Малькольм кивнул.
— Меня все терзали сомнения, хорошо ли мы поступаем, обманывая Илзбет. А потом я увидел, что эта девица даже не открыла твое последнее письмо, и еще она призналась, что не читала и все предыдущие. Она ведет себя неразумно.
— Да. И это непохоже на Илзбет, — сказал Саймон. — Она никогда не была вздорной. А подобное поведение мне вообще кажется трусостью.
— Она сказала, что ты забыл о ней на целых два месяца. Похоже, обида оказалась глубже, чем ты думал.
Саймон кивнул.
— Этого я и боялся. Я поддался панике, когда она обняла меня в тот день. Знал — если не прогоню ее, дам слабину и забуду все свои тревоги насчет безумия. В то время мне это показалось неразумным. Итак, я прогнал ее, словно она была опасна или неприятна мне. А насчет того, чтобы забыть ее? — Саймон фыркнул. — Если б я мог! А и смог бы — Рори не позволил бы.
Братья рассмеялись, когда Рори слегка покраснел. Но он вскинул подбородок и заявил:
— Ты отказываешься от настоящего сокровища! Я не хотел видеть, как ты губишь сам себя. Нечасто мужчине везет так, как повезло тебе.
— Рори, а ты-то откуда знаешь? Сам попадал в переделку? — спокойно поинтересовался Саймон, думая про себя, что Рори всего двадцать два. Слишком молод для подобных вещей.
— Нет. Но так случилось с одним моим очень хорошим другом. Он поступил так, как хотела его семья, вместо того чтобы последовать зову сердца. И теперь он самый несчастный человек на свете. Ненавидит жену, которая, как его уверяли, само совершенство, и бегает смотреть, как его любимая идет по улице с мужем и детьми. Так он терзается каждый день, и, боюсь, однажды произойдет непоправимое.
— Печально признать, но так и может случиться. Я тоже видел подобное. Мое мнение — нужно запретить браки, которые устраиваются из соображений выгоды. В мире и без того полно несчастных людей. Не стоит увеличивать их число неудачными браками.
Братья засмеялись и вскоре перешли к обсуждению достоинств пони, которого следовало купить на следующий день.
Была уже ночь, когда Саймон отправился в постель. Пустую, неуютную постель одинокого мужчины, думал он, забираясь под прохладные льняные простыни. Завтра ему нужно быть в самом лучшем виде. Он не может без Илзбет. Придется хорошенько постараться, прежде чем он сумеет пробиться через панцирь ее гнева и обиды к самому сердцу, которое, как он был уверен, все равно принадлежит ему.
Илзбет была оскорблена, когда он холодно отверг ее, а потом не давал о себе знать целых два месяца. Предстоящий разговор тревожил Саймона и не только потому, что он ее обидел. Ему придется объясниться с ней самым тщательным образом. Саймон понимал, что должен открыть душу, честно сказать, что чувствует к ней. Он вообще слишком скрытен, ему нелегко дать волю чувствам. Открыть душу значило для него сделать гигантский шаг навстречу неведомому.
Лежа на спине и глядя в потолок, Саймон снова и снова обдумывал все, что накопилось у него на душе. Самому себе он мог честно сказать, что чувствует к Илзбет.
Но нужно же как-то произнести эти слова вслух! Завтрашняя возможность будет единственной. Разумеется, ее семья содействует ему в похищении дочери. Но он знал — родные придут за ней, если он будет держать Илзбет слишком долго.
— Умоляю тебя, Илзбет, будь завтра в настроении открыть свое сердце болвану, у которого такой неповоротливый язык!
Илзбет болезненно поморщилась, забираясь в постель. Слишком долго простояла она согнувшись, пропалывая грядки. Мать была права. Придется прекратить занимать себя тяжелой работой, желая отвлечься от мыслей о Саймоне. Не стоит из-за этого рисковать здоровьем ребенка.
Ее дитя, зачатое в тюрьме! Илзбет скривилась. Вряд ли ей захочется рассказывать об этом своему ребенку, когда тот подрастет. Если учесть, что эта история связана с жутким Генри и его злодействами, от которых кровь стынет в жилах, то лучше вообще обо всем забыть. Если ребенок проявит любознательность, всегда можно что-нибудь сочинить. Однако при мысли о том, что предстоит лгать собственному сыну или дочери, Илзбет стало очень неуютно. «Но зачем мне тревожится из-за того, что случится очень не скоро, если случится вообще?» — спрашивала она себя.
Тихий стук в дверь отвлек ее от невеселых раздумий. Она села на постели. Вошла Элспет, села с ней рядом. Илзбет тут же занервничала. Судя по выражению лица матери, ее ожидала нотация. Беда в том, что мать была слишком умна, чтобы высказываться в открытую. Нет, она задавала тонко рассчитанные вопросы, на которые ее собеседнику приходилось отвечать, да так, что это незаметно и неизменно приводило его к осознанию собственной неправоты. Илзбет и без того успела понять, что не права, не хотелось, чтобы мать поняла тоже.
— Что за лицо! Ты не очень приветливо встречаешь свою старую матушку, — заметила Элспет.
Илзбет рассмеялась.
— Какая же ты старая? А что до лица, признаюсь, это потому, что мне отлично известно — ты пришла прочесть мне мораль, как всегда, если я плохо себя веду.
— Значит, ты уже начинаешь понимать?
— Да. Но мне так трудно забыть обиду! Сначала я очень хотела проявить понимание и сочувствие. Генри был такое зло, что и сказать нельзя. Естественно, что Саймон боялся, что безумие, точно зараза, может распространиться на всю семью. Конечно, ему нужно было время, чтобы увидеть — в нем нет порока и быть не может. Но два месяца?
— Милая, мужчины бывают тугодумами. И еще, — Элспет погладила плотно сжатый кулачок дочери, — у него, знаешь ли, полно других забот, помимо того, чтобы разбираться в собственных запутанных чувствах. Кроме того, он хотел уберечь тебя, потому что решил, что это для твоего же блага.
— Ас чего он решил, что имеет право думать, что мне во благо, а что нет?
— С того, что он мужчина.
Гнев Илзбет улетучился, и она рассмеялась.
— Да, это в его характере. Он бережет и защищает тех, кто не может защитить себя сам, иди тех, кто попал в сети к какому-нибудь злодею и не может выпутаться. Я для него и то и другое. Это меня и беспокоит! Видит ли он меня, меня настоящую, или я для него очередная невинная жертва, которая нуждается в его покровительстве?
— На этот вопрос может ответить только он сам, дорогая. А ты даже не читаешь его писем.
— Знаю. Я вела себя отвратительно. На то, чтобы дуться, хватило бы недели, но я зашла слишком далеко в своем упрямстве. — Она задумалась. — Но может быть, я просто боюсь, что меня опять отвергнут?
Элспет обняла дочь:
— Обычная тревога влюбленной женщины. Но, милая, влюбленный мужчина тоже страдает, к тому же мужчинам зачастую гораздо сложнее признаться в своих чувствах. Ты только подумай. Этот гордый мужчина, который, как ты говоришь, очень скуп на проявление чувств, торчит тут три недели, посылая тебе письма и подарки. Он все еще здесь, хотя знает, что ты отказываешься его видеть.