Читать интересную книгу Забайкальское казачество - Николай Смирнов

Одну роту 23-го Восточно-Сибирского полка выдвинули для прикрытия позиции батареи, однако ни сотня казаков с охотничьей командой, прикрывавшая батарею ранее, ни прибывшая рота не спасли бы батарею, если бы японская пехота перешла в наступление.

Видя тяжелое положение артиллеристов и казаков, генерал Ренненкампф приказал 1-му Аргунскому полку занять лесной массив, находящийся на правом фланге позиции и еще не захваченный японцами.

Казаки, развернувшись в лаву, стремительно выскочили из-за утеса, где они укрывались, и наметом помчались к этому массиву. Японские батареи перенесли огонь по полку, но ему удалось проскочить обстреливаемый участок почти без потерь. Заняв массив, аргунцы не позволили японской пехоте, которая неоднократно бросалась в атаку, захватить орудия разбитой батареи. Не прекратили атак японцы и с наступлением темноты. Поддерживаемые огнем своих батарей, они не смогли уничтожить подразделение прикрытия и с большими потерями откатывались каждый раз назад. Казаки сражались стойко, а 12-я рота стрелкового батальона 23-го Восточно-Сибирского полка, по словам генерала Ренненкампфа, действовала «выше всякой похвалы».

Бой утих к 22 часам, и 4-я Забайкальская казачья батарея была выведена в тыл. Убитых и раненых артиллеристов вынесли с поля боя сотня прикрытия и уцелевшие казаки батареи.

Оставив на Синхайлинском перевале прикрытие, все участвующие в бою казаки и солдаты 12-й роты отошли со своих позиций. Японцы понесли большие потери и не преследовали отходящих.

К 6 часам утра 10 июня отряд прибыл в Саймацзы, потеряв в бою 92 человека, из них 7 офицеров, 70 казаков и солдат ранеными, 15 убитыми. Ни один казак не был брошен при отступлении. К сожалению, этого нельзя сказать о солдатах. Почти все убитые и раненые 12-й роты остались на позиции, некоторых вынесли казаки, остальные достались японцам.

В ходе этой «усиленной рекогносцировки» удалось выяснить, что у Айянямыня находилось до трех полков японской пехоты и 2–3 эскадрона кавалерии.

10 июня в Саймацзы были похоронены в одной братской могиле убитые в этом бою.

4-ю Забайкальскую казачью батарею как потерявшую боеспособность отправили в Ляоян, а потом в Харбин для ремонта материальной части и пополнения людьми.

В Саймацзы остались только казаки, которые во время похода и боя у Айянямыня ничего, кроме горячего чая, не ели и не пили из-за неимения времени приготовить пищу. Жалкий вид имели истощенные без фуража кони. Но и в Саймацзы, окрестности которой были разорены войной, пищи невозможно было найти. По словам Н. Анисимова, голод «достиг крайних пределов».

Описывая эти события в своем труде, барон Э. Тетгау, приверженец регулярной конницы и ставивший под сомнение боевые возможности казаков, сам невольно, против своего желания задается вопросом: «…справилась ли бы лучше при такой обстановке более организованная и обученная кавалерия?» Вопрос можно понимать по-разному. Но если забайкальский казак, привыкший ходить по тайге, сопкам и имеющий приспособленную для этого лошадь, не может проникнуть за линию сплошного сторожевого охранения противника, то что можно говорить о драгунах регулярной армии, хоть и более «организованных, более дисциплинированных», но набранных на службу со среднерусских равнин, увидевших горы и тайгу только в Маньчжурии? Он же, барон Тетгау, признает далее, что «кавалерия одна не может производить разведку. Японцы никогда не возлагали задачи разведки только на свою кавалерию. Кавалерия их была более осторожна, чем русская. Она действовала, как правило, вместе с пехотой и в горах оставалась непосредственно для прикрытия ее».

Те же задачи разведки, но только перед фронтом Восточного отряда, выполняли другие казачьи полки: 2-й Читинский полке четырьмя сотнями на этапной дороге на Фынхуанчен и на Модулинском перевале, а две другие сотни этого полка были сняты с выполнения боевой задачи и распределены: одна (6-я) была в Ляояне — для охраны штаба, другая обеспечивала «летучую» почту по дороге Ляндясан — Сиуян; задачи разведки и прикрытия выполнял сводный казачий полк, состоящий из трех сотен Уссурийского полка и двух сотен 2-го Верхнеудинского полка.

К 1-му Аргунскому полку у Саймацзы был снова выдвинут 23-й стрелковый полк, объединенные в отряд под командованием генерала В. Грекова. Части отряда В. Грекова, занимавшие Далинский перевал, имели также задачу поддерживать казаков генерала Мищенко, отряд которого усиленный бригадой оренбургских казаков, перешел на дорогу Сюян — Гайчжоу для прикрытия этого направления.

С началом общего наступления японцев отряд генерала В. Грекова был атакован японской пехотной бригадой и, потеряв 100 человек убитыми и ранеными, отошел по дороге на Сихоян к Феншуйлинскому перевалу.

Одновременно началось наступление перед фронтом Восточного отряда.

Накануне наступления японцев, 6 июня, граф Келлер уехал верхом в Линдятай во 2-й Читинский казачий полк, чтобы по поручению командующего армией вручить знаки отличия военного ордена героям-казакам этого полка. Во время этого торжества произошел случай, характеризующий генерала Келлера как человека, боящегося быть уличенным в трусости.

Чтобы лучше отпраздновать это знаменательное событие, 2-й Читинский полк выписал из Ляояна ресторатора и приготовил завтрак, в течение которого играла музыка.

Без сомнения, об этом празднике казаков стало известно японцам, тем более о присутствии на нем начальника Восточного отряда.

В разгар завтрака казак доставил донесение, что японская пехота выдвигается к Линдятаю с юга. Ему не поверили и продолжали праздновать. Не придали значения и второму донесению — о приближении противника. Наконец, когда казак на взмыленной лошади примчался с донесением в третий раз и доложил, что пехота противника по горам, окружающим долину, обошла Линдятай, сомнения исчезли.

Около двух сотен казаков изготовились к атаке лавой, но по приказу генерала Келлера шагом направились на север. Полчаса две сотни людей во главе с начальником отряда находились под обстрелом противника, и только для того, чтобы граф мог показать свое личное пренебрежение к смерти и хладнокровное поведение в опасной ситуации. Белый штандарт начальника отряда, который находился в середине казачьей лавы, привлекал японских стрелков. Эта бравада могла стоить жизни и графу, и казакам.

Когда опасность миновала, генерал Келлер обратился к сопровождающей его свите со словами: «Я надеюсь, нас не станут обвинять в трусости, если мы теперь поедем рысью».

В ходе этого движения подогнем противника один казак и одна лошадь были ранены, а одна убита.

7 июня батальон 11 — го стрелкового полка после незначительных боев с японской пехотой отошли за Фыншуйлинский перевал, а 2-й Читинский казачий полк — до Тсаохогоу.

8 июня в полк прибыл генерал Келлер с группой офицеров. Перед тем как убыть на позиции, их пригласили гостеприимные офицеры-читинцы «почаевать». Попив чайку с ананасами, генерал Келлер убыл для осмотра позиций полка.

Более месяца казаки находились на передовой линии, в постоянном соприкосновении с противником и все это время безропотно, добросовестно исполняли свой солдатский долг. Казаки служили, а не рассуждали. Для них война составляла неотъемлемую часть их жизни. К ней они готовились с детства, и все мучения, неудобства, тяготы переносили стойко, без нытья и жалоб. Казачьи кони исхудали и представляли из себя кожу Да кости.

Командир 2-й сотни 2-го Верхнеудинского полка Рейтерфен в своем дневнике отметил, что примерно из 137 лошадей его сотни половина была с набитыми спинами, 56 лошадей с подпаринами и только 12 содержались в порядке. Казаки почти все время были в походе и не могли как положено следить за лошадьми. Глядя на них, каждому становилось ясно, что к такой кавалерии нельзя предъявлять большие требования. Казаки превратились в «ездящую пехоту» и большую часть боев провели пешими, находясь в стрелковой цепи как в обороне, так и в наступлении. Невольно задаешься вопросом: «А нужно ли было так гонять казаков, требуя все новых и новых разведданных?» Тактика использования конницы на равнинных театрах военных действий бездумно переносилась русским командованием в Маньчжурию, где местность не позволяла даже шага ступить в сторону. Вот и жаловались начальники, случайно попавшие на высокие должности, на казаков, чтобы прикрыть свою безграмотность и отсталость в военном деле. Эти жалобы охотно подхватывали военные журналисты и разносили по всему свету в своих статьях и брошюрах, типа Л. Нодо «Они не знали».

Обрушившись на плохую обученность казаков, Л. Нодо забывает, что строевые казачьи полки входили, наряду с драгунскими, в состав кавалерийских дивизий, к ним предъявлялись те же требования, что и к драгунам, обучали их по тому же уставу или, вернее, по тем же уставам, что и всю конницу. Все отличия их от драгун состояли лишь в системе отбывания воинской повинности, всецело зависящей от их быта и внутренней организации, в системе езды и выездки лошадей, в отсутствии штыка и в некоторых других своеобразных исторических особенностях боевых построений, как лава, батовка коней и другие. Но они умели выполнять приемы, обязательные для регулярной конницы, такие как атака сомкнутым строем, перестроение в боевые и предбоевые порядки и т. д. Видел же все это и описал в своем труде барон Э. Тетгау. Чем отличались казаки генерала Мищенко, то есть все первоочередные полки, от приморских драгун? Абсолютно ничем, а по многим вопросам и превосходили их. Если казак на своей лошади не мог проникнуть через японские посты, то что говорить о драгунах с их европейскими лошадьми? Ведь и драгуны обязаны были вести разведку, добывать нужные командованию данные, и они это делали, но так же безуспешно, как и казаки. Их лошади не выдерживали и сотой части той нагрузки, которая досталась казачьим коням. По оценке того же барона Э. Тетгау, лошади, которые были у забайкальских казаков, обладали превосходными качествами для Маньчжурского театра военных действий. Выносливые и неприхотливые, они уверенно шли вброд, карабкались, как кошки, по склонам гор проходили без отдыха и пищи большие расстояния, сутками могли быть нерасседланными. Неказистые на вид, они на рыси не отставали от больших европейских лошадей драгун. Цена забайкальской лошади в войну была очень высока и доходила до 250–300 рублей, тогда как в мирное время за нее давали минимум 40 рублей.