— Я, думаю, ей таких шикарных подарков вовек не дарили.
— Хорош жрать! Мы тут за один присест половину провианта прикончили!
— Это от нервов. День сегодня такой выдался.
— У нас еще таких дней считать — не пересчитать. Подъем! Надо с ночлегом где-то определиться. По идее, безопаснее ночью передвигаться. Но это в нормальной местности. А здесь болотный лабиринт, того и гляди угодишь в трясину.
— Коня жалко… — вздохнул Сергей, вспомнив, как тонул каурый жеребец.
— Жалко у пчелки… Сердце у вас, товарищ младший политрук, мягкое, как валенок. На войне надо пожестче быть.
— Надо! — согласился Лобов, подтягивая подпругу седла.
К позднему вечеру они удалились от хутора, по прикидке Северьянова, километров на пятнадцать. Можно считать, от погони, если она была, оторвались.
Краснобокое солнце пробивалось сквозь чащу неровными краюхами. Оно уже ничего не освещало, а просто горело в вечернем сумраке, застряв меж сучковатых стволов. Ели высились тут тяжелые, обвисшие, словно огромные зеленые знамена.
Облюбовали вывернутую бурей сосну в стороне от просеки. Навалили под нее елового лапника да и сверху прикрыли. Получилось подобие очень жидкого шалаша. Но дождя ночью не предвиделось. Пустили кобылку на ночной выпас.
— Эх, — возмечтал Лобов, — была бы вместо коняки корова, молочка бы сейчас парного попили…
— Кобыл, между прочим, тоже доят. Кумыс — дело очень хорошее.
— Так это жеребых доят…
— А может, наша тоже жеребая?
— Да вроде не похожа.
— А ты попробуй, вдруг надоишь чего-нибудь?
— Коров доил — на практике, а кобыл — ни разу.
— Смелость города берет! Давай дерзай? Или боишься? — подначивал Северьянов, затаив улыбку. — Представляешь, какой доппаек у нас будет? Свое молоко!
Сергей нехотя поднялся и подошел к мирно пасущейся лошади. Огладил ее, сунул в губы корочку хлеба. Потом присел и нащупал сосцы. Кобыла удивленно на него посмотрела, отмахнулась хвостом и снова стала щипать траву.
— Не, не жеребая, — доложил Лобов. — Без молока будем жить. Зато вот жимолости набрал. — И высыпал целую пилотку сизовато-синих ягод.
— Нравишься ты мне, танкист! — усмехнулся майор. — Правильный у тебя подход к жизни… А ты уверен, что это не «волчьи ягоды»?
— Ну, жимолость, она, конечно, из семейства «волчьих ягод». По науке «лоницера ксилостеум». Но бывают съедобные виды жимолости, как этот. Ешьте, в ней магния больше, чем во всех других ягодах.
— Ну, ты еще и ботаник! А зачем мне магния столько? — осторожно попробовал ягоду Северьянов.
— Магния много не бывает. После кислорода и воды он основной элемент для нашего организма… От него прежде всего сердечный ритм зависит. А по жимолости я курсовую писал. Латинское название «Лоницера» от фамилии немецкого ботаника, физика и математика Адама Лоницера…
— И здесь без немцев не обошлось… — задумчиво молвил Северьянов. — Талантливый народ, а под Гитлером охренел… Значит так. Спать будем по очереди. Один в карауле. Хочешь, ты первым, хочешь — вторым. Мне все равно.
Лобов вызвался первым. Глядя на него, майор продекламировал:
— Вот как стало лишь смеркаться,
Старший сын пошел сбираться.
Взял он вилы и топор
И отправился в дозор. —
Помнишь, откуда это?
— «Конек-Горбунок».
— Молодец! Зачет по русской литературе, ботанике и животноводству!
— Там дальше идет про отца, который младшего сына уговаривает: «Послушай, побегай в дозор, Ванюша. Я куплю тебе лубков, дам гороху и бобов». Я эту вещь с детства помню.
— А я наизусть всю сказку знаю!
