Вокруг нас собирается толпа. В моих затуманенных слезами глазах мелькают сутулые фигуры пожилых евреев и загорелые черноглазые лица женщин.
— За что они тебя?..
— Ах, безобразие какое!..
— Ну, скажите, пожалуйста, напали здоровенные голодращы на ребенка.
— Надо позвать полицию… Где полиция?..
— Во, во, в полицию мы и ведем! — отзывается на голос из толпы Гришка-Потоп.
К нам подходит человек с продолговатым чисто выбритым лицом, в фуражке с синим околышем и с кокардой над козырьком.
— В чем дело? За что мальчика терзаете?..
— Известно за что… Он нашего хозяина изувечил, — отвечает за всех Гришка.
— Как же он, такой маленький, мог изувечить?..
— Известно как, — перебивает булочник. — Схватил кусок стекла и шваркнул в живого человека.
— И что же? — допытывается кокарда.
— Известно что… Перерезал острым осколком жилу и навеки искалечил хорошего господина…
— Кто ваш хозяин?
— Известно кто… Амбатьелло — вот кто…
Происходит движение. Хорошо знакомое всему городу имя перекатывается из уст в уста. Больше всех волнуются евреи. Мой заостренный слух улавливает не только отдельные слова и фразы, но и характерную напевность еврейской речи.
— Вы слышите? Самого Амбатьелло…
— Чей этот мальчик, не знаете?..
— Не плохое дело сработал он… Попортить такого миллионера… Чтоб ему бог за это здоровья дал…
Человек с кокардой резонно замечает:
— Если так, то, конечно, следует мальчугана передать полиции. Там произведут следствие…
— Известно дело… Чего ради народ собирать… Гайда к приставу!..
Гришка хватает меня за руку и намеревается снова тащить, но я неожиданно для самого себя крутым движением вырываю руку и голосом, полным отчаяния, бросаю в толпу:
— Разве я виноват, если случилось со мной во время погрома? Их молодой хозяин стоял на улице и приказывал им, своим булочникам, разгромить бедных вдов и сирот. И они грабили, — указываю я на трех булочников, стоящих тут же, в белых от мучной пыли передниках, с обнаженными выше локтей руками и в опорках на босу ногу.
— Если мальчик говорит правду, то мы все должны сейчас пойти и потребовать от начальства задержать погромщиков…
Эту коротенькую речь произносит молодой человек в соломенной шляпе, в легком светлом костюме и с золотыми очками на носу.
Вокруг меня теснее смыкается толпа. Раздаются трели полицейского свистка, и в людскую гущу врезывается городовой.
От имени одесского градоначальника расклеены извещения о том, что всем евреям, пострадавшим от погрома, предоставляется право подавать заявления о понесенных убытках. Листки делают свое дело, и все учреждения градоначальника уже завалены прошениями. А Преображенский участок, куда я вхожу в сопровождении булочников, городового и случайных свидетелей, переполнен через край.
Попадаем в человеческую мешанину, говорливую, шумную и нервную.
Несмотря на то, что по широкому каменному коридору снуют городовые и часто показывается из кабинета пристава усатый околоточный с грозящим окриком «тише!», — евреи не перестают шуметь и ведут себя так решительно и смело, что я, попав сюда впервые, перестаю бояться, и даже такое страшное слово, как «арестантская», печатными буквами написанное мелом на одной из дверей, меня не особенно пугает.
На некоторое время я забываю о моем собственном положении и, заинтересованный до крайности, слежу за игрою возбужденных лиц, заглядываю в горящие протестом глаза и запоминаю энергичные жесты и неподвижные фигуры бунтующих людей.
Десятками голосов гудит здесь беднота, пострадавшая от погрома. Каждому хочется доказать, что он потерпел больше другого.
Русская речь то и дело переплетается с еврейской. Прислушиваюсь к бурному потоку голосов обиженных и улавливаю особенно крепкие слова, задорно смелые выражения и напитанные скорбным юмором язвительные поговорки.
— Любили погромничать — любите и ответ держать!.. — кричит среднего роста человек с широким губастым ртом, наполненным редко расставленными желтыми зубами…
— Вы думаете, начальство на самом деле хочет нам помочь? — задает вопрос длинный и тощий еврей в коротеньких брючках и сам же отвечает, размашисто жестикулируя обеими руками: — Нет, их заставляют это делать студенческие беспорядки и заграничные газеты…
Слушатели вполне соглашаются с оратором и утвердительно кивают головами.
— Э, погодите немного, — продолжает длинноногий. — Усмирят студентов, и нас наградят новым погромом…
— А как же иначе, — слышится женский голос, — ежели еврей — что тесто: его бьют, а он подымается…
— Слушайте, мы отсюда не уйдем, пока…
— Тише! — раздается окрик околоточного, и в широко раскрытой двери кабинета появляется высокий пристав, одетый в новую офицерскую форму.
Сухое лицо с тонкими бачками, золотые эполеты, выпуклая грудь и застывший взгляд широко раскрытых серых глаз заставляют толпу притихнуть.
— Все подавшие заявления должны немедленно разойтись по домам и ждать, когда их вызовут, — отчеканивает пристав. — Вы слышите?!. - громко добавляет он и соединяет у переносья свои темные густые брови.
Толпа шарахается к выходу. Хочу воспользоваться удобным случаем и тоже увильнуть отсюда, но молодой человек в соломенной шляпе, выступавший на площади неожиданно делает шаг по направлению к приставу, смело откидывает назад голову и на чисто русском языке обращается к полицейскому офицеру:
— Разрешите мне на основании сегодняшнего постановления градоначальства сделать устное заявление…
При первых звуках этого голоса евреи останавливаются на полпути и в наступившей тишине с глубоким вниманием прислушиваются к каждому слову. А человек в соломенной шляпе длинными тонкими пальцами поправляет золотое пенсне на продолговатом с горбинкой носу и продолжает:
— Здесь находятся непосредственные участники погрома… Согласно постановлению вы должны их задержать и…
— Кто вы такой? — резко перебивает пристав. — Ваша фамилия?.. Чем занимаетесь?..
Узнав, что имеет дело с частным поверенным, пристав приходит в ярость. Стучит об пол ногой, обутой в лакированный ботфорт, и уже не говорит, а стреляет словами:
— Устраивать сейчас по желанию частных поверенных трибунал я не стану, но могу вам кое-что показать…
Он круто, по-военному, оборачивается к кабинету и делает пригласительный жест рукой.
— Пожалуйте сюда, Николай Христофорович…
В дверном просвете показывается Амбатьелло с перевязанной рукой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});