Этого неудобства пытается избежать родословная, приведенная в главе 3 евангелия от Луки, вопреки евангелию от Матфея ведущая род Христа от Давида через другого его сына – Нафана.
Для разрешения столь трудной дилеммы богословы указывают на раскаяние Давида, которым он искупил свой «грех». Но его «раскаяние» было очень непродолжительно, да он так и оставил у себя жену своей жертвы. Следовательно, он еще более отягчил свое преступление. Это новая трудность, которую богословы не могут обойти, и здесь они опять прибегают, как всегда в трудных случаях, к необходимости слепой веры в «неисповедимую волю божию».
В случае, который мы рассматриваем, очень трудно, правду говоря, толком распознать эту самую «волю божию». Бог, который убил старого Навала, чтобы облегчить первое прелюбодеяние Давида, вдруг рассердился, когда его любимый «помазанник» провинился, умертвив Урию. Нам кажется, Давиду надлежало и здесь попросить бога самому заняться убийством и дать ему Вирсавию так же просто и без труда с его стороны, как он некогда дал ему Авигею. Тогда бог совсем бы и не рассердился.
Затем бог обнаруживает здесь гнев довольно странный. По-видимому, он сердился, если посылал пророка Нафана обрушить на голову Давида угрозы жестоких наказаний. Однако это не мешает ему благосклонно взирать на брак Давида с женой его жертвы, ибо он тотчас же обнаруживает свое расположением Соломону, родившемуся у Давида от этой вдовы. Он просто переносит наказание за грех убийцы на новорожденного младенца, умерщвляя его.
Таким образом, благодаря этой странной, но, конечно, божественной комбинации Давид выходит сухим из воды. Впрочем, это не совсем так. Он прощен, ибо ребенок умер; но он не прощен, ибо угроза, что его жены и наложницы будут спать с другими на глазах всего Израиля, – эта угроза осталась и, как мы еще увидим, будет частично приведена в исполнение.
В это время Иоав воевал против Раввы аммонитской и взял эту столицу. Давид приехал туда, чтобы вступить во владение «городом». «И взял Давид венец царя их с головы его, – а в нем было золота талант и драгоценный камень, – и возложил его Давид на свою голову, И добычи из города вынес очень много» (2 Царств, гл. 12, ст. 30). Талант – это 36 килограммов золота. Невозможно допустить, чтобы человек носил такую корону: она раздавила бы и библейского Голиафа.
Победив аммонитян, царь израильский и иудейский подверг своих пленных самым немыслимым пыткам. Это были те же самые жители Раввы, которые избавили Давида от нежеланного Урин. Давид был наполовину прощен богом, но бог избрал Давида, чтобы сделать его божественным мстителем против его собственных нечаянных пособников, которые были совершенно неповинны, ибо находились в состоянии законной обороны. Уж если кто-нибудь должен был бы поплатиться, так это Иоав, роль которого была в этом деле не из почтенных.
«А народ, бывший в нем, он вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами аммонитскими. И возвратился после того Давид и весь народ в Иерусалим» (2 Царств, гл. 12, ст. 31).
Было бы очень желательно, чтобы все эти непостижимые варварства оказались бы таким же вздорным вымыслом, как и корона в 36 килограммов. История не знает примеров столь громадной и обдуманной жестокости: о ней рассказывает и ее восхваляет только «священная» книга – Библия!
Католический сверхученый богослов бенедиктинец Кальмет говорит: «Надо предполагать, что Давид следовал обычным в его время законам войны, ибо священное писание во всем этом не упрекает Давида и даже во всем считает его поведение, кроме случая с Урией, правильным и безупречным».
«Это извинение было бы хорошо в истории тигров и пантер, – отвечает ему Гюэ. – Какой человек сможет найти подобающее извинение для подобной жестокости? А между тем этот человек – любимец бога. Верна ли эта история или представляет собою вымысел, но такого рода религиозное наставление нужно только порицать. А что думать о тех, которые взяли на себя миссию внушать народу, что такого рода бесчеловечная дикость является поступком славным и достойным?»
М. Гюэ (1630-1721) – французский философ, представитель теологического скептицизма.
В «истории» Давидовой уходишь от одного ужаса только для того, чтобы сразу же узнать о другом.
«И было после того: у Авессалома, сына Давидова, была сестра красивая, по имени Фамарь, и полюбил ее Амнон, сын Давида. И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари, сестры своей; ибо она была девица, и Амнону казалось трудным что-нибудь сделать с нею. Но у Амнона был друг, по имени Ионадав, сын Самая, брата Давидова; и Ионадав был человек очень хитрый. И он сказал ему: отчего ты так худеешь с каждым днем, сын царев, – не откроешь ли мне? И сказал ему Амнон: Фамарь, сестру Авессалома, брата моего, люблю я.
