Угроза, которую таят новые коронавирусы, была четко обозначена в 2012 году, когда в Саудовской Аравии, Иордании и Южной Корее появился ближневосточный респираторный синдром (MERS). Вирус снова оказался зоонозным – на сей раз его источником стали верблюды-дромадеры. И вспышку снова удалось обуздать: на 27 стран – 2494 случая и 858 смертей. И летальность среди подтвержденных случаев снова была высокой: около 34 %. И заражались по большей части снова в больницах. И коэффициент дисперсии снова был низким – около 0,25. В Южной Корее 166 случаев (из 186) не привели к передаче болезни другим, но пять суперраспространителей были в ответе за 154 случая, когда заражение происходило. Нулевой пациент (индексный случай) передал вирус MERS двадцати восьми людям, трое из которых сами стали суперраспространителями и заразили, соответственно, первый – восемьдесят четыре человека, второй – троих, третий – семерых[918].
И SARS, и MERS оказались смертоносными. Кроме того, их было легко обнаружить. У SARS инкубационный период составлял от двух до семи дней, а интервал от появления симптомов до максимальной заразности – от пяти до семи[919]. Именно поэтому вспышки и получилось удержать под контролем. То же справедливо и для совершенно иной болезни, приковавшей внимание мира в 2014 году. Мы говорим об Эболе – одной из группы вирусных геморрагических лихорадок (среди других – марбургская геморрагическая лихорадка, лихорадка Ласса и хантавирус), которые издавна грозили обитателям Западной Африки. Вирус Эбола приводит к разрыву мелких кровеносных сосудов по всему телу, отчего начинается внутреннее кровотечение в плевральной полости, вокруг легких, и в перикардиальной полости, вокруг сердца, а также наружное кровотечение из отверстий тела и из кожи. Потеря крови влечет за собой кому и смерть; жертвы как будто «растворяются в своих постелях»[920]. Для всех таких вирусов требуется животное-резервуар. Они настолько смертоносны, что в человеческих популяциях просто вымирают, – скажем, у лихорадки Эбола коэффициент летальности при заражении составляет от 80 до 90 %. Из-за того, что в местных культурах принято употреблять в пищу мясо диких зверей и омывать тела во время погребальных ритуалов, вспышки заболеваний – совершенно обычное явление. По данным Всемирной организации здравоохранения, с 1976 по 2012 год зафиксировано 24 вспышки лихорадки Эболы, 2387 случаев заражения и 1590 смертей. Самая масштабная из тех, что случились в наши дни, началась в отдаленной гвинейской деревне Мелианду в декабре 2013 года, после того как малыш Эмиль Уамуно поиграл с летучими мышами, которых местные называют лолибело (вероятно, это были ангольские складчатогубы) – и стал первым заболевшим. Эмиль умер 26 декабря, его бабушка – через два дня. Болезнь стремительно распространилась из их деревни на север Либерии (в город Фойю) и в Конакри, столицу Гвинеи. Почему ВОЗ, сумевшая столь эффективно справиться с атипичной пневмонией, так плохо проявила себя в кризис 2014 года – по-прежнему загадка.
Отчасти причина была в том, что после финансового кризиса 2008–2009 годов был урезан бюджет, в результате чего сократили 130 сотрудников GOARN. Но не обошлось и без грубых ошибок в оценках[921]. 23 марта пресс-секретарь ВОЗ Грегори Хартл написал в Twitter: «Ни в одной из вспышек Эболы число случаев не превышало пары сотен». Два дня спустя он настаивал на том, что «Эбола всегда оставалась локальным явлением»[922]. В апреле ВОЗ неоднократно говорила, что ситуация с болезнью «улучшается», с чем согласились и сотрудники CDC. А вот по мнению организации «Врачи без границ», к июню все «вышло из-под контроля»[923]. Ханс Рослинг, выдающийся статистик из Каролинского института в Швеции, входивший в экспертную группу ВОЗ, уверял, что не стоит перенаправлять ресурсы, выделенные на кампанию по борьбе с малярией, на такую «мелкую проблему», как Эбола[924]. Лишь 8 августа ВОЗ объявила «чрезвычайную ситуацию в области общественного здравоохранения, имеющую международное значение». К тому времени в Гвинее, Либерии и Сьерра-Леоне воцарился хаос, а перепуганные люди временами даже нападали на медицинских работников. Именно тогда в CDC опубликовали прогноз, согласно которому при отсутствии серьезного международного вмешательства должен был произойти экспоненциальный рост заболевания Эболой – до более чем миллиона случаев к февралю 2015 года[925]. В действительности на тот момент, когда наконец объявили, что ситуация нормализовалась – это случилось 29 марта 2016 года, – было зарегистрировано 28 646 случаев заболевания и умерло 11 323 человека. Нам еще встретится этот переход от самонадеянности к панике.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Более полувека отделяет азиатский грипп 1957–1958 годов от эпидемии Эболы. Но, видимо, люди никогда не утратят способности черпать вдохновение повсюду, даже в заразных патогенах. Летом 2014 года либерийские музыканты Сэмюэл Шэдоу Морган и Эдвин Д-12 Туэ, вдохновившись Эболой, написали песню, которая стремительно разлетелась из Монровии по всей стране («словно вирус» – писали журналисты наперебой, не сумев удержаться от сравнения)[926]:
Эбола, Эбола пришла!
Друга не тронь!
Не коснись!
Не ешь ничего!
Опасно все!
«Ebola in Town» сопровождалась танцем: люди имитировали «неконтактные» поцелуи и объятия. И все, кто слушал эту песню в 2014 году – за исключением, возможно, Стивена Пинкера, – поневоле осознавали, что мировые достижения оказались намного меньше, чем все рассчитывали в те дни, когда был запущен «Спутник-1».
Глава 8
Фрактальная геометрия катастрофы
Puisque de ma prison elle s’était évadée pour aller se tuer sur un cheval que sans moi elle n’eût pas possédé… (Ибо из темницы моей она сбежала лишь для того, чтобы разбиться насмерть, упав с лошади, которой без меня и не владела бы…)
Марсель Пруст. «Беглянка»
Случайные катастрофы
У катастроф есть своя фрактальная геометрия. Событие колоссального масштаба подобно снежинке, которая при увеличении под микроскопом оказывается состоящей из множества меньших версий самой себя. Так, в крушение империи входят несколько меньших, но похожих бедствий, и каждое в своем масштабе является повторением целого. До сих пор эта книга повествовала прежде всего о всевозможных крупных несчастьях, пытаясь найти их общие черты. Но и малые беды, в которых погибает гораздо меньше людей – десятки или сотни, а не тысячи и не миллионы, – тоже могут нас многому научить. Ведь, как и счастливые семьи у Толстого, все катастрофы по сути своей похожи друг на друга, даже если они (в отличие от семей) сильно различаются по величине.
Несчастные случаи происходят и будут происходить. Тривиальная ошибка может привести к ужасным последствиям. С тех пор как мы начали возводить большие постройки из дерева и других огнеопасных материалов, нашими постоянными спутниками являются случайные возгорания – от Великого лондонского пожара (1666) до пожара в Гренфелл-Тауэр (2017). С тех пор как мы стали раскапывать недра в поисках золота, серебра, свинца и угля, на рудниках и в шахтах непрестанно случаются трагедии: самыми страшными были катастрофа в Курьере (1906), в которой погибло более тысячи французских шахтеров, и взрыв на шахте Бэньсиху (Хонкейко), убивший в 1942 году полторы тысячи человек (прежде всего китайцев) в Маньчжурии, где тогда властвовали японцы. А с тех пор как мы научились изготавливать взрывчатые вещества и токсичные химикаты, не обойтись без взрывов и утечек – от взрывов пороха на военном складе Вангунчан в Пекине (1626) до катастрофы Union Carbide в Бхопале (1984). Корабли тонут с тех пор, как люди вышли в море. Вряд ли мы хоть когда-нибудь забудем гибель «Титаника» (1912), вместе с которым пошли ко дну 1504 человека, считая пассажиров и экипаж. Но кто сейчас помнит другие крушения, сравнимые или даже более смертоносные? В 1865 году на Миссисипи затонула «Султанша» (Sultana) и умерло более тысячи человек; в 1948 году у Шанхая взорвалось китайское судно «Кьянгья» (SS Kiangya) и число жертв составило от 2750 до 3920; а в 1987 году у филиппинского острова Мариндуке затонул корабль «Донья Пас» (MV Doña Paz), унеся более четырех тысяч жизней, – но вспоминает ли об этом хоть кто-нибудь?