Читать интересную книгу Сэр Невпопад из Ниоткуда - Питер Дэвид

Хотя, если быть до конца честным, в глубине души я все-таки ей немного сострадал. Так, самую малость. Я представил ее, оставшуюся во власти этих монстров, без всякой надежды на спасение… Когда я, уходя, бросил на нее последний взгляд, мне показалось, что она наконец-то впервые по-настоящему устрашилась своей участи. Впрочем, это впечатление могло оказаться и ошибочным. Мы так любим приписывать другим собственные чувства и побуждения… Да и вообще… Учитывая, что она за фрукт, еще неизвестно, кто в этой ситуации заслуживает большей жалости — принцесса или гарпы. Пожалуй, навряд ли они решатся ее умертвить. Ее королевское высочество представляет слишком большую ценность в качестве заложницы. С другой стороны, они способны превратить ее жизнь в пытку. Но если вспомнить, как мало Энтипи заботило, во что превратится моя жизнь после ее побега с Тэситом… Да и другим от нее доставалось. Тем же благочестивым женам, например. В общем, Энтипи — высокомерная гордячка, сумасшедшая поджигательница (как я подозревал), а вдобавок не очень-то хороша собой.

И все же… Вряд ли кто-либо из людей, кто угодно, заслуживает оказаться в полной власти чудовищных гарпов, осознавая при этом, что избавления ждать неоткуда и не от кого. Потому что герой-избавитель мертв. От этой мысли мне сделалось не по себе.

Я замедлил шаги. Потом и вовсе остановился. Облокотился на свой посох и принялся вытирать пот, который струился по лбу и щекам, немилосердно жег глаза и каплями стекал мне на грудь. Я совсем выдохся. Не мешало хоть немного передохнуть и поразмыслить обо всем, что случилось со мной и Энтипи. Облизнув пересохшие губы, я глубоко втянул в себя воздух.

Итак, стоило ли мне за это браться? Должен ли я был броситься на помощь принцессе, рискуя собой? Следовало ли мне совершить геройство, поставив под удар собственную жизнь?

Так и не додумав эту мысль до конца, я продолжил свой путь. Каждый шаг увеличивал расстояние между мной и Энтипи. Презирая и ненавидя себя, я шел все дальше в глубь леса. Но что могли значить эти робкие укоры моей новорожденной (или, верней, мертворожденной) совести в сравнении с властным голосом инстинкта самосохранения, которому я просто не мог, не имел права не подчиниться. Разве спасти свою шкуру — не самая наиважнейшая из задач, какие только может ставить перед собой разумный человек? По правде говоря, я почти утратил представление о том, как далеко успел уйти от зловещей поляны и насколько быстро мне удавалось передвигаться, но всякий раз, стоило мне только замедлить шаги, я почти физически ощущал прикосновение мерзких крыльев к своему затылку, слышал отголоски певучих голосов… Этого оказывалось довольно, чтобы меня подстегнуть, и я торопился дальше.

Воздух, который я с жадностью втягивал в себя ноздрями и ртом, делался все холоднее. У меня даже грудь начала побаливать, так он стал свеж. И мне это очень не нравилось. В последнее время погода менялась на удивление часто, и я недоумевал, с чего бы это она вдруг стала такой капризной. В других частях света холода были нормальным явлением, что же до нашей Истерии, то она всегда отличалась умеренным и ровным климатом. Меня вдруг посетила параноидальная мысль: а что, если этот внезапный холод должен послужить наказанием за мою трусость, за слабодушие, которому я не стал противиться? Чем свежее становилось вокруг, тем больней мне было дышать. Легкие словно обледенели изнутри. С моим везением недолго и вирус подхватить. Смешно было бы — и в то же время вполне справедливо — умереть от инфекции, внедрившейся в мое тело во время бегства от гарпов. Поделом же мне было бы! Принять смерть не от меча, чего я всегда так страшился, не от старости, на что втайне надеялся, а от банальной простуды, осложненной какой-нибудь более серьезной хворью.

И вдруг, как раз когда я предавался этим унылым размышлениям, на меня повеяло теплом. Контраст между этим жарким дуновением и холодом, царившим вокруг, был столь резким, что я буквально со всех ног бросился туда, откуда так заманчиво тянуло спасительным жаром. Потом я ненадолго замер, позволив этой живительной волне окутать меня целиком. Теплый воздух, как я без труда определил, струился с юга. Не зная, что его источало, я все же без колебаний последовал навстречу этой волне, справедливо рассудив, что лучше устремиться к чему-то неведомому и, возможно, небезопасному, чем, того и гляди, замерзнуть насмерть, продолжая путь в прежнем направлении.