И сказал ему Ионадав: ложись в постель твою, и притворись больным; и когда отец твой придет навестить тебя, скажи ему: пусть придет Фамарь, сестра моя, и подкрепит меня пищею, приготовив кушанье при моих глазах, чтоб я видел, и ел из рук ее» (2 Царств, гл. 13, ст. 1-5).
История знает несколько кровосмесительств, сходных с кровосмесительством Амнона. Во всяком случае, нельзя предположить, чтобы они были скопированы одно с другого: эти явления были довольно распространены у всех древних народов. Но вот что особенно странно здесь: Амнон поведал о своей преступной страсти своему двоюродному брату Ионадаву. Надо было бы, чтобы семья Давида была довольно развращена, если один из сыновей, который мог иметь сколько угодно наложниц, пожелал бы непременно обладать своей собственной сестрой и чтобы его двоюродный брат ему в этом содействовал.
Амнон последовал совету Ионадава, и все произошло, как тот предсказал. Царь, придя к сыну, выслушал его просьбу, принял ее за безобидную фантазию больного, в которой нельзя отказать, и отправил дочь приготовить ему любимое блюдо.
«И пошла она в дом брата своего Амнона; а он лежит. И взяла она муки и замесила, и изготовила пред глазами его и испекла лепешки, и взяла сковороду и выложила пред ним; но он не хотел есть. И сказал Амнон: пусть все выйдут от меня. И вышли от него все люди, и сказал Амнон Фамари: отнеси кушанье во внутреннюю комнату, и я поем из рук твоих. И взяла Фамарь лепешки, которые приготовила, и отнесла Амнону, брату своему, во внутреннюю комнату.
И когда она поставила перед ним, чтоб он ел, то он схватил ее, и сказал ей: иди, ложись со мною, сестра моя. Но она сказала: нет, брат мой, не бесчести меня, ибо не делается так в Израиле; не делай этого безумия. И я, куда пойду я с моим бесчестием? И ты, ты будешь одним из безумных в Израиле. Ты поговори с царем; он не откажет отдать меня тебе. Но он не хотел слушать слов се, и преодолел ее, и изнасиловал ее, и лежал с нею. Потом возненавидел ее Амнон величайшей ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней; и сказал ей Амнон: встань, уйди.
И (Фамарь) сказала ему: нет, (брат); прогнать меня – это зло больше первого, которое ты сделал со мною. Но он не хотел слушать ее. И позвал отрока своего, который служил ему, и сказал: прогони эту от меня вон и запри дверь за нею» (2 Царств, гл. 13, ст. 8-17).
Как вы находите, читатель? Не правда ли, это очень удачный анекдот для «священной» книги, продиктованной самим богом?
«И посыпала Фамарь пеплом голову свою, и разодрала разноцветную одежду, которую имела на себе, и положила руки свои на голову свою, и так шла и вопила» (ст. 19).
Авессалом, который, подобно ей, был рожден от Маахи, четвертой жены Давида, оставил по себе «длинноволосую» славу. Это еще один из библейских персонажей, знаменитых благодаря своей гриве: длиной волос он превосходил Самсона и Самуила. Узнав об изнасиловании Фамари, Авессалом пытался сначала утешить ее. Мы цитируем: «Не Амнон ли, брат твой, был с тобою? – но теперь молчи, сестра моя; он – брат твой; не сокрушайся сердцем твоим об этом деле» (ст. 20).
Несмотря на эти добрые слова, Фамарь оставалась безутешной. Что касается Давида, то, когда он узнал, что подразумевал Амнон под вкусным блюдом Фамари, он впал в большой гнев, но гнев его быстро утих: ведь Давид и сам за собой знавал подобные грешки.
«Авессалом же не говорил с Амноном ни худого, ни хорошего; ибо возненавидел Авессалом Амнона» (ст. 22). Авессалом скрывал ненависть свою целых два года (ст. 23). По истечении этого времени у него в Ваал-Гацоре была стрижка овец, и по этому поводу он устроил большое пиршество, на которое пригласил и своих братьев, в том числе и Амнона. Кровосмеситель-насильник перепился и в пьяном виде был убит (ст. 24-29).
«Это ужасное бесчестие – спать со своей сестрой, – говорит Вольтер. – Ужасно грубо прогнать ее после такого оскорбления. Но предательски убить своего брата, пригласив его к себе на пирушку, – это, несомненно, не меньшее преступление».