задумываясь бухнул:
— Менять дым на дым? А на хрена? Тот едкий и другой не хуже!
Не обиделся Новомейский, а только сказал:
— И то правда. Знаешь, у меня к этому сейчас интересу нет. Да и кто за соболями бросится, когда вся жизнь на острие ножа…
Цицик тоже ходит по базару и вызывает недоуменные взгляды людей. На ней легкая лисья шубка, покрытая китайским шелком, по белоснежному полю которого симметрично расположились большие розовые цветы. На голове соболья шапочка, широкий шелковый кушак с длинными кистями из желтого гаруса, на ногах расшитые бисером и драгоценными камнями унты.
Люди удивленно перешептываются:
— Гляньте-ка, глазищами как зыркает!..
— А синие-синющие!.. Глубь морская!..
— Русская, а под бурятку вырядилась…
Цицик увидела Ганьку, кинулась к нему.
— Хубун! Наша ир![67]
Ганька опешил, ошалело смотрит на Цицик: как это она сюда попала?
Рассмеялась девушка.
— Не узнал меня?
Ганька робко подошел.
— Узнал?! — с дрожью выдавил он.
— Как живут в Онгоконе?.. Как рыбачат?..
— Я на охоте был… Соболя промышлял… с бабаем и Королем.
— Может, продашь мне?!
Засверкали Ганькины глаза.
— Я… Я… Цицик, сейчас сбегаю! Ты тут жди меня!
Выскочил из толпы и сразу же увидел Короля, размахивающего соболем перед каким-то дядькой.
Подбежал и выпалил:
— Соболь нада!
— Покупают?
Тряхнул головой Ганька и выхватил из рук Короля дорогой мех. Бегом к Цицик!
— Вот, бери!.. Бери, Цицик!
Девушка прижала мех к лицу и зажмурилась.
— Хороший! Ой, спасибо тебе, Ганя! — Пошарила у себя за пазухой и вынула пачку денег.
— Возьми, Гань! Тут много денег… Купите чего вам только надо.
— Нет!.. Нет!.. — попятился Ганька, а сам впился удивленно в Цицик.
— Сдурел, чертенок!.. Дай сюда, девка!.. Мы вместе с его отцом и с ним промышляли в тайге! — подскочил Король и хапнул деньги.
Цицик улыбается. Встряхнет искристым мехом, водит по раскрасневшейся щеке, примеряет к вороту.
— Ну, Ганя, ты меня наделил чудо-соболем! Спасибо, не забуду тебя!..
Король в это время пересчитал деньги и пятьдесят рублей, которые оказались лишними, сунул обратно Цицик.
— Научись, девка, деньги считать, а потом и на базар суйся! — сурово сказал Король.
— Считать я умеем! У бабая деньги много есть. Я хочу дарить!..
Король взял деньги, забавно выпятил губы и удивленно вылупился:
— Да ты, девка, не в Ганьку ли нашего втюрилась?! Сватать тебя сам Король придет.
У Ганьки под ногами загорелась земля, и сам словно испепелился в этот миг! Он робко отступил, повернулся и дал драпака.
Король хлопнул себя по ляжкам и захохотал на весь базар.
Цицик удивленно посмотрела вслед Ганьке, взглянула на забавного дядьку и тоже рассмеялась.
Прямо среди улицы два друга уселись и отсчитали Вере двадцать пять рублей.
— Иди, Верка, купи себе коровенку, — приказал Король. — А мы чичас горло промочим. Айда в кабак. Слухай, братуха, меня, чо я думаю: первым делом коня купим. Без коняги мужик — не мужик. Дальше, одежка нужна?.. Ружьишко… Да Липе я ужо шаль порешил купить.
Баргузин как-никак уездный город, пусть в нем всего четыре улочки с низкими деревянными домишками, небольшая церквушка и единственное четырехклассное училище — на весь огромный край. А сколько радости доставил он соболятникам.
