рождаемости нет!
ПРОСВЕЩЕННАЯ. Да-да. Я читала! Социологи ставят вопрос ребром: как это с такой маленькой рождаемостью большие города стали такими большими?
ЭРУДИРОВАННЫЙ. Это как раз ясно: большими они стали из маленьких, где рождаемость такая большая, что уже удивляются даже работники аптек!
ПРОСВЕЩЕННАЯ. В чем же тут дело?
ЭРУДИРОВАННЫЙ. Видимо, маленький город таким путем хочет стать большим, чтобы построил метро! И тем самым снизить рождаемость. Потому что пока в большом городе доберешься куда надо в общественном транспорте, на это уже не остается сил.
ПРОСВЕЩЕННАЯ. А в маленьком?
ЭРУДИРОВАННЫЙ. Проще, там можно дойти пешком.
ОЗАБОЧЕННЫЙ. Точно! Помню, в Саранске с одной познакомился. Ну идем к ней, пешком, там рядом. Смотрю — навстречу Клава! Я говорю: «Здравствуй, Клава!» И она со мной поздоровалась — в себя только в Махачкале пришел.
ПРОСВЕЩЕННАЯ. Вы знаете, я тут как-то читала, что где-то кто-то что-то такое изобрел, что скоро ничего этого не нужно будет вообще.
ЭРУДИРОВАННЫЙ. То есть…
ПРОСВЕЩЕННАЯ. То есть можно будет управлять всем этим без непосредственного участия. Пока еще есть сложности, но, говорят, можно будет заказывать все что угодно — вплоть до моральной стойкости и внешнего сходства.
ОЗАБОЧЕННЫЙ. Насчет сходства — это уже в Череповце было. «Если, — говорит, — будет мальчик, хорошо был бы похож на Тихонова. А если девочка — на Стефанию Сандрелли». Я говорю: «Клава! Ты глянь на себя в зеркало. Это не Стефания получится, а Кощей Бессмертный».
ЭРУДИРОВАННЫЙ. Мы ушли в сторону. Давайте вернемся к сути разговора.
ОЗАБОЧЕННЫЙ. Вы уж без меня вернитесь. А мне — на вокзал. Клава приезжает, телеграмму дала.
ПРОСВЕЩЕННАЯ. Хотите встретить?
ОЗАБОЧЕННЫЙ. Типун вам на язык! У нее поезд в три двадцать — из Чебоксар. Ау меня — в три десять. На Архангельск. Все рассчитано. Только бы железная дорога не подвела. (Уходит.)
ПРОСВЕЩЕННАЯ. Видали? А вы говорите, проблема рождаемости!
ЭРУДИРОВАННЫЙ. Упустили молодежь!
ПРОСВЕЩЕННАЯ. Да… А у вас дети есть?
ЭРУДИРОВАННЫЙ. У меня? Во всяком случае, я об этом ничего не знаю. Смолоду свободы хотелось… Ау вас?
ПРОСВЕЩЕННАЯ. Нет… Сначала ребенок мог бы помешать мужу защититься, потом мог помешать защититься мне.
ЭРУДИРОВАННЫЙ. А потом?
ПРОСВЕЩЕННАЯ. Никто уже не мог нам помочь. А вы? Вы еще в таком возрасте…
ЭРУДИРОВАННЫЙ. Я уже давно в таком возрасте. В смысле рождаемости у меня вся надежда на этого типа. И на Клаву.
ПРОСВЕЩЕННАЯ. И на МПС. Иногда поезда прибывают раньше.
ЭРУДИРОВАННЫЙ. Чужие — да. Бывает.
197?
Опять такси.
Опять вокзал.
Опять в купе жара.
Опять во сне
Приснится мне
Ужасная мура.
А поутру —
Вокзал, такси,
Попутные цветы…
И сердца стук —
А вдруг,
а вдруг
мне не откроешь ты?
