Читать интересную книгу Патриарх Сергий - Михаил Одинцов

Сергий отложил письмо, наугад взял другое и продолжал:

— «…В Саратовской епархии местная власть воспрещает отпевать умерших, крестить младенцев в домах верующих, а также отказывает священникам в квартирах, угрожая хозяевам квартиры описью имущества и его отобранием за то, что держат на квартире попа»…

Смидович встал, показывая, что беседа окончена. Прощаясь, сказал:

— Я могу обещать вам лишь одно: то, что зависит от меня, я буду делать.

Завершившаяся встреча в душах обоих участников оставила горький осадок. Тяжелые раздумья одолевали митрополита Сергия все время, пока ехал он к себе в Сокольники. Тягостно было осознавать, что тот кратковременный период «замирения» государства и церкви, начало которому положил 1927 год, подходит к концу. Митрополит чувствовал, что холодной отчужденности нового, Советского государства к церковным организациям преодолеть не удалось. По-прежнему церковь оставалась под политическим подозрением, а духовенство зачислялось в разряд «социально чуждых элементов»… «Ужель, — спрашивал себя Сергий, — усилия последних лет напрасны и тщетны возникшие было надежды?! А может, правы те, кто осуждал и отвергал меня, видел во мне отступника… Нет, нет, — гнал он прочь мрачные мысли. — Можно разочароваться в себе из-за своих ошибок и слабостей. Но в том, что делал не ради себя?.. Остановиться на полпути? Пусть даже и изменились внешние условия… миром правит Промысл Божий, и всё во власти Божественной воли. Пусть мир земной изменяется, Церковь одна останется неизменной, непоколебимой, верной своей задаче — возжигать в сердце человека при любых исторических обстоятельствах Божественный огонь, сошедший в день Пятидесятницы на апостолов… Но для этого Церковь должна быть, должна существовать, быть видимой, ей нельзя дать исчезнуть…»

Оставшись один в кабинете, Петр Смидович, не зажигая огня, сел в свое любимое мягкое кресло и задумался, вновь и вновь переживая разговор с митрополитом Сергием.

Петр Смидович, большевик с дореволюционным стажем, переживший тюрьмы, ссылки и эмиграцию, один из «революционных романтиков», кто бросился в борьбу ради светлых идеалов и чистых целей… И вот сейчас, на тринадцатом году советской власти, он испытывал чувство неудовлетворенности и раздвоенности. Идеалы освобождения и раскрепощения человека попраны. Обещания, в том числе и свободы совести для каждого гражданина, не исполнены. Не отпускало и чувство вины и даже предательства перед митрополитом Сергием. Еще за три дня до его встречи с журналистами ВЦИК и СНК СССР приняли постановление «О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений», которое фактически вновь начинало «войну» с религией и церковью. «Враги, враги, — стучало в висках, — враги иерархи, враги священники, враги верующие… Зачем их преследуют, мучают?» — задавал он себе вопрос. Уже давно Смидович видел бесперспективность и тупиковость такого курса, честно боролся с ним, как мог. Но сейчас чувствовал, что перед новой волной насилия он бессилен. И все же он не опустил руки, и те пять лет, что оставалось ему прожить, был среди тех немногих, кто осмеливался протестовать и противодействовать административному молоху, пожиравшему очередную жертву в лице церкви и религии. И даже обстоятельства его смерти остаются тайной: что привело к ней — сердечный приступ или роковой выстрел?

К весне 1930 года ситуация в «религиозном вопросе» была критической. Уже нельзя было «не замечать», что коллективизации повсеместно сопутствовало «раскулачивание» служителей культа, неправомерное закрытие церквей и молитвенных домов. На духовенство и наиболее активных верующих обрушились судебные и несудебные расправы. Это вызвало в ряде районов страны волну недовольства и возмущения и верующих, и неверующих. Как отмечалось в информациях работников НКВД РСФСР с мест, нередко они носили «характер массовых выступлений», в которых принимали участие «середняки, бедняки, женщины, демобилизованные красноармейцы и даже представители сельских властей». В частности, в одном из докладов НКВД весной 1930 года сообщалось: «Поступившие от административных управлений краев и областей сведения о подъеме антирелигиозного настроения, связанные с сообщением о чрезвычайно быстром темпе коллективизации сельского хозяйства, имеют обратное положение: донесения из ряда мест говорят об отливе середняков из колхозов, сопровождающемся серьезным движением за открытие церквей, возвращение снятых колоколов, освобождение высланных служителей культа. Если до этого в административные отделы поступило большое количество ходатайств об оформлении закрытия церквей, то теперь усилилось поступление заявлений с просьбой об открытии церквей, о разрешении религиозных шествий и т. п.»[144].

