«Социальная среда «Елисея», – пишет В.А. Десницкий, – чумаки, подносчики и откупщики, бурлаки, сапожники, портные и ткачи, ямщики, купцы, подьячие, художники, крестьяне, спасские школьники, «вольные» женщины в рабочем исправительном доме» и т.д. У Майкова найдем мы ряд бытовых картин, которые реалистически изображают нам жизнь наших общественных классов в дворянском феодальном государстве. Вот «темничные юдоли», куда попадает пьяный Елисей, но куда крестьяне и городские мастеровые люди попадали не только за пьянство:
Там зрилися везде томления и слезы,
И были там на всех колодки и железы,
Там нужных не было для жителей потреб,
Вода их питие, а пища только хлеб;
Не чермновидные стояли тамо ложи,
Висели по стенам цыновки и рогожи,
Раздранны рубища всегдашний их наряд,
И обоняние единый только смрад;
Среди ужасного и скучного толь дома
Не видно никого в них было економа;
Покойно там не спят и сладко не едят;
Все жители оттоль как будто вон глядят,
Лишенны вольности напрасно стон теряют
И своды страшные их стон лишь повторяют,
Их слезы, их слова невнятны никому.
Вот в комических тонах данная, но в то же время весьма жизненная картина земельных отношений подгорных валдайских крестьян...:
Уж мы под ячмени всю пашню запахали.
По сих трудах весь скот и мы все отдыхали
Уж хлеб на полвершка посеянный возрос,
Настало время нам итти на сенокос.
А наши пажити, как всем сие известно,
Сошлись с Валдайскими задами очень тесно.
Их некому развесть опричь межевщика:
Снимала с них траву сильнейшая рука
И так она у нас всегда бывала в споре...
Весьма реалистично описание рабочего Калинкина дома, в который сажали «распутных жен за сластолюбие», и где их «исправляли» принудительной тюремной работой:
Единые из них лен в нитки превращали;
Другие кружева из ниток тех плели,
Иные кошельки с перчатками вязали...
На работу их ставит начальница, едва лишь «заря румяная восходит». Характерно для социальной направленности поэмы, что Елисей, попавший переодетым в этот «работный дом», в котором он «весь пост великий пропостился», принимает его за монастырь и считает начальницу его – игуменьей, а «красных девушек» – монахинями. В результате – опять реалистическая картина жизни женского монастыря, которая настолько соответствовала действительности и не только в XVIII в., что в переизданиях майковской поэмы XIX в. (в ефремовском собрании сочинений В. Майкова, венгеровской «Русской поэзии») от слов монастырь, монахиня – осталась только стыдливая первая буква М*.
* Ирои-комическая поэма: Сборн. Л., 1933. С. 54–56. Статья В. А. Десницкого «О задачах изучения русской литературы XVIII века». В этой статье В. А. Десницкий дает своеобразную и, без сомнения, неверную социальную характеристику В. И. Майкова. Он считает его, наравне С Чулко-вым и др., «выходцем и членом мелкой буржуазии» (стр. 43-44), музу Майкова он считает «музой третьесословной поэзии» (стр. 48) и доходит до совсем странного утверждения, что «наиболее яркие и социально-значимые проявления» «Ирои-комической поэмы» XV1I1 века – поэмы В. Майкова и Чулкова, «несомненно явились в какой-то степени отражением третьесословных настроений, нашедших себе выражение и в Комиссии 1767 г., и в Пугачевском восстании» (стр. 65). В.А. Десницкий повторяет в этой своей статье, впрочем, заключающей ряд ценных наблюдений и материалов, старое мнение о том, что ирои-комическая поэма явилась в России как разрушительница героической поэмы классицизма. Это, конечно, неверно. Ни Майков, ни Сумароков, давший рецепт ирои-комической поэмы, не могли думать о неуважении к героической эпопее. Майков сам работал над героической поэмой «Освобожденная Москва», дошедшие до нас отрывки которой написаны в чисто классической манере и весьма высоким стилем. Кроме того, «Елисей» не мог разрушать русской героической поэмы уже хотя бы потому, что такой поэмы еще не существовало и полемизировать Майкову было бы не с чем. Следует отметить, что В. А. Десницкий перепечатал свою статью в своей книге «На литературные темы», кн. 2, Л., 1936, причем не изменил своей установки на В. И. Майкова, и сопоставление его с пугачевцами оставил в силе, лишь добавив смягчающее выражение «в какой-то степени» («Елисей» и поэмы Чулкова – «несомненно явились в какой-то степени отражением третьесословных настроений, выразившихся... в Пугачевском восстании» и т.д.).
