Савелий бросился к затухающему костерку, подкинул мимоходом захваченный с пола пук соломы. Пламя взметнулось, выхватив у темноты жуткую картину: торчащие, словно кости, белесые деревянные разломы, повсюду – на земле, стенах – расплывающиеся пятна, черный пролом вынесенной двери, лежащие ничком тела белогвардейского поручика и чуть поодаль Бараева.
– Грицко! – заорал Северов, – Иван!
Ни следа, будто и не было никогда такого человека.
Словно в ответ, издалека, сквозь пролом в стене, раздался жуткий то ли крик, то ли вой. Савелий понял, что у него дрожат руки. И вовсе не от ярости, как всего несколько минут назад.
Он доплелся до татарина, перевернул бездыханное тело. Шея сломана, мертв, что валун у дороги. Северов прикрыл бойцу пальцами глаза, поднялся и рывком посадил пленного перед собой.
Поручик застонал.
– Видел, кто это был?
На бледном лице беляка темная красная кровь казалась особенно заметной.
– Попрошу вас развязать мне руки. Я не убегу, слово офицера.
– Плевал я на твое слово, – Северов вытер лезущий в глаза холодный пот.
– Со связанными я помочь не смогу. Просто умру.
С детства Савелий отвык бояться. Пока был мальцом, пугался, конечно, всякого. А потом сама жизнь не давала возможности: с утра до самой ночи он и еще пятеро братьев заняты делами, работы столько, что времени на какое-то проявление страха нет. Ночь – всего лишь время для короткого сна, а с утра – снова дела. Лишь по праздникам удавалось украсть несколько часов для радости… когда уж тут бояться!
А сейчас ему было страшно. До смерти, до скручивающей нутро жути.
Дать возможность белогвардейцу сбежать, развязать? Или оставить как есть… беззащитным перед непонятным страхом из темного леса? Сбежит – и выйдет тогда: предаст он, комиссар Северов, власть Советов, не выполнит задания своего комдива. Не развязать, позволить неведомому убить беззащитного… вовсе подлостью человеческой отдает. Хоть и вражина, буржуйский прихвостень, а все одно – человек.
Достал нож и перерезал стягивающий руки ремень.
– Смотри, оф-ф-фицер, и я погляжу, каково твое слово.
– Нужно найти веревок, много. И покрепче, – поручик потер затекшие руки.
– Зачем?
– Комиссар, неужели вы сказки не помните?
– Сказки? – зло спросил Савелий. – О чем это ты, беляк, головой стукнулся?
На тронувшегося умом белогвардеец не походил, хоть и говорил вещи совершенно глупые.
– Сказки же всем рассказывают одинаковые. Вспомните, о чем я сказал совсем недавно…
…словно лавина несчастий обрушилась на дружину Северова: сразу одна беда, за ней еще, и еще. Говорят – не приходит горе поодиночке, но не чересчур ли для одного раза случайностей?..
– Лихо разбудили, думаю, – закончил поручик. – Оно хозяйничает у дороги.
«Лихо?»
– Не может быть, – недоверчиво сказал Северов. – Нет такого, это бабкины суеверия. Советская власть говорит…
– Только Лихо о Советской власти не знает, – поручик неотрывно смотрел в разлом стены. – Я видел, словно сам в сказке оказался. Оно утащило большого красноармейца, Грицко. От Лиха все неудачи – и моя, и ваши. Рядом Лихо, вот и творится бог ведает что… Есть у вас веревка или нет?
Северов угрюмо молчал.
– Скоро оно вернется. У него тут вроде лежбища, – продолжил белогвардеец. – И вы сами залезли к нему в дом.
– Почему так думаешь?
– Подслушал, про что вы говорили в углу. Лихо спит на человечьих костях, не помните разве?
Почувствовал Савелий движение воздуха, посмотрел: поручик перекрестился и прошептал несколько слов молитвы.
– А что, бог тоже есть, скажешь? Суеверия и сказки-то он не признает вроде как.
Белогвардеец помолчал и ответил:
– Я за людей молюсь… не за суеверия. Веревка нужна.
– Вожжи подойдут? – спросил Северов.
– Не знаю, – признался поручик, – веревку бы.
– Где ж взять? Пошли!
