Читать интересную книгу Долгий полет (сборник) - Виталий Бернштейн

А в Тель-Авиве, откуда час назад прилетел Борис, еще стояла душная жара, воздух был пропитан пылью и мелким песком. «Хамсин» – так, вроде бы, называют эту погоду аборигены. На Ромке Гельмане, который поехал в аэропорт Бен-Гуриона, чтобы проводить друга, были одеты легкая рубашка и шорты. Из-под шорт торчали кривые Ромкины ноги. Покрытые седыми волосками и фиолетовыми буграми вен, они при каждом шаге неуверенно, по-стариковски, шаркали подошвами по полу. А когда-то ноги эти мощно подбрасывали Ромку, который играл за сборную их института, над волейбольной сеткой. И его яростный удар левой – он был левша – посылал мяч на площадку противника.

А еще в молодости был Ромка заядлым танцором. В первые послевоенные годы в кинотеатрах часто шли западные, «трофейные», фильмы. В каком-то из таких фильмов он и подсмотрел, как надо по-настоящему танцевать аргентинское танго. Его томные па приводили девиц в восторг. Еще тот был гуляка…

Сидя в кресле, недалеко от стойки для регистрации пассажиров, Борис скользил безразличным взглядом по тусклому, осеннему пейзажу за стеклом. Билеты для поездки в Израиль он приобрел в турагентстве полтора месяца назад. Для обратного перелета из Франкфурта в Вашингтон ему зарезервировали место на рейсе 418. На два с половиной часа раньше вылетает в Вашингтон рейс 416, тоже беспосадочный, но на него все билеты были проданы. Однако болтаться сегодня лишние часы в аэропорту Борису не хотелось. Поэтому, прилетев из Тель-Авива, он подошел на всякий случай к стойке, где уже шла регистрация пассажиров на рейс 416. Белобрысая девица в застегнутой на все пуговицы темно-синей форме «Люфтганзы» предложила ему подождать. Если кто-то из обладателей билетов не придет на регистрацию, освободившееся место можно будет предоставить пассажиру следующего рейса. Так и получилось, место для Бориса нашлось.

Народу у стойки рейса 416 скопилось много. Вот они – ждут начала посадки, негромко переговариваются на разных языках: английском, немецком, французском. Где-то сбоку прозвучала короткая фраза, вроде бы по-русски. Борис повернул голову, но среди сидящих никого из «своих» распознать не сумел.

Неподалеку расположилась молодая парочка. Оба смуглолицые, держатся за руки, сладко улыбаются друг другу. На ней – белый платочек завязан узелком ниже подбородка, широкая юбка до щиколоток. Арабы, вроде? Парень наклонился к сумке на полу – на макушке темнеет кипа. Понятно, никакие не арабы – ортодоксальные евреи. Борису и в Израиле не всегда удавалось отличить на улице еврея от араба. Гены-то общие. И те, и другие ведут родословную от праотца Авраама.

Решение съездить в Израиль, поглядеть на «историческую родину» пришло к Борису как-то исподволь. И Ветхий завет, и Новый он перечитывал не раз. Признавал их великими философскими и художественными произведениями. Гордился, что эти нетленные тексты написаны сынами еврейского народа. Но к религиозным людям себя не относил – не то воспитание по молодости получено было. Да вот и ему пришла пора о высоком подумать. Старый уже, за семьдесят. Хочешь, не хочешь – жизнь кончается. Пенсию в Штатах, куда двадцать с лишним лет назад удалось вырваться из страны «победившего социализма», заработал. Жену Лизочку два года как похоронил. Сын Андрюшка давно вырос, скоро уже тридцать будет – свои дела, заботы, карьеру военную делает. Если сейчас не съездить в Израиль, позже и сил не станет. А ко всему, живет в Тель-Авиве давний дружок Ромка, один из немногих, оставшихся на этом свете, кто помнит Бориса еще мальчишкой.

В школьные годы они учились в одном классе, потом – в одной группе института. После окончания энергоинститута Ромка так и остался в Иванове. Работал на местной электростанции, с годами достиг должности главного инженера. А Борису подфартило – несмотря на «пятую графу», сумел поступить в московскую аспирантуру, через три года защитился. Там же, в Москве, встретил свою Лизочку. У себя в НИИ продолжал заниматься научной работой, стал завлабом, потом и докторскую защитил.

После института его дружеские отношения с Ромкой не прерывались. На праздники звонили друг другу. Раз-другой в году Ромка приезжал из Иванова в командировку, чтобы обсудить в своем главке текущие вопросы. В такие вечера засиживались они на кухне у Бориса. На столе – запотевшая бутылочка из холодильника. У плиты суетится улыбающаяся Лизочка, готовит для них что-нибудь вкусненькое. Она любила принимать гостей. А уж к Ромке относилась лучше всех. Если время было позднее, стелила Лизочка разомлевшему Ромке на диване в гостиной. Хотя для него секретарша из главка всегда бронировала номер в какой-нибудь центральной гостинице.

