Читать интересную книгу Амурские версты - Николай Наволочкин

Перекликался птичьими голосами, сдабривал знойный воздух медовыми запахами жаркий июль. Отойдешь несколько шагов от первых казарм Хабаровки — и вот они, высокие травы с метелками иван-чая, пестрыми цветами мышиного горошка и нежно-розовой валерьяны. А в сырых местах по берегам прозрачной речушки, из которой берут воду солдаты, сочные синие цветы ириса.

Побурели возле огорода Кузьмы Сидорова грозди черемухи — скоро поспеет. Уже вьются над ней разбойными стаями крикливые скворцы. Горьковатый запах и прохлада в ее тени. Давно взошел на огороде картофель, а подсолнухи тянутся вверх, словно их кто подгоняет. Хорошо здесь. Гудят в кроне старой липы пчелы. Недалеко от огорода, на склоне холма, нашел Кузьма землянику. Она уже спеет. И проглядывают из травы цветными камушками ее душистые кисло-сладкие ягоды. Вот бы сюда ребят малых: Богдашку и его сестренку. То-то было бы радости! Только далеко они — осиротевшие мальцы…

Ровными рядами ухожены грядки. Они вскопаны и засажены, прополоты от сорной травы своими руками. Казармы тоже построены своими руками, но ведь картофель растет, требует заботы, это что-то живое, и радость от этого особая.

Жаль, что нечасто удается друзьям посидеть под черемухой, покопаться на грядках, поваляться на траве. Работа в лагере идет от восхода до заката. А день в июле длинный, почти не остается времени для ночи, для отдыха.

Михайло кладет печи. Две казармы уже готовы, рубят солдаты третью и четвертую, строят цейхгауз, магазин. Кузьма покрывает крыши, Игнат в лесу на валке леса, готовит с другими солдатами бревна для дома батальонного командира. Но сегодня, в воскресенье, они все трое сошлись на огороде. Для солдат это отдых, потому что строят они свой пост, не соблюдая праздников. Даже в воскресный день звякает железо в кузнице, стучат топоры, не переставая до половины дня, и лишь после обеда могут солдаты помыться в реке, постирать, что надо, и починить.

— Значит, отпустил тебя капитан? — спрашивает Кузьма у Игната.

— Отпустил, — улыбается Игнат.

— А что, может, и повезет тебе, — снимая рубаху, рассуждает Михайло. — Может, и повезет, — повторяет он, укладываясь на траву так, чтобы голова была в тени черемухи, а спина под солнцем. — Приплывешь, а в Софийске как раз твоя милаша.

Всякое слово, которое поддерживает надежды, Игнат ловит с радостью. Кузьма это понимает и не спорит с Михайлом. Сам он думает, что Софийск начнут строить на голом месте и едва ли там окажется Глаша. А ведь только ради нее отпросился Игнат у батальонного командира в другую роту.

Новостей в 13-м батальоне много. После отъезда генерал-губернатора в низовья стали прибывать отставшие роты. Пришла рота Коровина, за ней — Прещепенко. Всем батальоном на строительство навалились. Казармы и другие постройки стали расти прямо на глазах. Людно и шумно, зато и веселее стало в лагере. Орлан теперь не кружит над рекой, а улетает куда-то далеко.

28 июня, возвращаясь из Николаевска, прибыл в Хабаровку генерал-губернатор. Заведующий путевой канцелярией Карпов обошел весь лагерь и подробно записал, что сделано, что начато и, кажется, остался доволен.

После того как он поднялся на пароход, генерал-губернатор вызвал к себе в каюту капитана Дьяченко и приказал ему послать одну роту к мысу Джай, что в тридцати пяти верстах выше Мариинска, и заложить там город Софийск. Этой же роте по пути надлежало установить почтовые станки от Хабаровки до реки Горин, оставив в каждом по нескольку солдат.

— Еще одну роту, — продолжал Муравьев, — отправьте на Уссури. Она должна до зимы, в добавление к уже имеющейся станице Казакевичевой, поставить на Амурской протоке станицу Корсакову. Далее, за станицей Казакевичевой, на правом берегу Уссури — Невельскую, а за ней, — Муравьев сделал многозначительную паузу, потом, чему-то усмехнувшись, сказал: — Нет, еще рановато… Так вот, за ней, ниже устья реки Кия рота заложит станицу номер четыре…

Обычно находчивый на слова Дьяченко при других обстоятельствах попытался бы доказать, что в первый год, до того, как будут возведены зимние квартиры, не стоило бы распылять батальон. Но сейчас он молчаливо согласился.

Прошла неделя с того дня. Завтра две роты, недолго поработав в Хабаровке, опять оставят батальон.

Козловский вел свою роту на Уссури. Встретил он это назначение с радостью. Опять придется плыть в новые неведомые места. Пусть не к океану еще, но там, на Уссури, по рассказам, все необычно: и лес, и звери, и земля.

Строить Софийск уходила рота Прещепенко.

