Читать интересную книгу Призрак улицы Руаяль - Жан-Франсуа Паро

— Как, это опять вы! Вы посмели побеспокоить меня в столь ранний час! Что вы здесь вынюхиваете?

Николя извлек на свет королевскую грамоту.

— Это вы майор Ланглюме, командующий городской стражей?

— Да, и вы скоро узнаете, что это значит!

— Вы зря так гневаетесь, сударь. По приказу короля мы обязаны препроводить вас в Бастилию. Если вам угодно, вы можете ознакомиться с содержанием настоящего «письма с печатью».

— Месть труса! — возопил Ланглюме. — В чем меня обвиняют?

Николя вытащил железный наконечник.

— Эта вещица вам ни о чем не напоминает?

— Еще как, сударь. Невинная шутка, адресованная зарвавшемуся бастарду, занявшему должность комиссара.

— Отметьте, — бесстрастно произнес Николя, обращаясь к Бурдо, — обвиняемый упорствует и оскорбляет комиссара Шатле при исполнении служебных обязанностей.

— Это всего лишь шутка.

— Отнюдь, сударь, и вы ответите за ваши слова. А пока мы еще здесь, что вы мне скажете о втором таком же наконечнике?

— А ничего. В Париже их сотни.

— Но только некоторые изготовлены специально для мэтра Вашона, портного, обшивающего господина Ланглюме. Сударь, извольте показать нам свой мундир. Не сопротивляйтесь, это улика, и мы обязаны изъять ее.

Николя и Бурдо последовали за майором в спальню. Едва Ланглюме открыл сундук, как Бурдо ринулся к нему; после коротенькой потасовки трофей достался инспектору, и тот поднял его высоко над головой. Николя подошел проверить состояние аксельбантов: два наконечника, точно такие, какие он держал в руках, отсутствовали.

— Майор, по приказу уголовного судьи уведомляю вас, что против вас выдвинуто обвинение в покушении на жизнь сьера Эме де Ноблекура, бывшего королевского прокурора, и на основании этого обвинения начато расследование.

— Полагаю, вы шутите? — воскликнул майор. — Что еще за Ноблекур, я такого не знаю!

— Полагаю, сударь, вы не станете отрицать, что на вашем мундире не хватает двух железных наконечников. С помощью первого вы блокировали дверь, ведущую на крышу Посольского дворца. Этот недостойный поступок помешал королевскому советнику организовать первую помощь во время катастрофы, случившейся на площади Людовика XV. Второй нашли два дня назад, при входе во двор дома Ноблекура на улице Монмартр. Согласно показаниям свидетелей, он был оторван от костюма одного из нападавших, когда те набросились на свою жертву.

— Трусов всегда наказывают палками, сударь!

— То есть вы хотите сказать, что намеревались совершить нападение на меня? Но в результате вашей жертвой стал ни в чем не повинный старик.

Майор презрительно вскинул голову.

— Жером Биньон, купеческий прево, не оставит от вашего обвинения камня на камне, — произнес он, — а я с удовольствием посмотрю, как вы лишитесь милости ваших начальников.

— Ну, это мы еще посмотрим. А пока сударь, инспектор Бурдо препроводит вас в Бастилию.

Сам Николя отправился на улицу Монмартр, чтобы рассказать Ноблекуру об аресте майора; с восхищением слушая рассказчика, почтенный магистрат время от времени позволял себе пошутить. Около полудня комиссару принесли конверт, запечатанный гербом Сартина. Начальник полиции извещал его, что сегодня вечером он зван на ужин в малые апартаменты короля. Его Величеству угодно выслушать устный рассказ о проведенном расследовании, а особенно о процедуре изгнания дьявола. Остаток дня Николя посвятил выбору костюма и приведению себя в порядок. В час дня его карета проехала перед церковью Сент-Эсташ и покатила на левый берег…

Завершив рассказ, Николя умолк. Каждый из присутствующих смотрел на короля, а тот, задумавшись, улыбался. Николя постарался изложить события как можно короче, чередуя шутливые замечания с серьезными рассуждениями, и избегая излишне драматизировать дьявольские происки в доме Галенов. Он описывал их так, как стал бы описывать натуралист, открывший новый вид насекомого. Дамы трепетали, а мужчины хмурились или же усмехались вымученным смехом. Внимательный и благожелательный, монарх неоднократно прерывал его просьбами уточнить ту или иную деталь, и в этих просьбах явно проглядывала его склонность к самым мрачным подробностям. Но живое и взволнованное повествование Николя не опечалило его; собирая каждый вечер круг близких друзей, король сбрасывал оковы этикета и вел себя как частное лицо. Таким образом он несколько часов вкушал блаженный покой, поддерживая оживленные и весьма вольные беседы, иногда даже провоцируя своих гостей, дабы послушать ученый спор об интересующих его вопросах; однако когда спорщики, по его мнению, переходили границы дозволенного, он оставлял за собой право прекращать словесные баталии.