В годы брежневского «застоя» Борис решил эмигрировать. Отнес в ОВИР свое заявление – и выгнали его тут же с работы. Но, слава Богу, выпустили, не так долго и мурыжили, всего-то девять с половиной месяцев. Ромка тогда приезжал прощаться. Ненавидел он советскую власть ничуть не меньше Бориса. Но эмигрировать не решался, говорил: жена, третья по счету, возражает. А ко времени, когда развалился Советский Союз, Ромка уже был вольным орлом – с женой развелся. И несколько лет назад уехал в Израиль, где доживал свой век бобылем. Получил квартирку в Тель-Авиве, пособие по старости тоже.

2

Белобрысая девица в форме «Люфтганзы» наклонилась к микрофону на стойке и объявила о начале посадки. Длинная очередь пассажиров выстроилась у входа в рукав, что идет к «Аэробусу».

Место 31-А было у стенки. Запихнув на полку под потолком свою дорожную сумку, Борис уселся, попытался вытянуть ноги. Этому мешала спинка кресла впереди. Вот так и сидеть теперь, а полет долгий, девять часов – ноги устанут, затекут. В соседнем салоне бизнескласса расстояние между рядами кресел побольше, сидеть удобнее. Не говоря уже о салоне первого класса, что расположен в головной части самолета. Там спинку кресла можно даже перевести в почти горизонтальное положение и выспаться более или менее по-человечески. Но и цены куда дороже… Ничего, перебьется.

Соседние места, 31-В и 31-С, заняла та самая парочка евреев-ортодоксов, на которых Борис обратил внимание перед посадкой. Когда самолет вздрогнул и медленно двинулся в сторону взлетной полосы, парень в кипе повернул голову к Борису и тихо спросил что-то на незнакомом гортанном языке.

– Простите, но я не говорю на иврите, – ответил по-английски Борис.

Парень, чуть помолчав, повторил вопрос по-английски – с таким скрипучим акцентом, что даже собственное произношение показалось Борису совсем неплохим.

– Вы не знаете, какая сегодня погода в Исламабаде?

– Да откуда ж я знаю, – Борис недоуменно пожал плечами. И тут сообразил, что фразу эту произнес по-русски. Он сразу поправился: – Ай ду нот ноу…

Парень в кипе как-то растерянно посмотрел на Бориса. Скользнул взглядом по редким пучкам седых волос на его голове. Потом наклонился к спутнице, шепнул что-то на ухо. Та, не поворачивая головы, облизнула кончиком языка губы, ничего не ответила. Ее тонкие пальцы сжали ремешок дамской сумочки на коленях.

«Что за дурацкий вопрос, – подумал Борис. – Летим в Вашингтон, а он спрашивает, какая погода в Исламабаде… Ромка, кстати, залезал в Интернет перед тем, как ехать в аэропорт, посмотрел сводку погоды… Сегодня в Вашингтоне – тепло и без осадков».

Вдоль прохода заскользила миловидная стюардесса, проверяя – не забыл ли кто пристегнуть себя ремнем к креслу. Следом за ней шел толстяк с тонкими усиками, тоже в темно-синей форме «Люфтганзы». Он захлопывал дверцы на полках для ручного багажа, чтобы в полете, избави Боже, какая-нибудь сумка не свалилась на голову пассажира. На мгновенье остановился возле Бориса, окинул быстрым взглядом его и парочку, что сидела рядом. Потом продолжил свой путь дальше, в хвостовую часть.

3

Квартирка Ромки, у которого остановился Борис, располагалась в одном из старых домов в районе улицы Дизенгофа. До пляжа рукой подать. По утрам Ромка и Борис ходили на этот роскошный пляж. Покачивались, лежа спиной на теплой средиземноморской волне, вспоминали, как пацанами купались в Уводи, речушке, что протекает через Иваново. Существовала примета: мол, купальный сезон в ней надо начинать «после трех громов». То есть когда к началу июня успеют, как обычно, пройти три грозы. Так учили старшие. Но их, понятно, не очень-то и слушали. Уже в середине мая – на спор – мальчишки, зажмурив глаза и зажав пальцами носы, прыгали с мостков в холодную, мутную Уводь. А через минуту, посинев и дрожа, выскакивали на берег, матерились, как извозчики на рынке. На том самом грязном ивановском рынке, у которого было такое поэтическое название – «Барашек»…

Хорошо все-таки, что они с Ромкой сумели еще раз свидеться в этой жизни. Встреча с другом, через столько лет, вызвала в душе Бориса такое трогательное, щемящее чувство. Он вглядывался в незнакомое, морщинистое лицо Ромки – и вдруг толстые губы у того кривила прежняя шальная улыбка, а в глазах, красноватых, слезящихся, вспыхивал на мгновение давний мальчишеский огонек. Сидя друг против друга за крохотным столиком на кухне, сквозь окно которой в просвете между домами был виден кусочек улицы Дизенгофа, они возвращались памятью в молодые годы.