Читать интересную книгу Теплая птица: Постапокалипсис нашего времени - Василий Гавриленко

Черт! Неужели нельзя думать о чем-то другом, кроме как о смерти?

Каково это —сорваться в бездну с петлей на шее? Что будет там, за гранью?

Опять эта грань! Я уже думал о ней, после приговора трибунала, лежа на постели в квартире конунга Ахмата.

Что будет там, за гранью?

— Ничего не будет.

Я вздрогнул —Марина прочла мои мысли.

— Ты сказал это вслух, дурачок. За гранью ничего не будет. Теперь я это точно знаю.

— Знаешь? Откуда?

— Знаю —и все.

Она заплакала.

— Андрей, я не хочу умирать. Не хочу в пустоту, не хочу стать пустотой. Я хочу родить нашего малыша, кормить его грудью, беречь.

— Так и будет…

— Так и будет, — передразнила Марина. — Зачем ты лжешь? Как лгал Христо. Серебристая Рыбка?! Одна ложь! Вот она, Серебристая Рыбка, — она ткнула себя пальцем в живот. — Вот он —новый мир! А завтра его не станет.

Ее слова, как плети.

— Замолчи, — закричал я. — Закрой пасть, глупая баба! Я же сказал тебе —мы не умрем, значит, так и будет.

Она принялась размазывать по щекам слезы.

Я вскочил, вцепился в решетку.

— Эй, там! Караульный! Караульный, мать твою!

Ключ заворочался в двери.

— Че ты орешь, гнида? — рожа стрелка была помятой, как после сна на горохе. — Арматуры отведать захотел?

— Боец, — взмолился я. — Выслушай, брат. Мне надо поговорить с отцом Никодимом…

— А с хуем тебе не надо поговорить?

— Постой, брат. Я друг главы ОСОБи, однажды спас ему жизнь, он не откажет. Передай.

Дверь стала медленно затворяться.

— Я заплачу тебе! — заорал я.

Дверь с лязгом закрылась.

— Ничего, скоро он принесет еду, и тогда я попробую еще раз.

Марина с презрением посмотрела на меня.

— Чего ты? — от бессилия я разозлился. — Вчера ты как будто была готова достойно умереть вместе. Или жалеешь, что не приняла предложение Киркорова?

— Пошел ты.

Марина снова отвернулась к стене, чтобы пролежать так до самого вечера.

Вечером стрелок принес жратву, и я не заговорил с ним. Молча принял миску. Марина из своей ниши сверкала глазами и тоже молчала, пережевывая тварку.

Когда стрелок забрал посуду и направился к двери, нестерпимо, до дрожи, захотелось крикнуть: «Постой!», но я не крикнул, провожая взглядом нашу последнюю надежду на спасение. Погас свет, хлопнула дверь. Вот и все. Дальше —только ночь и казнь.

— Упрямый осел, — раздался в темноте голос Марины (в нем не было злости —только усталость).

Да, Марина. Я знаю.

Она снова заплакала, и я от бессилия снова прикусил свою руку.

Боль снимает боль. Одна боль убивает другую.

Кап-кап. Я представил, как ржавые капли разбиваются о камень. Одна капля, другая, третья… Дыхание Марины ровное, тихое: спит. Кап-кап. В окошке —несколько колючих морозных звездочек: значит, ночь. Капля набухает где-то на потолке, становясь все грузнее, наконец, срывается, ударяется о пол —кап! — разлетается на мельчайшие брызги. Тьма, ни зги не видно, но я-то знаю, что так оно и есть.

Киркоров стоит перед вальяжно развалившимся в кресле отцом Никодимом. На одном глазу певца Армии —черная повязка, на другом —нарост запекшейся крови. У отца Никодима почему-то нет бороды, и он одет в халат сотрудника ЯДИ прикрытия.

— Ты просрал испытание, непретендент. Стрелком тебе не бывать.

— Ваш крест, я не за тем пришел к вам. У меня есть информация, которая может вас заинтересовать.

— Едва ли.

— Это касается возрожденцев.

Лицо отца Никодима вытягивается, становится серьезным.

Муть обволакивает говорящих, слышен только голос Киркорова:

— Я вижу всполохи, ваш крест. Они кричат мне, что я люблю петь, люблю славу. И это правда. Резервация не вытравила из меня певца. Позвольте мне служить вам, служить Армии тем, что я умею лучше всего.

Малышка, я твоя мышка,Летучая мышкаИ я тебя съем.Счастье, зайка моя,Лишь передышкаЕдинственная моя.

Пение Киркорова невыносимо. Замолчи.

— Андрей.

Светом отраженная,Я твой зайчик.

— Андрей!

В тонком лунном сиянии —пятно лица. Широкого, как заходящее солнце.

— Шрам!

Гиганту-игроку, казалось, было тесно в промежутке между моей камерой и камерой Марины.

