— С телевидением у Цоя отношения так и не сложились?
— Можно так сказать, и это грустно, потому что не вернуть многих прекрасных моментов. Но я не так давно смотрел финал «Песни-90», и такой нафталин шел от всего этого. Если бы Цою предложили мировое турне с блестящими условиями, солидными гонорарами, он бы ни за какие коврижки не согласился выступить в таком шоу. Я даю миллион процентов. Только про «Взгляд» он мог сказать: «Нормальная передача». Поэтому там и снимался, а в других программах, если и выступал, то очень неохотно. А предложений было море…
— Он был щедрый человек?
— Провести его на мякине, «макнуть» было очень трудно. Он был умница. Он знал, сколько стоит его концерт и не шел на коммерческие уступки, но и не старался зашибить шальные бабки, насосаться. Всегда интересовался: полон ли зал? Если бы узнал, что билеты идут неважно, ползала пустует, снял бы концерты. Если нам предлагали десять концертов, я и Витя урезали число до пяти, если просили четыре — мы давали два. Он категорически отказывался от «солянок», даже когда предлагали те же деньги, но за две песни. Пусть меньше, но сольники. Нам все время говорили: «Давайте по три в день, можно под фонограмму, так все работают, а вы дурью маетесь». А щедрость? Под Новый год он вдруг всем нам принес подарки. Мне подарил портмоне. В Тагиле, когда я обмолвился, что у меня день рожденья, тут же откуда-то вытащил английский одеколон. Умел считать деньги, но Плюшкиным никогда не был: в ресторане мог расплатиться за всю компанию.
Не доверял всяким благотворительным фондам, расчетным счетам. Отказывался не потому, что был жадный, а потому, что был умный человек. Считал, что все эти фонды — дырявый карман. Лучше купить телевизор и самому отнести в какой-нибудь детский дом.
— Для меня было несколько неожиданно почти годичное отлучение Виктора от концертной деятельности из-за съемок фильма «Игла». Почему он пошел на это?
— Вы знаете, сценарий «Иглы» был полностью переделан. Но не переписан — все игралось практически с листа. Наверное, поэтому он и подписался работать с Нугмановым — тот не давал Виктору установок. Одевайся — как хочешь и фактически — играй как хочешь. Я знаю, что у него были предложения сыграть в совместной картине чуть ли не роль Чингиз-хана, были предложения от крупных режиссеров. Но там бы началось давление мэтра. Здесь же они сидели, курили, пили — все на равных.
— Он курил?
— Мы все пятеро курили. Музыканты почти всегда — фирменные сигареты, а стоили они тогда аж 3 рубля. Курил помногу, но наркотиков не употреблял. Все мы и пили, но больше всех — я. Витя любил шампанское, вино, в меньшей степени коньяк, а водку — при мне вообще в рот не брал. Даже тогда, когда был простужен, как на гастролях в Сибири, и мог бы полечиться. После концерта, а иногда и перед, мог принять 50 граммов коньяка. Но за все время у «киношников» не было никаких дебошей, эксцессов в гостиницах — даже намека на что-то такое не было. Гастроли вообще проходили тихо. От предложений устроить экскурсию, прогулку по городу мы отказывались. Изредка выбирались в бассейн и уж совсем архиредко, только если человек вызывал доверие, могли приехать в гости.
— Ну а с личной жизнью что у него происходило? Без семьи, без квартиры — молодой, красивый, популярный…
— Понимаете, такие вопросы его коробили. Я знал это и старался предупреждать корреспондентов, а на творческих встречах потихоньку откладывал в сторону подобные записки, ну а если все-таки вопросы достигали цели, он уходил от этой темы. Я видел с ним только Наташу. Других — ни в гостиницах, ни на квартирах как-то не встречал… Сына он очень любил, вспоминал его все время, на гастролях покупал подарки.
В. Цой. Ответ на вопрос: «Вы противоречивый человек?» — «Нет, я совершенно монолитный».
— Да, он таким и был. Молодой, но такой серьезный.
— А как он одевался? Любил ли вещи?
— Вы же все это видели. Только в черное. Костюм купил, но так, по-моему, ни разу не надел. Все черное — сумки, куртки, футболки, туфли, сапоги. Все это покупалось обычно там. Он не был рабом вещей, но в одежде был рабом черного цвета. Никаких печаток я у него не видел.