Через каждые несколько шагов я по-прежнему боязливо оглядывался, опасаясь преследования гарпов. Но время шло, и в конце концов (не знаю, когда именно — счет часам и минутам я давно потерял) этот страх перестал меня мучить. Я утвердился в мысли, что гарпы не пустились за мной вдогонку. Я ведь не представлял для них никакой угрозы. Стал, можно сказать, посмешищем в их глазах, объектом глубочайшего презрения. На такого жалкого труса не стоило тратить времени и усилий.

Полагаю, другой на моем месте почувствовал бы себя слегка уязвленным. Я же попытался взглянуть на ситуацию глазами гарпов. На их месте я отнесся бы к себе в точности так же, как и они. И не стал бы попусту расходовать силы, чтобы со мной разделаться.

Мне с каждым шагом становилось теперь все теплее. А это могло означать только одно — я приближался к источнику жара. Не имея представления, что он может собой являть, я напряг все свои чувства и старался ступать бесшумно. Вдруг это костры в неприятельском лагере? Где наверняка выставлены часовые, которые, заметив меня, сочтут вполне пригодным в качестве дополнительного топлива для своих огней? Мне вовсе не улыбалось, признаюсь, уподобиться вязанке хвороста.

Я остановился и напряг слух, изо всех сил пытаясь уловить отдаленный гул голосов, или молодецкий храп, или… любые признаки присутствия неподалеку большого числа людей, представляющих для меня угрозу. Прошло немало времени, прежде чем я наконец кое-что услыхал. Какой-то звук, поначалу показавшийся мне совершенно незнакомым и потому настораживающим.

Короткий пронзительный не то вскрик, не то всхлип. Он оборвался на высокой ноте, но продолжал звучать у меня в ушах. Я предположил, хотя и без особой уверенности, что это кричала женщина. Неужели я, сам того не ведая, описал по лесу гигантский круг и снова приблизился к проклятой поляне, к гарпам и несчастной Энтипи? От этой мысли мне едва не сделалось дурно. Но что, если это и впрямь был предсмертный вопль принцессы? На миг я ощутил в душе нечто похожее на чувство вины, которое, впрочем, тотчас же подавил в самом зародыше. Пусть уж лучше она, чем я. Вот так-то!

Но странный звук все еще отдавался эхом в моем сознании, и после некоторого размышления я убедил себя, что ошибся. Его не могло исторгнуть человеческое горло. Он исходил из груди какого-то животного… вернее, птицы. И, судя по его глубине и силе, пташка была выдающихся размеров. Прямо-таки гигантских.

Чудовищных.

Я быстро перебрал в памяти все, что мне было известно о каких-либо пернатых невероятной величины, и сердце вдруг заколотилось у меня в груди с невероятной скоростью. Передо мной словно живая появилась Маделайн, рассказывающая о своей встрече с фениксом и о том, что этому предшествовало. Я вмиг припомнил, как она меня заверяла, что эта птица стала для нее провозвестником моего рождения и той великой судьбы, что ждет меня в будущем. Ведь недаром же на теле у меня имеется родимое пятно в виде языка пламени! Неужели все повторяется, только на сей раз со мной самим? Что, если… Феникс умирает и возрождается из пепла где-то здесь, рядом?

Представьте себе, я почти в это поверил! Сорвался с места, и ноги сами понесли меня вперед. О своей хромоте я словно бы позабыл, так, как если б ее никогда не существовало. Мчался сквозь лес с быстротой оленя. Ну ладно, хромого оленя, поскольку пару раз все же запнулся. Однако на ногах устоял и продолжал бежать, не сбавляя скорости. Я был уверен, что двигаюсь в нужном направлении, и порывы ветра, овевавшие меня живительным теплом, служили тому подтверждением. И чем быстрей я бежал, тем теплее делался окружающий воздух. Мне даже жарко стало, в горле опять пересохло, но я продолжал бег, не обращая на это внимания. Признаться, если б на мне даже одежда в этот миг загорелась, я и этому не придал бы значения, настолько был одержим желанием поскорей добраться до места, где происходит это чудо. Никаких иных желаний я в те минуты не испытывал. Только о том и помышлял, что еще немного — и я стану свидетелем того же, что довелось увидеть моей бедной Маделайн, того, о чем она всю свою жизнь не уставала мне рассказывать и во что я с трудом верил…

До этого момента я жил исключительно бездумно, по инерции, и сам этого не осознавал. Бесцельность собственного существования принимал как должное и не пытался что-либо изменить. Но, мчась сквозь лес туда, где, возможно, в эти мгновения сгорал и возрождался феникс, я впервые допустил мысль, что, может статься, моя жизнь и впрямь имеет какой-то смысл…