— Ух ты! Вот это память! А у меня стихи не держатся… Вот только то, что капитан Суровцев написал, запомнилось с первого раза: «Беспощадное солнце слепит наши прицелы…»
Ночь, подточенная птичьим голосами, рухнула наземь плотно и темно, открыв свою глубину до самого звездного дна. Она прошла спокойно, если не считать шума и треска, с каким выскочил дикий кабан на поляну. Кобыла испуганно заржала, а Лобов схватился за наган. Но кабан исчез так же внезапно, как и появился. Майор тут же проснулся и спать уже больше не мог. Позавтракали картошкой с жимолостью.
— Хорошая ягода, — похвалил Северьянов. — Чернику напоминает. Первый раз в жизни пробую.
— Надо бы нашей кобылке кличку придумать. А то и не подзовешь ее даже.
— Клички коней складываются из начальных слогов имен их родителей.
— Кто ж их знает… Назовем ее, исходя из обстоятельств. Попала она к нам в качестве трофея, пусть будет Трофой.
— Трофа, Трофа… — Северьянов попробовал кличку на звук. — Не годится. Трофа — Катастрофа, Дистрофа… Надо подумать…
— Ну, тогда по масти дают. Она у нас игреневая. Можно Греня.
— О, это звучит! — одобрил майор. — Жаль, кабана упустил. Запаслись бы мясом на весь путь.
— Я, честно говоря, не охотник. Вот сфотографировать бы его, красавца, — это да.
— Секач тебя так сфотографирует, что и про аппарат забудешь, — майор взял одну из полицейских винтовок, вынул затвор и заглянул в ствол. — Вот стервецы! Даже оружие свое ни разу не почистили. Все в нагаре…
* * *
Перед самым сном Лобов достал полевую книжку капитана Суровцева, чтобы подсушить ее страницы, все еще влажные после плавания в Мухавце. Еще было довольно светло, чтобы разбирать убористый, но четкий почерк бывшего владельца. Сергей вчитывался в стихотворные строчки.
На заре начинаются войны.На заре часовым неспокойно.На заре под жандармским конвоемНа расстрел отправляют героев.Торопясь, запотевшие трубыНа заре протирают горнисты,И чуть-чуть припухают губыУ любимых зарею росистой.На заре синь плывет у реки,Свой полет начинает Светило.И едва прокричат петухи,Исчезает нечистая сила…
* * *
Я к губам твоимПрипаду,Как трубач к мундштуку фанфары,И сыграю такую «Зорю»,Что в глазах твоих вспыхнутПожары!А от них запылает закатВсеземной вековечный вечер,Будто искру раздул стократОчень сильный и ласковый ветер.
* * *
Мы Родине меч и защита!И пусть ни кола, ни двора.В петлицах у нас зашитаОдолень-трава.Каска насквозь пробита,Цела зато голова!В петлицах у нас зашитаОдолень-трава.Вражья атака отбита,Значит, молва права —В петлицах у нас зашитаОдолень-трава.А если и чудо не в силах.И смерть предъявляет права.Все ж прорастет на могилахИз наших петлиц трава!
* * *
Мы идем в сиреневых шинелях,В розовых кирзовых сапогах,С золотыми лаврами в петлицах,С звездами колючими во лбах.Ровными рядами за плечамиГолубые светятся штыки.Мы уходим белыми ночамиВ черные простуженные дни.Вихрятся разрывы. В дикой пляскеВздыбленные дымные пески.И летят расколотые каски,Как с венков железных лепестки.
* * *
Чем пахнет смерть?Ружейным маслом,Солдатским потом,Сапожной ваксой.Чем пахнет смерть?Сырой землею,И талым снегом,Полынным зноем.Чем пахнет смерть?Простой махоркой,Горячей кровью,Миндалем горьким.Чем пахнет смерть?На вкус? На ощупь?Расскажут те,Чьи ложа в рощах.
* * *
Ты закрой, пехота,Свои пыльные глаза.Ты присядь поодаль от дороги.Горький пот — солдатская слеза.Пехотинца, как и волка,Кормят ноги.Мы целуем флягиВ алюминиевые губы.Мы ласкаем пулеметы,Словно женские тела.Вы запрячьте музыкантыСвои погнутые трубыИ сыграйте нам на скрипкахПро домашние дела…
* * *
А что такое — пядь?Кровавый след пятерниСолдата, что вечно спатьРухнул на иглы стерни.Алые,ПятипалыеЛевые и правыеЗнаки эти хлесткиеСтоят на каждой березке.Пядь, пядь — негде встать.Рать, рать — не убрать…
ДОСЬЕ: