— Не смешно, — сказал Корнелий.
— Ну… не смешно. А все равно смешно, как он прыгал, когда узнал, что ты еще… не того. Даже во время приговора улыбался, скотина…
— Какого приговора?
— А ты что думал? Комиссия-то, от которой ты убег, она же была полная судебная коллегия. Тут же и вынесла на месте. В назидание всем. Такой же, говорят, миллионный шанс, как Корнелию Гласу из Руты. Только наоборот… Сидит сейчас под домашним арестом, ждет, когда Машина сыграет. Песенка его спета.
— Почему? Миллионный шанс…
— Да миллионный наоборот! Я же говорю! Один шанс из миллиона на спасение, остальные — кранты!.. Это же коллегия показательная, она не шутит!.. Да ты чего? Он же сам, дурак, виноват, заработал…
— Да я ничего, — вздохнул Корнелий. И прислушался к себе: нет ли жалости к Рибалтеру? Потом сказал: — Поздно…
— Что поздно?
— Все… Мне теперь много другого пришьют. Детей отпустил, инспектора при исполнении чуть не пришил, штатт-сержанта Дуго Лобмана обезоружил…
Альбин Мук весело присвистнул:
— Дак это ты его? Чистенько… Да ни фига, все будет списано! Это же нестандартная ситуация. Ты спасал себе жизнь. Сказано же, что несправедливо приговоренный имеет право защищаться любыми способами. Только вот что: пистолет, конечно, надо сдать…
— Подожду.
— Да не дури ты! Сдашь оружие — и топай домой. Ты же чист… а я к тебе вечером забегу, вспомним все, а? Мне теперь повышение в звании светит за твое спасение…
Боже мой, неужели правда? Можно прийти домой. Смыть грязь и пыль, бухнуться в кресло, включить кондиционер, дотянуться до пульта… одна кнопка — дверца бара, другая — включение экрана, третья — фильтры на окнах. И все страшное позади. Можно опять жить, как люди. Был нелепый сон. Тяжкий, путаный, глупый. И вспоминать эти дни можно будет именно как сон. Или кино… А из урны с золой сделать (х-хё, х-хё) пепельницу для вечно дымящего Рибалтера.
Ах да, Рибалтера уже не будет…
А Петра тоже можно вспоминать, как кино?..
А ребят?..
А Цезаря? Тоже только вспоминать?
— Слушай, Альбин… И никто с меня не спросит за ребят?
— А чего? Ну, разбежались… Поймают. А не поймают, так меньше забот. Вот только с этим сложнее… с Цезарем Лотом.
— Да! Я могу взять его к себе? Домой?
— Ты что?.. — угас Альбин. — Это никак… Ну, тут я не решаю. Мальчишку велено вернуть… Он здесь?
Корнелий знал, что здесь. Он ощущал за спиной незаметное колыхание кустов и понимал, что Цезарь притаился рядом.
— Тебе виднее, — хмуро усмехнулся Корнелий. — «Пятнашки»… Через уловитель берешь сигналы или особым прибором?
— Вот приемник. — Альбин шагнул ближе, протянул правую руку. На запястье мигал красным огоньком приборчик, похожий на часы. — Искрит, стерва. Значит, пацан где-то недалеко…
Корнелий встретился с Альбином глазами, потом оба посмотрели на пистолет.
Еще на что-то надеясь и оттягивая время, Корнелий спросил:
— Как же ты шел по «пятнашкам»? След наверняка прерывался. Автомобиль…
— Прерывался. Взяли сигнал через спутник.
— Сколько возни из-за бездомного пацана. Герои уланы…
Альбин тихо сказал:
— Корнелий, зачем тебе этот мальчишка? Всем рискуешь…
— Зачем — тебе не понять.
— Объясни.
— Постараюсь доступнее… Он ребенок. А вы его в тюрьму. А он хочет жить с родителями. Вот я и пытаюсь помочь. Не ясно разве?
Альбии грустно хихикнул:
— Ты дитя, хуже этого Цезаря. Его родителей сам черт не выцарапает на волю. Они же в Лебене.
— Где?
— В Лебене! Институт генной техники и нейроинженерии. Там спецотдел закрытого типа. Наверняка выкачивают у мамы с папой, не по их ли вине исчез у сыночка индекс. Не в наследственности ли дело.
— Не в наследственности! — вырвалось у Корнелия.
— Там узнают, в чем именно. Специалисты…
— Сволочи вы, — сказал Корнелий.
— Я-то при чем? Ну, посуди сам. Я же… — Альбин вдруг метнулся, упал на Корнелия, оба мертво вцепились в пистолет. Покатились. Альбин Мук был сильнее. Сопя, он выкручивал скользкий «дум-дум» из пальцев Корнелия, и пальцы слабели, и надежды уже не было. И вдруг Альбин выпустил пистолет, молча откатился в сторону. Сел, нелепо вскинув руки…
Корнелий быстро поднялся на колени. И увидел Цезаря. Тот стоял рядом, костлявый, маленький, беспощадный. Расставил ноги и держал наперевес, как ружье, свой С-2. Пустой. Альбин Мук не знал, что |пустой…
Цезарь ничего не говорил. Видимс), во время схватки он молча подошел и толкнул Альбина ногой…
— Встань, — сипло сказал Корнелий и встал сам. — Руки на затылок.
Альбин повиновался. Проговорил спокойно:
— Славно вы сработались, мальчики. Аж завидно… Только зачем тебе это, Корнелий? Ведь скоро найдут по индексу. Тогда не выкрутишься.
— Ищите… — выдохнул Корнелий. — Искать вам не переискать…
И вдруг понял: «А ведь электронный привратник даже не пустил бы меня домой! Не открыл бы калитку безынде!»
Он испытал сладкое, совсем неподходящее моменту чувство: смесь теплой печали, облегчения и благодарности судьбе, которая в лице шалопута Витьки лишила его индекса. Лишила обратного пути. Избавила от малодушных терзаний, от возможного дезертирства.
«Но ведь я решил раньше, когда еще не понял, что вернуться нельзя», — отметил он с ребячливым тщеславием. И опять посмотрел на инспектора Мука. Тот озадаченно мигал белыми ресницами.
— Идите… — проговорил Корнелий уже чисто, без хрипоты. — И запомните, инспектор: Корнелий Глас умер… Сними приемник, Альбин. И брось мне.
Альбин, темнея лицом, стянул с запястья браслет кинул под ноги Корнелию. Тихо попросил:
— Можно я пойду? Я не скажу, где вы…
— Который раз говорю: иди…
Альбин повернулся, сделал два шага. И, оглянувшись, вдруг произнес, будто через силу:
— Такие приемники есть и у других. Пусть мальчишка бросит башмаки да вымоет ноги, на них тоже «пятнашки»…
Корнелий больше не встречал Альбина Мука. И не понял, почему он предупредил беглецов. Не хотел, чтобы Цезаря поймал кто-то другой, не инспектор Мук? Или шевельнулось в нем что-то человеческое? Поди разберись…
Сандалии Цезарь сбросил в кустах, ноги сполоснул в бассейне тихого, еле журчащего фонтана. И теперь послушно, резво и молчаливо топал рядом с Корнелием. У того опять. от пистолетной тяжести обвисли брюки.
По древней парковой лестнице спустились к пристани для прогулочных катеров. Переехали через реку. За рекой монорельса не было. Сели на пузатый, шипящий, как старый пылесос, автобус. Редкие пассажиры косились на потрепанного дядьку и босого мальчика с репьями в торчащих волосах. Старый и малый, два обормота. Ну и времена, ну и воспитание… Впрочем, никто ничего не сказал.
Доехали до Серебряной рощи, пошли окраинными аллеями. Цезарь спросил наконец:
— Простите, куда мы идем?
— А? — откликнулся Корнелий.
Он думал о Рибалтере. Точнее, о Петре и Рибалтере. О людях, не похожих (ну совершенно не похожих) друг на друга. Ничем. Кроме одного: первый недавно умер, а второму тоже скоро предстоит умереть — от одних и тех же людей. Точнее — от людей Системы. Казалось бы, все логично: Петр сопротивлялся Системе и погиб с оружием в руках. Рибалтер нарушил закон и едва не погубил человека. Горько, но вроде бы объяснимо. Однако именно объяснимости Корнелий не чувствовал. Логика вставала на дыбы… О Петре Корнелий думал со спекшейся горечью, похожей на засохшую кровь. О Рибалтере — с едкой усмешкой и примесью печального злорадства. Потому что он знал, что будет делать дальше.
— А? — отозвался Корнелий (кажется, Цезарь снова о чем-то спросил). — Ты молодчина. Как ты его осадил… этого инспектора…
Цезарь жалобно поморщился:
— Это противно… Я пнул, а он… такой мягкй… И сразу откатился…
— Потому что увидел пистолет.
— Конечно… Простите, но куда мы все-таки идем?
— Идем туда, где нас никто не будет искать. К моему старому, доброму приятелю… Для начала я набыо ему морду.
Цезарь глянул сбоку — изумленно, тревожно и, кажется, чуть брезгливо.
— Это из-за его дурацкой шутки я оказался в тюрьме.
И чуть не отправился на тот свет… Ты ведь слышал разговор с инспектором.
— Я мало что понял… Только то, что мама и папа в Лебене. Это далеко?
— Это мы выясним. Подробно и по порядку… Но сначала…
— Сначала вы побьете того человека? — тихо спросил Цезарь. И словно отодвинулся.
— Только за то, что он такой идиот… А за то, что он сотворил со мной… Черт его знает, может быть, это и к лучшему…
«Но не будь этой шутки, не погиб бы Петр…»
«Но и тринадцать ребят я не увел бы на Луга-"
«Тринадцать… А сколько осталось?..»
«Но и Петр мог погибнуть не в этой, так в другой схватке!»
«А тебе легче от этой мысли?»
Цезарь опять сказал тихо и нерешительно: