он узнал его.
Он очень хорошо знал это лицо.
С детства.
Васька.
Синеглазый Васька.
– Я его не брошу. Не мне решать.
Тот, что стоял позади, пожал плечами.
Он слишком устал, чтобы спорить.
На сегодня с него хватит.
Хватит всего.
Даже разговоров.
Рыжеволосый продолжил оперировать.
Пациент застонал в полубессознательном состоянии.
– Я тебя не брошу, – совсем тихо проговорил хирург.
Васька сейчас мало походил на себя.
Муж Анны не сразу узнал его. Только когда уже начал сшивать растерзанные осколком мины кишки, вдруг бросил беглый взгляд на лицо взятого в плен предателя и понял, чью именно жизнь спасает.
Надо будет рассказать Ане, когда он вернется домой.
Аня, любимая…
Как же давно он не получал от нее писем…
За 4 часа до конца
Сизиф подошел близко к экрану. Он поймал свое отражение. Прямо там, где находилось лицо Васьки.
Вот он, разрезанный, лежал на столе врача, который должен был бы его ненавидеть.
Но врач еще не знал, за что он должен ненавидеть своего пациента.
Рыжеволосый хирург резко мотнул головой, сильно зажмурил и открыл глаза, пытаясь прогнать наползающую на него сонливость.
Марлевая повязка снова сползла, оголяя кривой шрам.
Сизиф удалил и этот файл.
Экран погас.
Глава 58
Прямо сейчас
– Ну а дальше… – говорит Сизиф, отодвигая подальше фото, на котором изображены Лиза в теле Елены и Сергей, – по всей видимости, кандидат бросился назад в больницу и…
За 3 часа до конца
Сергей вбежал в палату Димы. Тот, совсем бледный и исхудавший, лежал, безжизненно уставившись в потрескавшийся потолок.
Губы его пересохли.
Парнишка даже не взглянул на доктора.
Он ни на что не реагировал уже много часов.
Он пытался смириться.
– Сердце есть. Тебя прооперируют сегодня.
После паузы Сергей добавил слова, которые вроде бы никому еще не говорил. Но почему-то они прозвучали для него до боли знакомо.
– Я тебя не брошу.
Прямо сейчас
– Портал для входа в эту историю… его тоже на всякий случай закрыли, – задумчиво говорит Сизиф. Он больше не теребит ремешок своих часов. – Давно надо было это сделать.
О последней фразе он тут же жалеет.
Начальнику в черном она явно не нравится.
За два часа 58 минут до конца
Тело Елены сделало последний вдох. Показатели работы сердца превратились в сплошную линию, аппарат запищал.
Это опустошенное тело начало умирать.
Последняя маленькая порция воздуха вышла из легких.
Бледно-розовые губы стали синеть.
Прямо сейчас
Некоторое время Сизиф молчит.
Он задумчиво смотрит на фото Лизы.
Он хочет взять его, но останавливается.
Ему пора уходить отсюда.
Все, что наделала эта девчонка, – ее решение.
Он предупреждал.
И был рядом.
В конце концов, он не всесилен.
Не стоит брать ее фото в руки.
Все, это уже не его история.
Слышишь, Сизиф, или как там тебя зовут?
– Да… Так все и вышло, – говорит он. – Она добилась своего.
Он знал, что Начальник в черном все еще сверлит его взглядом.
Знал, что тот, конечно же, заметил неуклюжее поползновение Сизифа взять фото.
Но, в общем-то, ему нечего бояться.
Все, что могло его скомпрометировать, он уничтожил, а копать никто не станет.
Они, конечно, могут поднять файлы из сознания тех, кто был как-то косвенно связан, кто пересекался с Лизой в одной из прежних жизней.
Но, в конце концов, даже смерть не исцеляет от лени.
И эти тоже ленивы.
Они хотели, чтобы он все им рассказал.
Он рассказал.
Не все.
Но им хватит.
– Что с ней сейчас? – не удержавшись, спрашивает Сизиф.
Он просто должен знать.
В конце концов, он заслужил это знание.
– Пусть это вас не беспокоит, – отрезает Начальник в черном.
Не беспокоит…
Начальник в черном хочет сказать еще что-то, но Начальник в белом останавливает его жестом, чтобы тот не горячился.
Начальник в черном замолкает, пытаясь сохранить вид человека, владеющего ситуацией.
Никто из них – работающих на этом уровне – толком не знает правил игры, но все упорно делают вид, будто что-то понимают.
Совсем как там, на Земле.
В точности как в фашистском концлагере: ты должен что-то постоянно делать, часто совершенно бессмысленное, и никто тебе не объясняет, что и для чего ты делаешь.
Но перестать нельзя: ведь если остановишься, если сделаешь по-своему, так, чтобы видеть хоть какой-то смысл в своем существовании, тебе не светит ничего, кроме уничтожения.
Начальник в белом говорит:
– Она в карцере. Ожидает решения суда.
– Карцер, – тихо повторяет Сизиф.
Он там ни разу не был, чем всегда… ну, не то чтобы гордился, ведь таких эмоций он тут вообще старался не испытывать, но что-то наподобие слабой гордости все же ощущал.
Однако он много слышал про карцер.
Жуткое место.
Жуткое не по человеческим меркам.
Он представил себе Лизу в ее мешковатой робе. А вокруг – крохотная, омерзительно белая комната. Такая белая, что глазу не за что зацепиться. На ней шлем, похожий на шлем виртуальной реальности. К голове приделаны провода.
Бог знает, кто создал такую отвратительную проекцию. Все эти провода, шлемы, кандалы на руках и ногах. Какая-то дикая смесь современных и средневековых технологий.
Яркие картинки все время мигают на внутренней поверхности шлема.
Лиза дергается, но не может вырваться. Ее ментальная проекция свободы никогда не победит ментальную проекцию пытки, в которую ее поместили.
Она недостаточно сильна.
Лиза в аду.
Цикл за циклом.
Каждую секунду.
По ее щекам текут слезы.
– Я слышал о нем, – говорит Сизиф. – Там ты снова и снова переживешь самые страшные, болезненные и постыдные моменты своих воплощений… в ощущении вечности.
– Таков закон, – сухо отвечает Начальник в черном.
Сизиф тяжело выдыхает и опускает глаза.
За 4 часа до конца
Анна ползет на коленях к убитому сыну.
Вдруг она ловит взгляд синих пьяных глаз Васьки.
– Гори ты в аду! Я проклинаю тебя! – кричит она, прижимая к груди голову сына.
Файлы можно стереть из системы, но как стереть их из памяти.
Он все это видел.
Видел и потом столько раз пересматривал.
Лицо за лицом всплывали перед ним.
Все они были как маски, надетые на одно и то же лицо. Которое сейчас залито слезами в карцере.
На площади в Нидерландах горят дрова под ногами привязанной к позорному столбу женщины.
Ее лицо перекошено.
На нем уже трудно поймать какое-то одно выражение.
На нем сразу все выражения.
Она бросает последний взгляд в ненавистное окошко. То самое, которое только