Читать интересную книгу Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

«Значит, в ущелье спускаются китайцы. Надеюсь, оставшиеся наверху камней на своих бросать не будут», — подумал Тенгери.

Прошло совсем немного времени, пока Тенгери не увидел в двух шагах от себя первого крадущегося китайца. Он узнал его по желтым лыковым башмакам, которые светились, как волчьи лапы. От неожиданности он даже не сразу стал считать, сколько китайцев проскользнет мимо него, и начал вести им счет, когда их прошло уже довольно много.

«Сто шесть, сто семь, сто восемь… — беззвучно шептал он. — Наверняка вот-вот один из китайцев нарвется на монгола, и, если все пойдет как задумано, тут-то сурок и свистнет».

Тенгери никакого страха не испытывал: китайцам не уйти отсюда живыми. Стоит прозвучать этому тоненькому свисту, и каждого из них схватят сзади за ноги. Конечно, не все китайские воины будут в этот миг стоять перед одной из расщелин или у валуна, но нападение врасплох срабатывает всегда.

И вот он, свист сурка в тишине. Тенгери схватил стоявшего рядом китайца за ноги и рванул на себя. Китаец упал. Тенгери боролся с ним, как дикий зверь, и когда схватил его за глотку, то вдруг почувствовал, что китаец уже мертв: ударился, наверное, мгновение-другое назад головой о камень. Тут и там слышался еще шум борьбы, и эхо усиливало его.

А когда настало утро, они снова увидели над собой такие же смехотворно маленькие, как и накануне, силуэты. Но эти были не в соломенных шапках и никаких камней им на головы не сбрасывали. Это были воины левого крыла, которые в начале похода провели большой отвлекающий маневр у восточного «шва» Великой стены, а теперь, после сложного перехода и изматывающих боев у крепостей провинции Шаньси, добрались до этой горной гряды, где и уничтожили остатки правого крыла китайцев.

Из тысячи, в которой находился Тенгери, в живых осталось четыреста пятьдесят два воина. Они были приданы одному из отрядов левого крыла, где от тридцати тысяч воинов осталось около половины.

Теперь они стояли и лежали на вершинах гор, где битва отгремела еще вчера вечером. Отсюда было отлично видно, как три главных конных клина войска великого хана несутся по равнине по направлению к Йенпину. А за ними тянулись караваны навьюченных верблюдов и вереницы повозок.

В утреннем мареве уже можно было различить размытые контуры огромного города. Он повис в тумане, словно остров в море. Туман был белесым, а город — желтым. Кое-где вспыхивали нежно-зеленые пятна — то были крыши дворцов и больших летних беседок. Сам Йенпин был окружен несколькими рядами защитных стен с башнями и валами: город как бы не желал никого ни впускать, ни выпускать.

Бат сказал Тенгери, что во время похода на Хси-Хсию он тоже видел большой город, но с этим Йенпином — никакого сравнения! И хотя он часто думал о столице Сына Неба как о самом большом городе в мире, но таких размеров он даже представить себе не мог.

Тенгери вообще впервые увидел большой город, потому что Дзу-Ху рядом с Йенпином показался бы одной из многих китайских деревень, которые им повстречались на пути.

— Сколько в нем жителей, Бат?

Десятник задумался. Он этого, конечно, не знал, но в присутствии Тенгери всегда старался подчеркнуть, какой у него богатый опыт. Поэтому он уверенно ответил:

— Примерно в восемь или десять раз больше, чем воинов у нашего хана!

— Тогда нам им не овладеть!

— Мы им овладеем, Тенгери! — резко оборвал его Бат.

Теперь, когда им подвели запасных лошадей, в нем проснулся бывалый воин.

— Где наш хан, там победа!

И, оседлав своего гнедого, он привычно щелкнул плеткой.

Жеребец Тенгери, которого ему подарил сам хан, потерялся, и он оседлал каурого, у которого над правым глазом было белое пятно с черным кружочком посередине. Бат рассмеялся и пошутил:

— Да он у тебя косит!

К вечеру третьего дня хан с тремя клиньями конницы достиг стен столицы китайского императора и окружил ее. При этом он из осторожности не приближался к его укреплениям ближе чем на два полета стрелы.

О том, чтобы немедленно взять Йенпин приступом, не было и речи.

Вместе со своими военачальниками хан несколько раз объехал вокруг городских стен, видел выглядывавших из-за них воинов Сына Неба и позолоченные верхушки башен и пагод. Мягкий вечерний свет окрашивал город в нежно-розовые тона. Когда Чингисхан закончил объезд города, совсем стемнело и на высоких городских стенах зажгли факелы, а по другую сторону ворот разложили, наверное, большие костры. Молча, в тягостном раздумье возвращался Покоритель Стены в свой походный шатер, который внешне ничем от остальных не отличался, чтобы враг не смог догадаться, под какой крышей сомкнет веки Чингисхан. Серый шатер стоял на невысоком возвышении посреди множества юрт, шатров и кибиток, и, прежде чем войти в него, Чингисхан еще раз оглянулся в сторону города.

Издалека тысячи горящих факелов походили на горящие глаза или на бесчисленные красные рубины ожерелья, обнимавшего город.

— Пусть придет Мухули, — сказал хан.

Когда тот появился в шатре, он обратился к нему с такими словами:

— Я со своим войском отхожу и город брать не буду!

— Но, мой хан…

— Город слишком велик! Даже если я и возьму его, удержать его невозможно!

— При строжайшем порядке мы сможем удержать его, мой хан, — возразил Мухули.

Чингисхан покачал головой и заметил, что даже если сжечь большую часть Йенпина, останется достаточное количество укромных мест и подземных укреплений, откуда китайцы будут делать вылазки и оказывать сопротивление неизвестно сколько времени.

— Все равно стоит попытаться! — настаивал военачальник.

Чингис встал:

— Попытаться? Я никогда не делал попыток, Мухули! Я всегда делал только то, в чем был уверен, когда видел впереди победу! И потом: а если попытка окажется неудачной?

— Тогда пойдем на другие провинции!

— Что мешает мне сделать это прямо сейчас? Мы так и поступим: я превращу их империю в пустыню, я разорю, сожгу, разграблю и уничтожу ее. Покончив с одной провинцией, я наброшусь на другую, а Джебе со своими тридцатью тысячами воинов бросится на восток, на край света, к морю, из которого утром встает солнце. Если же я нападу на этот город и не возьму его, это будет не просто неудачей, это умалит мое величие, передо мной перестанут преклоняться. Они привыкли к моим постоянным победам, и враги и друзья. Но стоит мне хоть один-единственный раз оступиться, потерпеть поражение — что они скажут? Можем ли мы сегодня знать, кто меня после этого оставит и кто против меня поднимется?

— Когда мы выступаем? — спросил военачальник.

— Завтра днем! Не падай духом, мой друг! К этому городу, к этому гнезду желтого отродья мы еще вернемся! А тем временем узнаем, как брать такие большие города!

Хан жестом подозвал к себе слугу, который подал ему маленькую шкатулку из слоновой кости. Чингис открыл ее и с улыбкой протянул Мухули:

— Она принадлежит тебе, друг мой.

Военачальник достал из нее большую, тяжелую золотую монету с профилем хана и надписью: «С тобой все силы Вечного Синего Неба!»

— Нравится она тебе, Мухули?

Военачальник кивнул.

— И ты узнал меня на ней?

— Это ты, мой хан! Нет, правда, это твое и только твое лицо, твоя голова! Кто же способен сотворить такую красоту?

— Мои ремесленники и художники, Мухули, — и, несколько понизив голос, добавил: — Но не монголы, а уйгуры, китайцы и люди из Хси-Хсии, перешедшие ко мне на службу. Впредь тебе достаточно показать эту монету моим стражам и телохранителям, и тебя допустят ко мне в любое время дня и ночи — даже если я в это время трапезничаю, сплю, размышляю и забавляюсь с женщинами. Кроме тебя такими монетами с моим профилем обладают только пятеро.

Мухули отдал глубокий поклон и поблагодарил властителя, однако, прежде чем покинуть шатер, он еще раз обернулся и предостерегающе сказал:

— Не воспримут ли китайцы твое отступление от города как знак твоей слабости, мой хан?

— Нет, Мухули!.. После того, как я повсюду побеждал и бил их? Нет-нет, мой друг, наоборот: это их смутит и озадачит!

Той же ночью Сын Неба собрал в Покоях Доброй Мысли своего дворца в Йенпине Большой Совет, на который пригласил полководцев, мандаринов и других важных сановников. Вопрос обсуждали один: что предпринять? За спиной Сына Неба, на высокой стене, обитой блестящим белым шелком, висела картина художника Хао Фу, изображавшая Чингисхана чудовищем, не то зверем, не то человеком, но чудовищем смехотворным. И хотя в прошлом эта картина немало повеселила императора, сейчас, когда «варвар с севера» со своим войском обложил город, ему было не до смеха, так же как ему было не до смеха в тот день, когда он получил весть, что его войско в горах разбито.

— Мы должны предложить голодному монгольскому волку подарки, — сказал один из полководцев. — Драгоценные камни, слоновую кость, золото и сто красивейших женщин. Ему только этого и надо, ибо кочевники превыше всего ценят все блестящее и сверкающее. Может быть, тогда он отступит?