повелением немедленно явиться в монастырь.
И приписка снизу: «Вспомни Трескунчика».
Как будто Тойра мог забыть! В конце концов тот бой, который так искусно изобразил Найдёныш, оказался для Трескунчика последним; рана, загноилась, начался жар, Трескунчик бредил… он так и не пришел в себя. А в бреду кричал, захлебываясь собственным ужасом: «Не надо меня делить!»
Тойра, в то время — армейский исповедник, год спустя вернулся в Иншгурру и занялся поисками Носителей.
И главное: из всех, кто участвовал в памятном сражении у Гнутой Скалы (которая так четко изображена на рисунке!), умел рисовать — именно Трескунчик.
Он был Носителем, но об этом не догадывался никто из его боевых товарищей, даже он сам — не догадывался. И когда заболел той проклятой лихорадкой — умер, хотя лечили Трескунчика не самые худшие врачеватели. Ибо Носитель, начавший вспоминать о том, что он только часть чего-то большего, — рано или поздно умирает. человеческое сознание оказывается не в состоянии «переварить» воспоминания Преданного Забвению — вот какой невеселый каламбур получается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});