VII. Сезон большой малины
Про автора
Виктор ЛОШАК
Как-то с Мишиным, его женой Таней и Сашей Кабаковым мы поехали в Барселону. На конференцию, темой которой был то ли расцвет, то ли закат культуры на информационном пространстве Европы.
Зал конференции находился на знаменитом бульваре Рамбла. Сквозь открытые окна мы видели ветки платанов с пожелтевшими листьями, выкрашенных в серебро людей, изображавших скульптуры; клетки с птицами и карлика-продавца, который, казалось, тоже сидел в клетке.
Мы веселились как могли и совсем забыли про последний день конференции, в программе которого значились мы все, но не сами, а со своими докладами. И этот день настал. Что-то мы с Сашей с горем пополам промямлили (cm на хорошем, я на ужасном английском по бумажке), и настала очередь Мишина. Он вышел с легкой улыбкой и начал вещать на чистом испанском. Мы не понимали ни слова. Зал притих, потом стал улыбаться, потом аплодировать… Что он там говорил — выяснить не удалось. Откуда он знает испанский, мне тоже непонятно…
«Вить, — говорит он мне, — ну, о чем написать?»
Я предлагаю.
«Нет, об этом все написано, неинтересно».
И мы, любя друг друга, расстаемся. Я продолжаю караулить, как ночной сторож у вулкана Везувий, пробуждения его общественного темперамента.
«Ну, достали, — сообщает он мне через несколько дней, — сяду, напишу».
Я жду. Через полтора месяца он приносит текст ни о первом, ни о втором и ни о третьем. А о чем-то своем, но и о моем, и о нашем.
«Парторг сухогруза вплавь ушел — три эсминца не догнали».
У нас с ним есть общий друг — Боречка. Это выдающийся политический борец муниципального уровня и к тому же живет в Одессе. Мы часто спорим по общей международной обстановке, выпиваем, а выпив, играем в баскетбол. Боречка дает Мишину жесткую характеристику: «Золотой пацан, чтоб он нам был здоров».
Ну, что скажешь, когда человек прав.
В начале перестройки возникли друзья из газеты «Московские новости»: «Предлагаем постоянный контракт».
Слово «контракт» звучало реформаторски и демократски.
Я говорю: «А что надо будет делать?»
«Ты обязуешься писать в первую очередь для нас». «А вы что обязуетесь?»
Друзья озадачились.
«Печатать, наверное».
Идея контракта понравилась. «Московские новости» были близки — как по направлению, так и по месту жительства. И вот в «МН» возникла рубрика «Искренне ваш» с моим портретиком.
Я на нем чрезвычайно мудрый.
Вообще, читать вчерашнюю прессу нелепо — кому нужна злоба вчерашнего дня?
Но когда вчерашний день становится позавчерашним, возникает новый интерес. Уже исторический.
Такое вроде бы ретро.
Отсюда все эти рубрики:
«О чем писал наш журнал сто лет назад»:
Тут, правда, не столетней давности писания. Так ведь и время теперь идет с другой скоростью.
Говори, автоответчик
Эх, птица-тройка!.. Куды несесся-то?..
Скорость перемен ослепляет воображение. Через двери, форточки и щели все пуще рвутся сквозняки, пропитанные запахами диковинной еды, влетают блестящие обертки, доносятся отголоски неслыханного кайфа на океанском прибое.
«Стрэйнджерз ин зе найт» в Нечерноземье.
По диким степям Забайкалья, по былинному бездорожью бывшей империи, — для кого — зла, а для кого — несмываемой славы, — летят надменной красоты иномарки. Впрочем, какие, к лешему, «ино». Это наши уже марки. Нашенские уже мерсухи, бээмвэхи и джипы. Даже роскошнейший и длинный, как нога манекенщицы, «линкольн» — и тот абсолютно наш: крыло побито и не покрашено…
Чумное захолустье шалеет от метаморфоз. Кто