Виднеющаяся из-под прорванной кофты мускулистая волосатая грудь тяжело вздымалась, в уголках губ и на клочковатой бороде —засохшая слюна. Глаза Шрама блестели.

— Андрей, я за тобой, — прошептал он.

Испуганно вскрикнула Марина.

Гигант, вздрогнув, обернулся.

— Марина, это Шрам, — поспешно сказал я. — Он пришел спасти нас. Шрам, ключи у караульного.

— Хрен с ними, с ключами.

Игрок ухватился двумя руками за прутья решетки. На толстой, как ствол дерева, шее вздулись извилистые вены.

Металл поддался богатырской силе, лязгнув, переломился. Я поспешил скользнуть в образовавшуюся в решетке щель. Дьявол подери —свобода!

— Скорее, — поторопил я, и Шрам вцепился в решетку Марины. Девушка смотрела на него во все глаза. Ну, еще бы, — такого мо лодца не каждый день увидишь.

Освобождение Марины стоило Шраму бо льших усилий. Казалось, ржавые прутья вонзились в ладони, но гигант не замечал боли.

Шрам заскрипел зубами, свитер трещал на его спине. Лязгнуло железо, и один из прутьев покинул паз, оставшись в руках игрока.

— Живей, Марина.

Я помог ей выбраться из клетки.

— За мной, — бросил Шрам, вытирая ладони о джинсы. Он направился к двери, пригибаясь, чтобы не врезаться в притолоку.

В комнатке охраны горела лампочка, освещая навалившегося на столешницу стрелка. Его голова была свернута могучими руками, направленные в потолок стеклянные глаза отражали свет.

— Постой, Шрам.

Он обернулся. На широком раздвоенном лице —тревога, страх и недовольство.

Быстро обшарив труп стрелка, я снял с него кобуру с пистолетом.

— Теперь пошли.

Ночной морозный воздух, коктейль из снежинок и звезд, хлынул в легкие. До чего приятно! Может, стоило посидеть в застенке, чтобы испытать это?

На узкой улочке изгибались темные спины бараков, над ними чернел административный корпус Второй Базы, башня, где дозревают в теплицах овощи и заседает Лорд-мэр.

Марина прижалась ко мне, я обхватил ее рукой за талию. Выйди сейчас из барака стрелок полюбоваться на звезды либо поссать, — поднимется шум, и мы пропали. Левой рукой я расстегнул кобуру —на всякий случай.

Шрам шагал впереди, поминутно оглядываясь.

За бараками открылась вертолетная площадка. Машины спали, уныло свесив лопасти. Что задумал Шрам? Неужели… Это самоубийство!

Он остановился у одной из машин, огляделся.

Черт, значит, и вправду…

Но я ошибся: Шрам и не думал использовать для побега вертолет.

— Ага!

Кинулся к сугробу, принялся расшвыривать во все стороны снег, подняв маленький буран.

— Ну-тка, подмогните.

Под снегом —канализационный люк, точь-в-точь такой, как тот, через который мы с Мариной когда-то проникли в Резервацию.

Шрам сорвал тяжелую крышку, скомандовал:

— Ну.

Марина, взглянув на меня, скользнула вниз, переступая по железным скобам, впаянным в бетонную стенку. Я —следом.

Когда подошвы ботинок коснулись хлюпнувшего пола, круг света над головой исчез: Шрам задвинул крышку люка.

— Андрей, — Марина коснулась моего плеча.

— А? Я здесь.

Что-то жесткое задело висок: я чуть не вскрикнул от боли, выругался.

— Осторожно, — пробурчала темнота голосом Шрама. — Чего ты стал под лестницей? В сторону.

Сноп света показал на мгновение низкий сводчатый тоннель, с темным ручьем посредине.

— Черт! Батарейки сдохли!

Глухой удар… Снова —свет; на этот раз фонарь в руке Шрама не погас.

— Так-то лучше.

Стены тоннеля из красного, выщербленного кирпича; блестящие струйки воды стремятся вниз, к ручью.

— Вперед.

Шрам зашагал по каменному берегу.

— Андрей, кто он? — шепнула Марина.

— Шрам? Долгая история… Бывший игрок, как и я. Однажды я спас его шкуру, а он в благодарность уже дважды спас мою. Шрам!

Гигант обернулся:

— У?

— Как получилось, что Марина не знает тебя? Я вроде послал вас с Олегычем в Пустошь?

— В Пустоши никого не было, Андрей, — отозвался Шрам, бросая на стены луч фонаря. — Мы долго добирались, Андрей.

Я насторожился.

— Где Олегыч, Шрам?

— Убили отца… Мародеры.

Убили мародеры… Эх, Олегыч. Старый машинист, раб своего дела, ставший отцом для калечного дикаря из Русских Джунглей! Еще одна Серебристая Рыбка умерла…