— По мне лучше бы в Шилкинский завод или в Иркутск, — сказал он. — Да уж ладно, построю вам город…

В роту Прещепенко и стал проситься Игнат. И напросился-таки. Поручик Прещепенко его хорошо помнил.

— Это балалаечник, что ли, которого я из воды вытянул? — спросил он у капитана Дьяченко. — Ну, коли тот, пусть идет. Хотя он и растяпа, с обрыва свалился, зато на балалайке хорошо играет. А нерасторопность я из него выбью.

Сейчас, когда отъезд Игната дело решенное, и радовались его приятели и переживали. Сдружились они с парнем. И самому Игнату жаль расставаться с ротой, куда прибыл он неотесанным рекрутом, а теперь обвыкся, втянулся в солдатскую службу. Поздней осенью стукнет два года, как пришел в первую роту Игнат. У поручика Прещепенко служить потрудней. Он и наорет, и оплеуху может отвесить, и унтера у него крикливые да драчливые. Однако ради встречи с Глашей Игнат готов стерпеть все. Лишь бы разыскать ее, лишь бы жить рядом.

— Эх-ха! — громко вздыхает Леший. — А мне бы, братцы, Дуняшу еще раз увидеть. Мой это малец у нее, мой!

О казачке Дуняше уже немало было переговорено. Степенный Кузьма Михайлу корил, Игнат поддерживал Лешего:

— Да ведь мужик у нее неспособный. А теперь в доме ребенок. Значит, полная семья.

Упрекая Лешего, Кузьма сам думал о вдовой казачке, что осталась в станице Кумарской с двумя ребятишками. Вспоминая ее, Кузьма украдкой от друзей вздыхал. Жил бы рядом, помогал бы, чем мог. Сена накосил бы, дровишек заготовил. А там скоро в бессрочный отпуск. Остался бы в Кумаре.

На следующий день уходили вторая и четвертая роты. Думали отправиться с утра, да не успели. Что-то не было погружено, что-то недоделано на баржах. Наконец к полудню отчалили баржи роты Козловского. Им до первой остановки, места, выбранного для станицы Корсаковой, плыть не так уж далеко, хотя и против течения. Там высадится часть роты, остальные же пойдут за станицу Казакевичеву, в места малоизвестные.

— Где-то там сейчас странствует неугомонный Михаил Иванович Венюков, — сказал, прощаясь, батальонный командир Козловскому. — Встретитесь, поклон ему от меня!

— Обязательно, Яков Васильевич! — заверил поручик.

— А я выберу время, побываю у вас.

— Приезжайте на медвежатину. Там, говорят, медведей уйма!

Прещепенко, как отчалили, приказал Тюменцеву играть плясовую. Игнат уселся на борту и ударил по струнам. Заиграл он забайкальского «Голубца», сам же себе подпевая: «Хай, люли, голубец!..»

На берегу его провожали Кузьма и Михайло.

— Э-гей! Игнат! Найдешь свою милашу, про нас не забывай! — крикнул Леший.

Игнат вскочил на ноги и, вытренькивая «Барыню», пустился в пляс:

     Эх, Глашенька моя,     Сударыня ты моя!

Надеялся солдат, крепко надеялся, что встретит, не может он не встретить свою Глашу…

Вскоре появился в Хабаровке и первый купец.

Сначала на большом баркасе с товарами приплыл разговорчивый приказчик. Сам купец где-то отстал в пути. Прослышав, что в амурских станицах ценятся кошки, он на Шилке загрузил трюм одной баржи кошками и котами.

— Кошечки-то на Амуре по рублю! — рассказывал об этом приказчик, притопывая смазанными дегтем яловыми сапогами. — На Шилке мы за пару по пятаку платили, а тут по рублю! Только барыши мы не получили. В верховских станицах хозяин торговать не стал. Там полцены давали. Забайкалье, слышь, близко, вот казачки и скупятся. Сами когда-никогда эту живность привозят. Ну, мы плывем, плывем. А кошка хоть и мала, есть-пить просит. Мяучат они в трюме-то и дохнуть начали. Пристали как-то мы на ночлег, хозяин возьми и прикажи трюм открыть, чтобы проветрить немного да кошек покормить. Открыли, а кошки как хватят, как рванут по сходням! Весь товар в один момент на берег утек! Вона как, господа любезные, приключилось!

Солдаты и офицеры, слушая приказчика, от души смеялись.

— Ну и где теперь твой хозяин? — спросил Коровин.

— Ой, беда! Надавал он подзатыльников своим молодцам, погоревал, погоревал, да обратно на Шилку повернул. За котами, значит. Да и товар, который продали, пополнить. А меня отправил лавку тут у вас ставить. Не знаю, угожу ему или нет, местом-то, где стал. Вашей, значит, Хабаровкой. Тут одно преотличное место попадалось… станица Екатерино-Никольская. Берег высокий — топить не будет. Да я тигров испугался. Как раз перед моим приездом разорвал там тигр часового. А так, бо-ольшая там станица будет, а может, и город.