Читать интересную книгу Ельцин - Тимоти Колтон

То невинное дилетантство стало анахронизмом. В руках президента Ельцина были все кнопки и рычаги российской скрипучей управленческой машины. Коммунистического режима, из которого можно было делать козла отпущения, больше не существовало. Готов ли был Ельцин к вставшим перед ним задачам? Философ Александр Ципко, умеренный российский националист, который хотел спасти СССР, утверждал, что Ельцин оказался совершенно не готов, и многие подписались бы под его словами. В октябре Ципко написал в газете «Известия»: «Честно говоря, Борису Николаевичу не позавидуешь. Эпоха Ельцина-борца, разрушителя, осталась в прошлом. Настало время Ельцина-созидателя». Это был, по словам Ципко, тяжкий груз, и Ельцин не спешил принимать его. Преследуемый химерой «центра, которого уже нет», Ельцин почувствовал бы себя спокойнее, если бы снова можно было вступить в битву со старыми врагами[789].

Но вернуть жупел советской власти было невозможно, как невозможно было и продолжать противопоставлять себя Горбачеву, вытесненному на обочину. Ельцин заставил его освободить московскую квартиру, загородную резиденцию и кремлевский кабинет, урезал его персонал, но удовлетворил просьбу о создании Горбачев-фонда, собственность для которого была выделена по распоряжению кремлевской администрации[790]. Горбачев отправился за океан с лекциями, научился собирать средства (в 1997 году он даже снялся в рекламе ресторанов «Пицца Хат»), написал мемуары и учредил экологическую организацию Международный Зеленый Крест. После 23 декабря 1991 года он больше никогда не общался с Ельциным и, как и раньше, относился к нему с отвращением, считая его одержимым манией величия[791]. Горбачев был не склонен проявлять смирение, а Ельцин в ответ не стал вести себя великодушно и сделал Горбачева персоной нон грата в официальной Москве. Когда в июне 1992 года Ельцин планировал свой первый государственный визит в США, он выдвинул принимающей стороне одно условие — в рамках культурной программы показать ему такое место, где никогда не был Горбачев. Американцы отвезли его в штат Канзас[792]. Ельцин побывал в Уичите, проехался на комбайне по пшеничному полю и привез домой пластикового медведя с «Бабушкиной домашней горчицей», которую производили на семейном предприятии в Хиллсборо.

В августе 1992 года Ельцин, решив, что своими выступлениями Горбачев нарушает данное ему в декабре 1991 года обещание не вмешиваться в политику, приказал министру внутренних дел Виктору Ерину провести «финансовую и правовую проверку» работы Горбачев-фонда: «Естественно, были обнаружены „нарушения“, в частности участие в биржевых операциях»[793]. В сентябре Горбачеву запретили выезжать за границу из-за отказа выступить в качестве свидетеля на слушаниях в новом российском Конституционном суде, который рассматривал законность указов Ельцина о запрете Компартии РСФСР и КПСС. Горбачев сказал, что не будет участвовать в процессе, даже если его приведут в зал суда в наручниках. Запрет просуществовал несколько недель, и Горбачева оштрафовали на 100 рублей (стоимость гамбургера и стакана колы) за неуважение к суду[794]. Постепенно Горбачев и Ельцин немного остыли, и страсти улеглись[795].

Так же как со временем сражения с Горбачевым потеряли свою актуальность, отошли в прошлое и приемы, которые Ельцин использовал, чтобы лишить того власти. В первую очередь это касалось борьбы с привилегиями властной элиты.

В последние годы коммунистического правления Ельцин жил комфортно, но не роскошно, что давало ему основания «кидать камни» в тех, кто не отказывал себе в привилегиях. В июне 1991 года избранный вице-президентом Александр Руцкой по совету жены решил, что Ельцину нужно поработать над имиджем, и, воспользовавшись талонами, положенными ему как офицеру, достал для него щеголеватый костюм, ботинки и несколько белых рубашек. Ельцин принял подарок с благодарностью, но отдал Руцкому его денежную стоимость[796]. После победы над путчистами в «Архангельском-2» устроили шашлыки, и пресс-секретарь Павел Вощанов предъявил собравшимся молочного поросенка, которого он раздобыл на московском рынке, «Наина Иосифовна просто умилялась этому, потому что они себе этого не могли позволить»[797]. В квартире на 2-й Тверской-Ямской Наина Иосифовна предупреждала гостей, чтобы те были поосторожнее — из дивана, где им приходилось сидеть, выскакивали пружины, о которые можно было порвать брюки: «Когда Борис Николаевич садится, он всегда подкладывает маленькую подушечку, и все в порядке. Возьмите подушку, пожалуйста»[798].

Однако, придя к власти, Ельцин обеспечил себе те же земные блага, что Горбачев и Леонид Брежнев. Прописку на 2-й Тверской-Ямской он сохранил до 1994 года, а затем переехал в квартиру на шестом этаже нового крупнопанельного дома на Осеннем бульваре в Крылатском, на западной окраине столицы. Ельцин увидел дом, проезжая мимо, и сразу в него влюбился — к недоумению родных и охраны, которая сочла, что дом расположен слишком близко к окнам соседних домов. Они попытались возражать, но, как вспоминает дочь Ельцина, Татьяна, «папа сказал, что будем жить здесь, и все»[799]. С 1992 по 1996 год Ельцин почти неизменно ночевал на государственной даче «Барвиха-4», в трехэтажном особняке с видом на реку в поселке Раздоры, из которого добраться на машине до Кремля занимало лишь на десять минут дольше, чем из московской квартиры. Военные строители возвели эту резиденцию для Горбачева в стиле Второй империи и оснастили ее самыми современными средствами связи и системой безопасности. Став президентом, Ельцин снова увлекся охотой. Каждые несколько месяцев он уезжал охотиться на оленей, кабанов, уток и глухарей в «Завидове». Он часто бывал и в других резиденциях советского руководства — на Валдае, где большая дача была построена еще для Сталина, в Бочаровом Ручье на субтропическом побережье Черного моря близ Сочи, в «Волжском Утесе» в низовьях Волги и в «Шуйской Чупе» в Карелии, где был обустроен самый северный крытый теннисный корт Европы[800].

Прежний его популизм остался за дверью, которая с треском захлопнулась. В интервью, данном мне после своей отставки, он ничуть не жалел о том, что прибегал к нему: «Надо было кое-что исключить у номенклатуры. И это было сделано, правильно было сделано. Нельзя так безмерно раздувать свои блага». Но это был только «этап», добавил он, этап, который он и Россия с течением времени переросли[801].

Это несоответствие его настоящего и недавнего прошлого требовало какого-то обоснования, и Ельцин дал разъяснения в «Записках президента». Как он рассказывал, вскоре после того, как его избрали председателем российского Верховного Совета в 1990 году, его осенило, и он попросил разрешения пользоваться госдачей в «Архангельском-2»:

«Когда я был депутатом Верховного Совета — отказался от депутатской машины, от дачи. Отказался и от специальной поликлиники, записался в районную. И вдруг столкнулся с тем, что здесь не отказываться надо, а выбивать! Поскольку руководителю России были нужны не „привилегии“, а нормальные условия для работы, которых на тот момент просто не было. Это внезапное открытие меня так поразило, что я капитально задумался: поймут ли меня люди? Столько лет клеймил привилегии, и вдруг… Потом решил, что люди не глупее меня. Они еще раньше поняли, что бороться надо не с партийными привилегиями, а с бесконтрольной, всеохватной властью партии»[802].

И вот, после того как КПСС исчезла, стало уместно сменить заурядную дачу в Архангельском на элегантную «Барвиху-4», а самолет «Аэрофлота» — на горбачевский Ил-62 с надписью «Россия» на борту. Коржаковскую «Ниву» заменил ЗИЛ, а в 1992 году — сверкающий бронированный «мерседес» из Германии («кабинет на колесах», говоря словами Ельцина)[803].

Многие россияне сомневались в справедливости подобных действий. Юрий Буртин, бывший диссидент, принимавший участие в терявшем популярность движении «Демократическая Россия», в марте 1992 года писал об «удивительной небрезгливости, позволяющей нашим новым руководителям занимать те же кабинеты и разъезжать на тех же роскошных бронированных лимузинах, которыми раньше пользовались члены Политбюро»[804]. В 1993 году сторонник Ельцина кинорежиссер Эльдар Рязанов в телевизионном интервью, снимавшемся в резиденции «Горки-9», озвучил этот вопрос. Каково человеку, который пришел к власти под лозунгом защиты угнетенных, пользоваться всей этой роскошью? Не «разъедает ли душу» власть? «В чем-то изменения внутренние есть, — нервно ответил Ельцин, приводя в пример „Горки-9“. — Я бы раньше в такую резиденцию никогда не переехал. То есть вот такие, знаете, [моральные сомнения], связанные с какими-то привилегиями… Я стал, может быть, к ним относиться более спокойно, чем раньше»[805]. Ельцину было неловко не потому, что он получил какие-то уникальные привилегии, нетипичные для лидера большой страны, а потому, что когда-то он осуждал за это своих предшественников и намекал, что, став народным президентом, сам он привилегиями не воспользуется[806].