тянет на развлечения. Ты любишь оргии, и я тебя туда проведу. С тех пор как нагрянули русские, в Чехии лучшие оргии во всей Европе. Свободы меньше, бл****ва больше. У Кленека можно делать все, что в голову взбредет. С наркотиками швах, зато виски хоть залейся. Можно трахаться, можно мастурбировать, любоваться грязными картинками, любоваться собой в зеркале, можно вообще ничего не делать. Все лучшие люди – там. И худшие тоже. Мы все теперь товарищи. Поучаствуй в оргии, Цукерман, – увидишь, чем кончаются революции.
Небольшое палаццо Кленека, постройки семнадцатого века, стоит на Кампе, густо утыканном домами островке, куда с Карлова моста ведет длинная мокрая лестница. Когда стоишь на булыжной площади перед обиталищем Кленека, слышно, как далеко внизу бьется об отвесную каменную набережную кипучая Влтава. Выйдя из моей гостиницы, мы с Болоткой, пропетляв по лабиринту гетто, миновали россыпь поваленных надгробий – здесь, сообщил Болотка, было самое старое из кладбищ, уцелевших в Европе. Выщербленные ветром плиты за железной оградой выглядят не как место вечного упокоения, а как последствия урагана. Двенадцать тысяч евреев захоронены во много слоев на пятачке, который по нью-йоркским меркам считался бы небольшой парковочной площадкой. По плитам моросит дождик, на деревьях сидят вороны.
У Кленека: крупные возрастные дамы в плащах из темного искусственного шелка, хорошенькие молодые женщины в длинных платьях и драгоценностях, похожие на почтовых служащих плотные мужчины средних лет в бесформенных костюмах, пожилые седовласые мужи, несколько тощих парней в американских джинсах – и ни одной девчонки пятнадцати лет. Видимо, Болотка шутки ради сгустил краски, живописуя гостю глубину развращенности пражан – остудил, как ушатом холодной воды, фантазии свободного мира о сугубой высоконравственности местных политических страдальцев.
Сидя рядом со мной на диване, Болотка растолковывает, кто тут кто и что собой представляет:
– Вон тот, пока его не уволили, был журналистом. Обожает порнографию. Своими глазами видел, как он брал девчонку сзади, а сам в это время почитывал непристойную книжонку. А тот – бездарный абстрактный художник. Лучшую свою картину он создал в тот день, когда пришли русские. Вышел на улицу и малевал повсюду уличные знаки, чтобы сбить танки с пути. У него самый длинный член в Праге. А тот мелкий служащий – господин Водичка. Очень хороший, прямо-таки прекрасный писатель, но всего боится. Как увидит какую петицию – хлопается в обморок. Когда приходит в себя, обещает все подписать: он на девяносто восемь процентов за то, чтобы поставить подпись, и всего лишь на два против, и как только обмозгует эти два процента – сразу подпишет. На следующий день эти два процента разрастаются до ста. Буквально на этой неделе господин Водичка обратился к властям с просьбой простить его, если он вдруг поддержал кого не следовало. Надеется, что тогда ему снова разрешат писать о его половых извращениях.
– А разрешат?
– Разумеется, нет. Ему порекомендуют написать исторический роман о пиве “Пильзен”.
К нам присоединяется высокая стройная женщина с примечательной гривой крашеных волос цвета новенького пенни, волнами взбитых надо лбом. У нее густо набеленное лицо с острыми, птичьими чертами. Серые кошачьи глаза, призывная улыбка.
– Я знаю, кто вы, – шепчет она мне.
– А кто вы?
– Не знаю. Мне кажется, я вообще не существую.
Обращается к Болотке:
– Существую я или нет?
– Это Ольга, – говорит Болотка. – У нее самые красивые ноги в Праге. Она как раз сейчас тебе их демонстрирует. Иначе она не существует.
К Ольге приближается господин Водичка и, куртуазно отвесив поклон, берет ее за руку. Это неприметный, опрятно одетый коротышка лет шестидесяти, в очках в массивной оправе. Ольга не обращает на него внимания.
– Мой любовник хочет меня убить, – сообщает она мне.
Господин Водичка что-то шепчет ей на ухо. Она отмахивается, но он пылко прижимает ее руку к своей щеке.
– Интересуется, нет ли для него новых мальчиков, – поясняет Болотка.
– А она кто?
– Самая известная женщина в стране. Ольга описывает наши романы. Не явился мужчина к ней на свидание в ресторан, она пишет роман, и вся страна обсуждает, почему он не пришел. Сделала аборт и сказала врачу, что не знает, от кого из одиннадцати любовников зачала, и вся страна спорит, и впрямь ли у нее так много любовников. Переспала с женщиной, и вся страна читала об этом и гадала, кто бы это мог быть. Уже в семнадцать лет она написала бестселлер – “Touha”, “Желание”. Наша Ольга обожает то, что недосягаемо. Сельские пейзажи Богемии. Свое детство. Но ей всегда чего-то недостает. Чувство утраты сводит Ольгу с ума. И так было еще до русских. Кленек увидел ее в кафе, долговязую провинциалку с сердцем, полным touha, и забрал к себе. С тех пор миновало больше двадцати лет. Семь лет Ольга была замужем. Родила ребенка. Бедная малышка. Теперь ее муж в бегах с другой известной нашей соотечественницей, красавицей, чешской актрисой, которая в Америке с ним пропадет, а Кленек присматривает за Ольгой. – Почему она нуждается в присмотре?
– Почему ты нуждаешься в присмотре? – Болотка переадресует вопрос ей.
– Это ужасно, – говорит она. – Сидеть и слушать, как меня обсуждают. С кем я сплю, например. Я бы с таким, как ты, ни за что спать не стала. – Почему ты нуждаешься в присмотре? – настаивает Болотка.
– Потому что меня трясет. Чувствуете? Все время трясет. Я всего боюсь. – Показывает на меня. – И его боюсь.
Она плюхается на диван, втискиваясь между мной и Болоткой. Я чувствую, как ко мне прижимаются лучшие ноги в Праге. Кажется, меня тоже накрывает touha.
– По вам не скажешь, что вам страшно, – говорю.
– Раз я всего боюсь, все равно, куда идти. Если совсем уж влипну, вы приедете, женитесь на мне и увезете в Америку. Я дам вам телеграмму, вы приедете и спасете меня.
Обращаясь к Болотке:
– Знаешь, что потребовалось господину Водичке на этот раз? У него есть мальчик, который ни разу не видел женщины. Он хочет, чтобы я ввела его в курс дела. Пошел за ним на улицу.
Мне:
– Зачем вы приехали в Прагу? Ради Кафки? Все интеллектуалы едут сюда ради Кафки. Кафка умер. Сюда стоит ехать ради Ольги. Будете с кем-нибудь в Праге заниматься любовью? Если да, то дайте мне знать.
Болотке:
– Кo´уба. Здесь Коуба! Я не могу находиться под одной крышей с Коубой!
Мне:
– Вы спрашиваете, почему мне нужен присмотр? Из-за тупых коммунистов вроде Коубы!
Лысый коротышка, на которого она указывает, стоит посреди людского потока и что-то оживленно вещает столпившимся вокруг приятелям.
– Коуба решал, что для нас хорошо, а что плохо. Такие, как Коуба, двадцать лет учатся, учатся, но умнее не становятся. Сплошные мозги, а интеллекта никакого. Вовсе. Коуба – один из наших великих коммунистических героев. Удивительно, что он до