Его дивизия, которую — где и как использовать? — пока было не решено, оказалась вооружена лучше, чем немецкие дивизии, уходившие в бой. Сам Сергей Кузьмич с гордостью говорил об этом на московском процессе:
«Первой дивизией, сформированной Власовым, командовал лично я. Дивизия была вооружена 12 танками Т-34, 100 орудиями, винтовками и автоматами. По существу, дивизия, которой я командовал, была вооружена лучше, чем немецкие дивизии».
Ну, а с формированием второй дивизии — еще одного Буняченко у Власова не нашлось — дело затянулось. Все инициативы ее командира Григория Александровича Зверева тонули в бюрократических препонах.
Правда, увеличилось жалованье. Генерал Малышкин утверждал на московском процессе, что до декабря 1944 года он получал 240 марок в месяц, а с декабря стал получать 900 марок и продпаек.
Но это вполне объяснимо. КОНР считался ведомством СС, а в СС платили больше, чем в Вермахте.
«Немцы неспособны были одуматься, — пишет протоиерей Александр Киселев. — В смеси самых противоположных явлений, в большинстве своем, к сожалению, отрицательных, прошли эти драгоценнейшие последние месяцы. Сказав А, немцы никак не могли произнести Б. Казалось, что им легче умереть, чем сдвинуться с проторенной дорожки. Гибкости для внутренней перестройки, быстрой ориентировки в ситуации развивающихся событий у них не оказалось».
Еще более усилилась бюрократическая неразбериха, когда эсэсовцы под видом эвакуации КОНРа эвакуировали из Берлина в тихий курортный Карлсбад (Карловы Вары) некоторых своих сотрудников с семьями.
— Андрей Андреевич! — сказал Власову эсэсовец Эрхард Крэгер. — Вы должны немедленно покинуть Берлин. Вы можете взять с собою по вашему выбору около 30 человек.
КОНР оказался изолированным.
Части РОА, расположенные в районе Ульма, как и пропагандистские отделы в Берлине, стали почти недосягаемыми.
Два месяца, от ноября 1944 года до января 1945 года, когда немцы удерживали фронт еще на Висле, были истрачены впустую. А в январе Красная армия вышла на Одер, угрожая непосредственно Берлину.
«Обратное путешествие из Мюнзингена в Берлин затянулось, — вспоминая эти дни, рассказывал протоиерей Александр Киселев. — Железнодорожные пути неоднократно оказывались перебитыми бомбардировками, и поезд направлялся на другие пути, что занимало очень много времени.
За короткое время моего отсутствия Берлин очень изменился. Близость фронта особенно ощущалась, когда я приехал на вокзал, чтобы ехать за семьей, оставшейся под Берлином, в северо-восточном направлении. На мое счастье, нужная мне железнодорожная ветка была единственной еще не закрытой для пользования гражданского населения.
Да, это действительно было мое счастье. Вернись я в Берлин несколькими днями позднее — и я потерял бы мою семью.
Несмотря на пододвинувшийся фронт (ночами они слышали гул артиллерийской стрельбы), жена не двигалась с места и ждала меня. Сдвинуться — значило потерять друг друга. Со сколькими семьями произошли такие трагедии!
Спустя несколько дней, влезая через окно в штурмуемый толпами беженцев поезд, мы покинули Берлин и направились на юг, в тот же Мюнзинген, в котором я так недавно был.
С нами были двое из моих сотрудников: Тамара X. и Кирилл К. с женой и грудным ребенком. На Берлинский железнодорожный вокзал нельзя было проехать (почти не работала подземка и не ходили трамваи), мы шли пешком. На детской коляске поместилось имущество всех нас».
Перебралась в Карлсбад и невеста Власова — эсэсовская вдова Хейди Биленберг.
Впрочем, об этом разговор еще впереди.
— Если тебе удастся вернуться домой, Надя, не забудь меня, — говорил Власов, прощаясь в Берлине с очередной своей возлюбленной, «ост-девушкой». — Расскажи своим друзьям, что намерения наши по отношению к нашему народу были честные.
— Расскажу… — отвечала молодая женщина. — Я знаю, что вы не хотели обмануть меня.
Глава третья
16 февраля 1945 года Власов и генерал Кестринг, ставший преемником главнокомандующего Остгруппен [83] генерала Гельмиха, принимали парад 1-й дивизии РОА генерала Буняченко.
В этот день десять тысяч добровольцев принесли присягу.
«Как верный сын моей родины, я добровольно вступаю в ряды войск Комитета освобождения народов России.
В присутствии моих земляков я торжественно клянусь честно сражаться до последней капли крови под командой генерала Власова на благо моего народа против большевизма.
Эта борьба ведется всеми свободолюбивыми народами под высшей командой Адольфа Гитлера.
Я клянусь, что останусь верным этому союзу».
Насколько трудно было исполнить клятву и остаться верным союзу с Адольфом Гитлером, свидетельствует П.Н. Палия.
Генерал добровольческих соединений Кестринг выступал перед офицерами дивизии с политическим докладом.
— Какими будут взаимоотношения между Германией и Россией после разгрома Совдепии? — задали вопрос из зала.
Кестринг подошел к большой карте, приложил указку к Уральскому хребту и сказал:
— Вот эта линия определяет интересы Германии, все, что к западу от нее, должно быть под контролем Германии, все, что к востоку, до самого Тихого океана, полностью ваше!
Свист, крики возмущения раздались в ответ. Опрокидывая стулья, офицеры начали выходить из аудитории. Кестринг красный, как рак, сел в машину и уехал, не простившись с Буняченко.
Об этом докладе наверняка помнили офицеры, когда дивизия генерала Буняченко была направлена на Одер. Вскоре дивизия вышла, как казалось ее солдатам и офицерам, из повиновения немцам (на самом деле, как мы увидим из рассказа В. Штрик-Штрикфельдта, она исполняла приказания других немцев) и походным порядком двинулась на юго-восток, где было намечено сконцентрировать все силы РОА.
Об атмосфере, царившей в дивизии накануне рейда, рассказал Г.Н. Чавчавадзе, который после разгрома Восточного фронта на Висле в феврале 1945 года прибыл в Мюнзинген, с остатками своего эскадрона.
«Пришел с немецкой военной частью — нашим русским эскадроном, вымуштрованным, дисциплинированным, с немецким понятием о службе. Когда выезжали из Ульма, за ночь до Мюнзингена, я поставил всех на ноги. Сапоги у всех начищены, оружие блестит, лошадей привели в парадный порядок, седла надраены. Солдаты у меня, бедные, как рабы работали. Прибыли в Мюнзинген в полной красе. Льет дождь. Шинели одеть не разрешил — скатки у всех на седлах. Все готово к тому, чтобы нам высадиться. И стоит единственный офицер под проливным дождем.
В шапке и без шинели — полковник Герре, — начальник Штаба организации 1-й дивизии, немец, старый сотрудник Fremdeheere Ost, которого я знал еще капитаном. Единственный встречающий».
— Где генерал Буняченко?
— Здесь…
Промокший Г.Н. Чавчавадзе вошел в комнату, где что-то жарилось. Около стола, расставив ноги, сидел увесистый генерал в сорочке. Женщина пришивала ему на френч генеральские погоны.
Это и был Сергей Кузьмич Буняченко.
— Что случилось? — спросил он.
— 567-й эскадрон прибыл в ваше распоряжение! — вытянувшись в струнку, отрапортовал Чавчавадзе.
— Как фамилия?
— Ротмистр Чавчавадзе!
— С огоньком, как посмотрю. Грузин?
— Грузин-то грузин, но эскадрон выстроен — стоит!
— Ну, ничего! — успокаивая готового взорваться ротмистра, сказал Сергей Кузьмич. — У нас все по-домашнему. Вот вы побудете здесь — увидите.
Вот так по-домашнему и повел себя Сергей Кузьмич Буняченко, когда через две недели после парада из Генерального штаба поступил приказ о переброске дивизии на север, в Померанию.
Сергей Кузьмич заявил тогда, что этот приказ нарушает обещание, что они будут действовать как единая воинская часть под командованием генерала Власова. Он немедленно снесся с генералом, который находился в 60 километрах к юго-западу в Хойберге. Там шло формирование 2-й дивизии.
Одновременно Буняченко вел переговоры с полковником Герре, убеждая его, что все приказы должны поступать через Власова.
Сам же он придумал план, по которому намеревался игнорировать немецкие приказы и двигаться со своей дивизией как можно скорее к горной местности у границы Швейцарии и попытаться войти в связь с союзниками.
Когда Андрей Андреевич Власов наконец прибыл, выяснилось, что он вообще ничего не знал о немецком приказе.
Тем не менее Власов не поддержал плана Буняченко. Подобное самоуправство трагически отразилось бы на еще недоукомплектованной дивизии РОА.
Объяснив это Буняченко, Власов отправился к немцам и через день вернулся с исправленным приказом, согласно которому дивизия должна направиться в район Котбуса, к югу от Берлина. Поскольку железная дорога подвергается бомбардировкам, дивизия отправится маршем до Нюрнберга и там погрузится в поезда.