В темноте нащупать на мертвых тушах лошадей мокрые липкие ремни, отыскать у них начало, резать как можно длиннее – у самых конских морд – ничего кошмарнее Северов припомнить не мог. Они с беляком ползали по грязным клейким телам, вздрагивая от каждого громкого стука, перемазавшись густой остывающей кровью, ежесекундно ожидая пугающего своей необъяснимостью Нечто. Савелий понимал: столкнулись они и вправду с чем-то непонятным и страшным, только вот принять, что сказки оказались реальностью, не мог.
Сердце горело от гибели проверенных товарищей. С которыми и бой – один, и похлебка – одна на всех. Это комиссар ощущал живо, а принять, что убило их баешное Лихо…
…по-комиссарски Северов этого признать не мог…
…но по-простому, по-деревенскому, давным-давно, казалось бы, оставленному в прошлом…
Веревка получилась не слишком длинная, зато крепкая, что кованая. Савелий связал ее особыми узлами, знал: порвать такие не удавалось никому, даже кузнецу из родной деревни Вершие, что в Пензенской губернии.
– Предлагаю поступить так: я выйду и попытаюсь заманить Лихо внутрь. А вы постараетесь, как только оно окажется тут, опутать ему ноги, насколько возможно, чтобы двигаться не могло.
– А дальше? – Северову морозом пробежалось по спине.
– Если получится, то постараемся сжечь вместе с мельницей. Коли сказки не врут, по-другому с ним не совладать.
Легко сказать: постараться и попытаться! Савелий привык воевать с людьми, простыми, из костей и мяса. Сжился с тем, что ведет в бой не страх, а правая ярость и вера в победу. Этой ночью все не так. Жутко сегодня, и безысходностью веет.
– Хороший план. А поступим так: петлю сделаем, вроде как на лося, следить за такой без надобности. Коли удастся, затянется сразу, а там поможем. Вместе пойдем, беляк. Не годится красному комиссару за белогвардейской спиной шкуру свою прятать.
– Господин красный комиссар, это совсем нерационально, – попытался возразить поручик. – Вдвоем нам будет только хуже!
– Вместе пойдем, – повторил Северов. – Не обсуждается.
– Думаете, сбегу? Ну да… Оружия тоже не дадите?
– Нет. Я рядом буду, не хочу, чтобы ты меня застрелил.
На небо выкатила луна, яркая, круглая. Северов мог разглядеть на ее желтоватом лице все оспины и шероховатости. Верхушки деревьев в лесу луна будто вымазала серебром, тусклым, но все же светлым, видимым. Ниже тонкой пленки этого серебра было черным-черно. И оттуда словно смотрели на Северова тысячи страшных злых глаз, до того неприятным было ощущение: стоять неприкрытым, незащищенным в прохладной тишине ночи, где-то совсем в чужих местах. Стоять и ждать сказочного чудища, которое вроде и не могло существовать, а все одно убило уже четырех человек да полдюжины лошадей.
– Как тебя звать-то хоть? – спросил Савелий стоящего рядом поручика. – Не ровен час, помрешь, а я даже не знаю, кого в плен взял.
– Константин я, Покровский, – поколебавшись, ответил тот.
– А чего же ты, Костя, полез в эту глушь? Мне сказали: пакет важный повез. Да вот теперь думаю: куда же ты тут его повез, кому? Расскажешь, нет?
– Нет никакого пакета, – Покровский глубоко вздохнул. – Тут где-то хуторок, там моя нянька с дедом своим живут. К ним и поскакал, думал отсидеться. И заблудился, давно не навещал.
– А чего эт на тебя наш комдив так взъелся, если погоню снарядил?
Поручик хмыкнул.
– В морду я ему дал как-то. По-мужски, о женщинах он плохо говорил. Он сразу расстрелять хотел, не получилось, атака наших началась. Меня тогда отбили, а он вот запомнил, злобу затаил. А сегодня, видимо, узнал, что опять сбегаю от него.
Северов невольно улыбнулся. Комдив – человек революционной закалки, вправду резко отзывался обо всем, что не касалось правого дела. Многие его за то не любили, да вот так немногие рисковали – в морду!
– Как думаешь, можно вообще Лихо одолеть-то?
– Не знаю, – поручик снова вздохнул. – Оно и реально – и нереально. Зло и руками и… сущностью своей творит. Не видел такого прежде, не верил, что есть.
А ведь ему никак не больше лет, чем самому Савелию; если и не в один год родились, то в соседних.