Интерес Майкова к быту, проявленный им в «Елисее», заставил его не только наблюдать вокруг себя подлинную социальную действительность, но и черпать сатирические мотивы из старинной повести XVII–XVIII веков. Как это отметил Л. Н. Майков, эпизоды пребывания Елисея в Калинкином доме и в доме купца и его любовная интрижка с «купецкой» женой напоминают аналогичные эпизоды в бытовых повестях рукописной традиции, как по сюжетным мотивам, так и по характеру отношения к женщине как существу лукавому и сластолюбивому*. Так у Майкова объединяется классическая традиция с сатирой и с новеллой позднего русского возрождения. Здоровый комизм поэмы Майкова, далекий от чопорности и претензий на салонное изящество, нравился Пушкину.
* Майков Л.Н.О жизни и сочинениях В. И. Майкова.
Отвечая на статью Бестужева, недооценившего «Елисея», Пушкин написал ему: «Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения к порткам:
Я мню и о тебе, исподняя одежда,
Что и тебе спастись худа была надежда!
А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,
Когда для пирогов она у ней топилась, –
И тем подобною Дидоне учинилась.
А разговор Зевеса с Меркурием, Герой, который упал в песок,
И весь седалища в нем образ напечатал.
И сказывали те, кто ходят в тот кабак.
Что виден и поднесь в песке тот самый знак.
Все это уморительно: Тебе кажется более нравится благовещение [т. е. «Гаврилиада»], однакож Елисей смешнее, следств. полезнее для здоровья» (13/VI-1823 г.).
М.М. Херасков. Наиболее крупной фигурой среди писателей школы Сумарокова, главой русского классицизма послесумароковской поры был Михаил Матвеевич Херасков (1733–1807). Уже с начала 1760-х годов он стал во главе группы писателей, объединившихся вокруг Московского университета и его журналов. Позднее, в 1770-х годах, он сделался общепризнанным корифеем и учителем всей дворянской литературы и состоял в этом неофициальном, но вполне определенном звании до конца XVIII столетия или даже до 1800-х годов, когда он уступил свой трон своему ученику, ставшему в свою очередь его учителем, Карамзину. Весь облик Хераскова как писателя и человека соответствовал его роли патриарха дворянской литературы. Родовой аристократ (отец его был румынским боярином, а мать происходила из знатного княжеского рода), он вырос в семье своего отчима, князя Никиты Юрьевича Трубецкого, ловкого придворного дельца, но в то же время человека культурного, ценителя поэзии, мецената, друга Кантемира, связанного и с Ломоносовым, и с Сумароковым. Родные сыновья Трубецкого, князья Николай Никитич и Петр Никитич, также выросли литераторами, а впоследствии, вместе с Херасковым, были активными масонами круга Новикова. Херасков был человеком огромных знаний и утонченной культуры. Он учился в Шляхетном кадетском корпусе в то время, когда там ставились пьесы Сумарокова и начинался корпусный театр, когда влияние Сумарокова на кадет, интересовавшихся литературой, было, без сомнения, велико. Послужив немного в гвардии, а затем в гражданской службе (в коммерцколлегии), Херасков определился в новооткрытый Московский университет чиновником, и затем в течение ряда десятилетий с некоторыми перерывами работал при нем. Он начал университетскую службу в должности асессора, заведующего библиотекой, типографией, издательством университета, главы организовавшегося при нем театра, затем был директором университета, наконец, в течение многих лет – одним из его кураторов, т. е. высших начальников, фактически – ректором его. Выбор Херасковым именно университетской службы был неслучаен. Он не хотел быть просто чиновником, не хотел участвовать в бюрократическом аппарате монархии, чуждом и неприятном ему; он хотел служить делу просвещения своей страны и, в первую очередь, своего класса. Этому делу он посвятил всю свою жизнь, и его многолетняя деятельность не прошла бесследно. Ему обязана русская культура и толковым управлением центральным очагом образования в стране, и рядом отдельных разумных мероприятий. Он добился с трудом введения русского языка как основного для преподавания в университете (вместо латыни и западных новых языков); он основал при университете в 1779 году знаменитый «благородный» пансион, давший России много замечательных деятелей, например, Жуковского, братьев Тургеневых и др. Он же передал в том же 1779 г. университетскую типографию Н. И. Новикову, развернувшему на ее основе грандиозную издательскую деятельность.