— Юра, а отрицательные черты у Виктора были?
— Конечно, но сегодня я не хотел бы говорить об этом. Может быть, кому-то интересно вспоминать что-то плохое, но не мне. Тем более что плохого было неизмеримо меньше, чем хорошего.
— И тем не менее. Вы ведь разошлись в начале 1990 года. И у «Кино» появился другой директор.
— Менеджер. Юрий Айзеншпис любит, чтобы его называли именно так. Мы с Виктором не ссорились, не выясняли отношения, не делили деньги. Слова дурного друг о друге не сказали. Нормальные отношения были и, я считаю, остались и с моим преемником Юрой Айзеншписом. Но, по-моему, Цой был не прав, что все-таки посмотрел в сторону Москвы. Мне показалось, что его уход в Москву был не очень органичен. Он был ленинградский человек, очень тонкий и не крутящийся.
— В 1990-м он вообще как-то изменился. Стал участвовать в сборных концертных солянках, выступил в СКК вместе с французской группой. Ничего особенного, ничего предосудительного, но раньше Цой не делал этого, он следил за собой, был архиосторожен. Но в то же время сделал прекрасный новый альбом, поездил по миру, собирался вновь с группой сниматься у Нугманова…
А потом — 15 августа. Что же произошло 15 августа, Юра, какова ваша, пусть эмоциональная, версия смерти?
— Было два человека при «встрече» — шофер «Икаруса» и шофер «Москвича». Остался жить один. Может быть, тот один и знает что-то. Я знаю только одно — не стало Поэта.
— Но как тогда относиться к версиям, которые представляют многие поклонники — самоубийство, убийство… Многие экстрасенсы утверждают, что это было убийство…
— Я могу повторить только то, что уже сказал.
Музыкально-театральный вестник «Антракт», № 1 1991 г.
Валентина Васильевна Цой
Легенда о Викторе Цое
— Я не раз читала, что смешение далеких кровей часто рождает талантливых людей. Сын у нас — метис: я — русская, коренная ленинградка, муж — кореец, родом из Казахстана. У Вити с детства проявлялись различные художественные наклонности. Он хорошо рисовал, лерил. Был в детстве очень импульсивным, и еще в 4-м классе преподаватель в изостудии сказал как-то, что Витя не склонен к терпеливому, кропотливому труду. Если хочет — рисует, и рисует замечательно, но если не хочет — не заставишь.
Витя читал много хороших книг, мы привили сыну настоящий вкус к чтению. Учился легко. Но к 8-му классу пришел с тройками: через день ходил в художественную школу, поэтому я не требовала отличных оценок в общеобразовательной.
Я полностью доверяла ему. И у нас с ним был контакт. Семейных сцен мы оба не любили и жили очень мирно. У нас сейчас внук растет. Так на него сто влияний со всех сторон. Витю я старалась «делать» сама. Любила читать ему книги из ЖЗЛ. Мне самой было интересно, как формируются талантливые люди. Главное, хотелось помочь Вите раскрыться, развить его способности.
Музыка, как и рисование, тоже была ему близка. Помню, первая гитара, которую мы подарили сыну, появилась в 5–6 классе. Уже в 8-ом он организовал в школе свою группу.
После восьмилетки Витя решил продолжать художественное образование и поступил в Серовское училище на оформительское отделение. Но многое там оказалось для него неинтересным — газетные шрифты, размеры. Ему было скучно кропотливо и настойчиво заниматься. В училище, кстати, он тоже сразу создал группу. Но ребятам пришлось туго: на втором году учебы сына, как и всех, кто играл в этом ансамбле, отчислили «за неуспеваемость». Но думаю, что это связано с гонениями в то время на рок-музыкантов, потому что в этой группе были очень способные начинающие художники.
Я его не очень-то ругала. «Не хочешь учиться, — говорю, — не надо. Делай, что умеешь». Витя пошел на завод и в вечернюю школу. Но на заводе пришлось делать какие-то мелкие детали, замки, что ли, а такой монотонный труд отупляет. К тому же, помнила по себе, как хотелось, когда росла, читать, рисовать, но из-за работы была лишена всего этого. Вите тогда исполнилось 16. Поэтому я и решила — ничего страшного, если он бросит завод и будет только читать, учиться, просто заниматься саморазвитием. Потом поняла, что это решение стало моей самой большой удачей.