Чтобы хоть как-то снизить остроту проблем на «религиозном фронте», 5 марта 1930 года в политбюро рассматривался вопрос «Об извращениях партлинии в области колхозного строительства», а 14 марта было принято известное постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». В документе содержится требование «решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке». Не остался в стороне и ВЦИК, направивший в адрес местных органов власти секретный циркуляр с осуждением административных перегибов.

Опираясь на эти документы, стремится активизировать свою деятельность и Комиссия по вопросам культов, которая в течение первого года своего существования в условиях «великого перелома» в вероисповедной политике Советского государства практически была парализована. При этом она опиралась на «указания» политбюро в адрес президиумов ЦИК союзных республик «выслушивать жалобы по религиозным делам и исправлять допущенные искривления и перегибы», а также в адрес партийных комитетов различных уровней «решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемую общественно-добровольным желанием населения. Допускать закрытия церквей лишь в случае действительного желания подавляющего большинства крестьян, и не иначе как с утверждения постановлений сходов областными исполкомами. За издевательские выходки в отношении религиозных чувств крестьян и крестьянок привлекать виновных к строжайшей ответственности».

И действительно, на какое-то время процесс закрытия церквей и молитвенных зданий несколько приостановился. Комиссия отменяла ранее принятые несправедливые решения. Только в Московской области к июню 1930 года верующим было возвращено 545 культовых зданий. К концу года были возвращены многие православные и старообрядческие храмы, костелы, синагоги и мечети в Татарской АССР, в Москве, в Ярославской, Брянской, Рязанской, Уральской, Вологодской, Вятской, Камчатской, Липецкой, Читинской, Нижегородской, Ленинградской и других областях. Нередко комиссия обязывала местные власти привлекать к уголовной или административной ответственности должностных лиц, нарушивших закон. И такие прецеденты были.

Роль комиссии в деле устранения «перегибов» в религиозном вопросе особенно возросла после того, как в декабре 1930 года постановлением ЦИКа и СНК СССР были упразднены наркоматы внутренних дел в союзных и автономных республиках. Согласно постановлению ВЦИКа и СНК РСФСР (31 декабря 1930 года), отныне комиссия оставалась единственным общефедеральным (центральным) государственным органом, на который возлагалась «обязанность общего руководства и наблюдения за правильным проведением в жизнь политики партии и правительства в области применения законов о культах на всей территории РСФСР».

В декабре 1932 года на заседании комиссии отчитывалась «родная» для Сергия Страгородского Нижегородчина — Горьковский крайисполком. Выяснилось, что здесь в течение 1930–1932 годов было закрыто 305 молитвенных зданий, в основном православных. ВЦИК, рассмотрев обращения верующих, постановил вернуть как незаконно закрытые 119 зданий.

Стремясь улучшить учет и контроль за использованием имеющихся в республике молитвенных зданий, а также пресечь манипуляции со статистикой, которые получили широкое хождение в краях и областях республики в целях сокрытия фактов административного сокращения числа религиозных обществ, комиссия потребовала от местных комиссий предоставления соответствующих сведений, однако столкнулась с трудностями. Местные власти под всякими предлогами не представляли отчетности, или представленная ими статистика вызывала серьезные сомнения в ее достоверности, чаще всего в ней не показывались те культовые здания, которые были заняты административным путем, в обход существующего порядка. С большими сложностями комиссия лишь к началу 1933 года смогла собрать информацию и представить ее в вышестоящие органы. Ситуация выглядела следующим образом: