Это не были отрывистые и грубые восклицания ее недавних преследователей. Не были они похожи и на голоса, долетающие из многолюдного ресторанного зала. Говорящих было двое. «А, отдельный кабинет, — догадалась она. — Вот так влипла». Она тихонечко подошла к двери, которая без сомнения вела в ту, другую, смежную комнату, и невольно задержала дыхание.
— Вы когда-нибудь слышали про ликантропию? — гулко прозвенел у нее в ушах отчетливый голос.
— Нет. А что это?
— Это наследственная болезнь, впрочем, еще не достаточно изученная, чтобы…
Дальнейшее прошло для нее как в обмороке, в который она все еще падала, несмотря на видимую ясность сознания. Она не могла оторваться от того, что звучало за дверью. Не могла ни выбежать назад в узенький душный коридорчик, потому что из него все равно не было выхода никуда, кроме дымной курильни. Ни заявить о своем присутствии тем двоим в отдельном кабинете, настолько жуткие не укладывающиеся в голове вещи они обсуждали, и настолько опасным для нее самой могло бы стать самообнаружение.
«Что же это? — думала она, — может, у меня галлюцинации от розового дыма?» Но за дверью помимо голосов слышался скрип стульев, кашель, звон посуды, паузы, заполнявшиеся невнятным бормотанием, то есть настолько естественные отголоски живой яви, что усомниться в ней было бы просто невозможно. Подслушивая разговор, доносившийся до нее из-за неплотно прикрытой двери, Жекки невольно ставила себя на место того человека со скрипучим голоском, который явно, так же как она, впервые узнавал о ликантропе. Подобно ей, он был оглушен фактами, подтверждавшими действительность монстра. Но если этот человек, по ее впечатлению, заурядно испугался, главным открытием Жекки стало вовсе не чудовищное разоблачение Грега, как бы оно ни поразило ее.
Конечно, Грег — мерзавец. Она поняла это еще по рассказу Поликарпа Матвеича. Потом ее первые впечатления полностью подтвердились сведениями, добытыми у инских друзей (если не считать историю с Юрой, ставшую исключением, не отменявшим правила) и самое главное — собственным скромным опытом. Поэтому, само по себе то, что Грег мог быть чудовищем, ее нисколько не удивило. Напротив, как ей думалось, ликантропия могла бы даже пойти ему на пользу, придав хоть чуточку волчьей привлекательности. Но вот откровенно выраженное намерение двух странных людей покончить с чудовищем, вызвало у Жекки сначала страх, а затем состояние близкое к помешательству.
Сначала, пока она знала, что речь идет только о Греге, ее отторжение от их жестоких планов было вполне умеренным. В конце концов, почему она должна защищать Грега? Подлинность, зримость, всамделишность человековолка кого угодно заставит требовать над ним немедленной расправы. И обывателя тоже можно понять. Слишком уж страшна и зловеща эта подлинность, слишком уж резко встает она поперек человеческой способности воспринимать мир. Но все, эти бесцветные доводы рухнули сразу, как только до Жекки донеслась фраза о звере, представляющем оборотня.
«… где намечалась рубка деревьев или происходило отравление реки, как в случае с фабрикой Восьмибратова, люди видели огромного светлого волка или слышали по ночам волчий вой. Есть несколько внятных…»
«Это же Серый», — вонзилось ей в самое сердце, и сердце застонало, как будто в него ударился тупой кусок железа. «Серый… как же я не подумала о нем прежде, когда слышала все эти россказни мужиков, или хотя бы, когда Федыкин на днях напомнил мне про эту легенду? Почему, почему? Да потому, что не до того мне было. Потому что голова занята вовсе не разгадками старинных секретов, а всякой житейской суетой. Но Серый… Конечно, если среди волков и есть претендент на звание существа необыкновенного то, им может быть только он — волк с осмысленным взглядом».
Закрыв глаза, она снова представила обволакивающую прохладу речной заводи в июльский зной, прикосновение к телу сочной травы, разросшейся на берегу, плеск ручейков, стекающих с ее отжатых после купания волос, и внезапный как молния, сверкающий взгляд желтых звериных глаз, пробежавший по ее мокрому телу. Забыть такое невозможно, как и многое другое, что высветилось перед ней теперь в совершенно ином, понятном только ей одной, несомненном свете. «И здесь тоже все просто, — невольно подумала она, вспомнив расползающийся по курильне розовый дым, — все объяснимо до самой последней мелочи, стоит только признать, что Серый не совсем волк. Да, тогда все встает на свои места, все кроме…»
Сейчас она даже в мыслях не захотела назвать то непреодолимое чувство, которое ее связывало с Серым. Но и не называя его, она знала, что оно стало неотделимо от ее души.
«Вам придется убить меня, прежде чем вы доберетесь до Серого. Серого я никому не отдам».
Сейчас она ясно видела, что это чувство всегда было, как бы расколото в ней надвое, оставаясь при этом единым, по сути одним и тем же чувством. Нерасторжимость, невозможность представить себя без, помимо, вопреки в одинаковой мере осознавалась ей по отношению к Аболешеву, и к своему давнему спасителю, светлому зверю, умевшему смотреть вдумчивыми глубокими глазами.
Увидев сегодня необыкновенное лицо Аболешева, погруженного в дымные сны, она впервые по-настоящему серьезно, до щемящего сжатия сердца осознала, что возможно, не нужна ему. Что для него источником лучших и незаменимых чувств была все эти годы вовсе не она, а проникающие в кровь невозвратные грезы. Может быть, поэтому она плакала, глядя на его высоко запрокинутое лицо, окутанное розовым маревом? Потому, что не переставала любить его и знала, что не сможет, как он, укрыться за какой-нибудь клубящейся пеленой от боли, рвущей на куски живое сердце. Но у нее еще оставался Серый — существо, не способное произвести в ней ни этой боли, ни этих безнадежных безмолвных слез.
По сути, он был еще слабее, еще уязвимее, чем Аболешев, и теперь, узнав об опасности, которая ему угрожала, Жекки помимо воли обратила на него всю непреходящую силу своей любви. Он стал бессознательным средоточием того неподконтрольного чувства, что жило в ней бесконечно. Поэтому, когда она попыталась осмыслить суть озвученного в разговоре тождества между волком Серым и человеком Грегом, все, что только оставалось в ней способным к сопротивлению, безжалостно взбунтовалось против такого объединения. Подобное единство она отказывалась принимать, отказывалась признавать, отказывалась понимать. Именно это объединение в одном создании двух несоединимых по ее представлению существ, а не что-то другое, вторично за сегодняшний вечер вызвало у нее мучительное потрясение.
За стеной двое странных людей еще разговаривали. Жекки слушала их безотчетно. Ощущение какой-то невосполнимой потери постепенно завладевало ей. Вслед за ним подступала опустошенность и чувство усталости. Она и в самом деле ужасно устала за этот бесконечный день. Нужно было хотя бы не на долго вырваться из опутавших ее дымных, отдающих красноватой горечью, мягких сетей. Нужно прийти в себя, успокоиться, перестать дрожать. Ведь в том, что ей удалось подслушать, не может быть случайности. Зная о грозящей волку опасности, она сумеет его спасти. Пусть вместе с ним спасая и ненавистного Грега. Общая для них смертельная угроза, как-нибудь примирит ее с такой жертвой. Иначе, зачем было столько времени выжидать, стоя под обшарпанной дверью?