— Не может быть! Это совершенно невозможно! — вскричал Красноглазый. — Я сам видел, как они лежали один на другом, не подавая признаков жизни.
— Тебя провели.
— Невозможно! — твердил Надод, не зная что и думать. — Я сам рассек пулей щеку богатыря, но он и не пошевелился.
— Это только доказывает, что они очень сильные люди — вот и все, — возразил Пеггам. — Час спустя после этой истории они уже стояли перед отелем милорда, дожидаясь, когда выйдет оттуда Надод с деньгами, чтобы его схватить и утащить на один из своих кораблей. Затем настала бы очередь и милорда Коллингвуда…
— Ну, что касается меня, то это другое дело, — возразил адмирал. — Посмотрел бы я, как бы до меня дотронулись. Кто бы это забрался ко мне в дом?
— Днем, пожалуй, вас бы не тронули, но ночью, во время сна…
— Стало быть, вы полагаете…
— Я не полагаю, я утверждаю решительно, что не будь меня, вас обоих похитили бы — и не далее, как сегодня же ночью.
Услыхав такое категорическое утверждение, Коллингвуд почувствовал невольный трепет. Он был храбрый человек, но опасность таинственная, негаданная, способна устрашить всякого. Молча смотрел он на нотариуса, ожидая, что будет дальше.
VIII
Прозорливость Пеггама. — Опять снеговая сова. — Разоблаченный псевдоним. — Признание Пеггама.
Нотариус бесстрастно продолжал:
— Как только я узнал, какой опасности вы оба подвергаетесь, то я уже не мог допустить, чтобы Надод уехал на «Васпе», иначе его бы непременно похитили. Тогда-то я и написал вам наскоро записку, которую вы, милорд, получили с нарочным. Таким образом, я был почти уверен, что Надод не уедет, прежде чем я приду, и это дало мне возможность продолжать свои розыски.
— Неужели вы, только сегодня вечером приехав из Чичестера, успели открыть так много нового?
— Я уже около года живу в Лондоне переодетый и слежу за действиями наших врагов. Но это еще не все. Я сообщу вам новость еще интереснее. Результатом моего письма к вам явилась перемена в намерениях наших врагов. Они сказали себе: «Так как в Эксмут-Гауз должен прийти и Пеггам, то мы постараемся убить одним камнем даже не двух зайцев, как говорит пословица, а целых трех».
— Послушайте, Пеггам, — сказал Коллингвуд, — вы нам рассказываете какой-то роман. Откуда могли узнать наши враги о том письме, которое вы мне прислали?
— А между тем они узнали, и я вот именно вас самих хотел спросить, милорд, не знаете ли вы, как это могло случиться?
— Я этого положительно не допускаю.
— Пожалуй, не допускайте, но это факт. Сейчас я вам объясню все… Только вот что, милорд, постарайтесь не вскрикнуть от удивления, а то мне не хочется, чтобы из этой комнаты донеслось эхо нашего разговора.
— Вы, стало быть, подозреваете кого-нибудь из моей прислуги?
— Не совсем так, но все-таки вы близки к догадке… Не позовете ли вы сюда Мак-Грегора?
— Уж не на него ли вы думаете? Вот я буду удивлен, если вам удастся доказать его измену!
— Кажется, я вам ничего подобного не говорил. Я только просил вас позвать его сюда, потому что желаю справиться у него об одной вещи. Клянусь вам, что дело очень серьезно. Мы сидим на вулкане, и меня утешает только то, что до сих пор не идет гонец, которого я жду. Если бы он пришел, то нам уж некогда было бы разговаривать, а нужно бы было действовать.
Адмирал позвонил в тэмбр, и в библиотеку вошел Мак-Грегор.
— Что делает в настоящее время секретарь его светлости герцога Эксмута?
— А черт его знает, что он делает! — ворчливым тоном отвечал Мак-Грегор. — Весь вечер он ходил взад и вперед по веранде, размахивал руками, бормоча на каком-то непонятном языке и все посматривал на улицу, как будто кого-то ждал… Уж сколько раз говорил я его светлости, что этот молодец мне не нравится и что ему не следует доверять.
— Мак-Грегор, — строго остановил его герцог, — я ведь тебе уже говорил, чтобы ты не смел так непочтительно выражаться о маркизе де-Тревьере. Советую тебе этого не забывать… Вы только это желали узнать, Пеггам?
— Только это, милорд.
— Можешь идти, да смотри — хорошенько помни мои приказания.
— Ваша светлость, сердцу нельзя приказать.
— Я не сердцу приказываю, и я требую только, чтобы ты держал за зубами свой язык.
Горец вышел из библиотеки, не скрывая своего неудовольствия.
— Этот Мак-Грегор терпеть не может французов, заметил Коллингвуд.
Пеггаму был известен весь заговор, составленный розольфцами, и потому он не мог удержаться от смеха, несмотря на серьезность момента.
— Ха-ха-ха!.. — покатился он, откидываясь на спинку кресла. — Так он француз! Так он де-Тревьер!.. Ха-ха-ха!.. Вот так история!
— Что вы тут нашли смешного? — холодно спросил адмирал. — Гораздо смешнее ваша неуместная веселость…
— Сейчас я вам объясню, милорд, и тогда вы сами согласитесь, что я далеко не так смешон, как вам кажется, — саркастическим тоном возразил старик. — Скажите, пожалуйста, можно ли у вас с верхнего этажа видеть то, что делается на балконе, но так, чтобы самого наблюдателя при этом не было видно?
— Очень можно.
— Не будете ли вы так добры, ваша светлость, проводить нас туда?
Коллингвуд встал довольно неохотно. Он знал, что Пеггам никогда не шутит, а то принял бы все это за мистификацию. Обоих бандитов он провел в угловой кабинет, откуда отлично был виден весь балкон.
Там стоял, облокотясь на перила, секретарь герцога и задумчиво смотрел на Темзу.
Поглядев на него, адмирал вздохнул и сказал:
— Это верный друг, Пеггам, что бы там ни говорил про него Мак-Грегор. Я за него ручаюсь, как за самого себя.
«Неужели этот крокодил способен на искреннее умиление? — подумал Надод. — Нет, это одно притворство. Стоит только вспомнить утопленных им невинных малюток! Какие, однако, лицемеры эти англичане! Я, мол, уничтожаю тех, кто мне мешает, но все-таки могу быть чувствительным».
Старик Пеггам по-прежнему саркастически улыбался.
— Погодите умиляться, милорд, — сказал он, — сперва давайте сделаем опыт.
Он обратился к Надоду и спросил его:
— Ведь ты норрландец, следовательно, умеешь подражать крику снеговой совы — не так ли?
— О, еще бы! Сама сова попадется на обман.
— Ну, так вот и крикни, но только потише, чтобы казалось, будто крик донесся издали. Ты понял меня?
— Вполне понял.
Бандит приставил к губам два пальца и свистнул, подражая крику северной птицы.
— Ки-уи-вуи! — пронеслось по воздуху сдержанной нотой.
Едва раздался этот условный сигнал розольфцев, как адмирал и его собеседники увидали, что адмиральский секретарь принялся наклоняться с балкона во все стороны, вглядываясь в темноту, и затем ответил точно таким же криком.