Уже сильно навеселе, в обнимку, завалили они снова на шумную толкучку. Веру нашли в уголке: сидит под коровой и доит. Взглянула на своего Волчонка так счастливо, что у Магдауля запела душа.
— Нравится, жена? Бери. Твой Ганька заработала!
Хозяин коровы, щупленький мужичонка с лисьей мордочкой, хлопнул по плечу Магдауля.
— Хозяйку коровой, а тя рысаком награжу!
— Показывай-ка, ядрена мать, свою клячу! — ввязался Король. — А то Волчонок-то ни кумухи не кумекает в конях.
— Хы, «Волчонок»… целый медведь! — измерив взглядом Магдауля, усмехнулся мужик.
Тут же рядом с коровой впряженный в старые, но еще крепкие сани стоял рыжий мерин.
Построжел хмельной Филантий. Выпятил презрительно нижнюю губу. Смело взял коня за узду, похлопал по спине.
— По глазам вижу, коню шесть лет… Так! Дай-ка, паря, загляну в зубы… Э, паря, по зубам — семь!
— Охо! Вот это дока! Отродясь такова знатока не видывал. Вот это орел-мужик! — расхваливает хозяин Короля. «Черта с два ты знаешь, Рыжке-то мому десять стукнуло. Тоже мне, знаток выискался», — смеется про себя мужичок.
— Эй, ушкан, сколь просишь за клячу? — строго спросил Король.
— Сорок целковых совсем с упряжью.
— Тридцать пять!
— Сорок!.. Вижу, вы с деньгой мужики.
— Угадал! Подлеморцы мы!.. Соболятники! — гордо выпятил грудь Король. Магдауль тоже приосанился.
— Дык чево ж тогдысь торгуетесь! То мое дело. Каждую копейку, как девку, целую. Ведь конь-то, только Еруслану ездить на нем!
— А мы што?! Хуже твово Еруса, скажи?!
— Я ничо. Вижу орлы, а откель, не знаю.
— Ладно, ушкан, будь по-твоему, магарыч с тебя!
Корову привязали к саням. Набрав вина, Магдауль повез жену с Королем на квартиру обмывать копыта.
Вера с утра не кормила Анку, и сейчас, выскочив из саней, бегом пустилась в дом. В сенцах услышала Ганькин голос — жалобно-просяще тянул он:
Баю-баи, баю-баи!
Тебе мама титю даст!
Мать рассмеялась над Ганькиной колыбельной и влетела счастливая в дом.
Магдауль с Королем целых три дня «обмывали» копыта. И сейчас, усадив в сани своего друга с семьей, Король, как обычно, дурачился и приплясывал, по-бабьи размахивая платочком:
Ой, ты сукин сын, комаринский мужик,
Ты зачем нашу калашницу зашиб!
Ганька сидит на облучке и правит своим конягой, которому дал кличку Турген, что обозначает «Быстрый». Вера, укутанная тулупом, как толстая купчиха, заняла все сани, из глубины дохи нет-нет да подаст свой голос крошка Анка. Пристроила Вера свою буренку у сестренницы. И едут к старому Воулю: как-никак, а тунгус вырастил ее Максима.
Магдауль не может налюбоваться своей маленькой семьей.
Кешка возвращается на Покойники, а в душе разлад… Ведь ехал к матери с надеждой уломать, уговорить ее, чтоб она признала Улю невесткой. А тут на тебе — сосватали Цицик… Любую другую — сразу бы вздыбился, а против Цицик — как пойдешь?.. Эти глаза ее так же посмотрели, как в бухте Солененькой… и обезоружили его… Что в них таится, в этих странных глазах? Будто душу ожгли! Чем это объяснить?.. Не может он понять.
…И про Улю не упомянул матери…
Едет. Как-то сами по себе пришли к нему слова расстриги Филимона: «Человече, познай себя». Никто не знает, где услышал или вычитал бывший монах эти мудреные слова. Помнит Кешка, как Филимон надоедливо бубнил их и был жестоко руган Макаром Грабежовым,