В малых апартаментах, удалившись, наконец, от придирчивых взоров придворных, король свободно являл свою подлинную натуру, проявлял свой характер, представлявший собой смесь жизнерадостности и меланхолии, но без жеманства и внушенного ему придворными наставниками стремления нравиться всем без исключения. Очарование вечеров в малых апартаментах заключалось в тщательном отборе гостей, благодаря которому на них царила изысканная вежливость. И хотя повествование о расследовании изобиловало жестокостями и ужасами, изяществом слога, деликатностью интонаций и отточенностью уместной иронии Николя не только не нарушил утонченную атмосферу вечера, но побудил приглашенных еще больше оценить ее.

— Господин де Ранрей великолепный рассказчик, — произнес король. — Первое впечатление о нем, полученное мною в 1761 году, не обмануло меня. Помнится, было очень холодно, и…

Восхищаясь памятью монарха, Николя решил, что сейчас он заговорит о маркизе де Помпадур, однако ожидания его не оправдались. Присутствовавшие женщины — госпожи де Флавакур, де Валантинуа и маршальша де Мирпуа, и мужчины — маршал де Ришелье, маркиз де Шовлен, Сартин и Лаборд с почтением и любовью внимали королю.

— Если король позволит мне задать ему вопрос, — начал маршал Ришелье, и, не дождавшись ответа, спросил: — А Ваше Величество видели дьявола?

Король рассмеялся.

— С меня довольно, что я тебя вижу каждый день! Впрочем, будучи еще ребенком и блуждая по коридорам Тюильри, я несколько раз замечал какую-то черную тень, и мне тотчас становилось не по себе. Однажды я поделился своими тревогами с наставником, маршалом де Вильруа. Обрадовавшись, что теперь он знает о моей слабости и сможет играть на ней, он не стал меня успокаивать, а, напротив, напугал еще больше, так что я даже потерял сон. Тогда я рассказал о своих страхах кузену Орлеану, исполнявшему в то время обязанности Регента. Он страшно разгневался…

Тут дверь отворилась, и король, мгновенно приняв свой обычный надменный вид, недовольно обернулся. Кто осмелился войти без предупреждения, без доклада секретаря, оберегающего покой избранного общества? Однако при виде возникшей на пороге молодой женщины ослепительной красоты выражение лица Его Величества немедленно смягчилось, и Николя понял, что это ни кто иная, как новая наложница короля, графиня дю Барри.

Какой блеск — и какой контраст с дамой из Шуази, бледной и осунувшейся из-за терзавшей ее перед кончиной тяжелой болезни! На дю Барри было надето платье с юбкой-панье из белого узорчатого шелка, сверху покрытого блестящей сетью из крупных зеленых и розовых блесток. Маленькие, вышитые гладью розочки усеивали корсаж платья. Из-за обилия алмазных украшений казалось, что графиня движется в потоках искристого дождя. При каждом ее шаге из-под юбки выплескивалась пенная волна дорогих кружев.

— О, сударыня, — произнес король, отвешивая ей поклон, — глядя на вас, я готов поверить, что бывают розы без шипов!

Хрупкая фигура склонилась в реверансе, а затем проследовала к креслу-бержер. Обладательница прекрасных светлых волос, дю Барри была без парика; ее лицо с правильными чертами, изящным овалом и лукавым выражением, дышало свежестью, равно как и маленький рот с алыми губками. Из-под полуприкрытых век, придававших ее взгляду очаровательную томность, голубые миндалевидные глаза беззастенчиво взирали на окружающих, намекая на готовность их обладательницы отдать себя целиком. Прелестное воплощение юности и соблазна. Говорили, что она добра и предупредительна. Однако у Сартина всегда оставался горький осадок после общения с означенной особой: пренебрежительно отзываясь о сочинителях пасквилей, она не забывала выразить свою неприязнь тому, кто по долгу службы обязан был конфисковывать листовки с куплетами и памфлетами у книгонош и перехватывать тиражи в типографиях…

— Сударыня, — произнес король, — вы пропустили такой рассказ, на фоне которого бледнеют сочинения многих авторов. Наш дорогой Ранрей, о котором я вам говорил, прекрасно нас развлек… или напугал, кому как будет угодно.