Читать интересную книгу Р.А.Б. - Сергей Минаев

– Что происходит?

– Все решится завтра. У тебя сигареты есть?

– Что решится? – Я протянул ему пачку.

– Пошли прогуляемся. – Он оглянулся по сторонам и зашагал в сторону моста.

– Есть хочется, – констатировал я.

– Сейчас поедем в одно место, поедим.

– Может, расскажешь? – не успокаивался я.

– Руководство Фронта разделилось. Ясно, что корпорации после окончания срока действия ультиматума не сделают ни одной уступки. Видел, что по «ящику» передают? Менеджеры теперь главные враги народа.

Понятно, что эту тему будут прокачивать и дальше. В общем, мы сегодня вообще не продвинулись. Они теперь даже покупать нас не пытаются.

– То есть завтра в двенадцать все кончится?

– Том и его близкий круг настаивают на забастовке до победного конца.

– Он уже близко, – хмыкнул я, – люди начинают расходиться.

– Другая часть руководителей призывает к вооруженному сопротивлению.

– С ума, что ли, брякнулись? – Я забежал вперед и посмотрел ему в лицо. – Баррикады будем строить? Булыжниками в солдат кидать?

– Представляешь, что может начаться? Неоновые вывески погаснут, город в дыму, снайперы на крышах. Как в 1993-м, представляешь?

– Танки на мосту, горящий Белый дом, кучи трупов. Представляю.

– А что тебе терять?! – запальчиво крикнул он. – Или ты собираешься вернуться в офис? Покаяться? Или дворником работать? Нас миллион на улицах! Если заварится каша, будет еще больше. Это же революция!

– Послушай, ты курил, что ли? Или пил? – Я смотрел на мерцающие по берегам Москвы-реки огни и думал о том, что во всех этих домах живут люди, далекие от нашей забастовки. Люди, которые если и примкнут к какой революции, то только к «революции падения цен» в гипермаркете. Нас никто не поддержит. Мы никому не интересны. Мы проиграли…

– Я не пил, не курил и даже не ел. Революция. Мы можем сделать революцию. Мы должны. Ты не представляешь, с каким наслаждением я бы расстрелял всех этих лоснящихся миллионеров, весь этот кружок промышленников и предпринимателей! И никаких кризисов. Никаких кризисов! – Мне показалось, что Загорецкий говорит сам с собой. – Деньги соберем, оружия в городе навалом. Герилья. Армия в нас стрелять не станет. Все эти жирные сотрудники корпоративных служб безопасности сразу сдадутся. А главное, власть нам еще спасибо скажет за то, что смели всю эту шваль.

– Пятнадцать лет, – тихо проговорил я, – это в лучшем случае. В худшем – пожизненное.

– А ты что, разве не отбываешь пожизненное?! – вскричал он. – Тебе первый раз в жизни дали право решать за себя! Тебе и всем там, на площади! Город ваш, делайте с ним что хотите. Вас выпустили из тюрьмы! Решайте свою судьбу, бараны! Или ты опять хочешь «уволиться»? Игры закончились, неужели ты не понимаешь?! У революции нет отдела кадров, никто не подпишет «по собственному».

– Ты Ленин?! – заорал я в ответ. – Или Троцкий?! Посмотри на все эти дома! Там живут люди, которым твоя герилья на хер не нужна! – Я тряс его за плечи, развернув в сторону домов. – Когда ты будешь факелом гореть в машине, в бензобак которой попал снайпер, от тебя в лучшем случае прикурят, понимаешь? Никто не поддержит людей, у которых «средняя зарплата семьдесят тысяч рублей», а в руках автоматы. Ты им враг, Загорецкий! Не корпорации, не государство, а ты! Это ты виноват в кризисе, в том, что теперь подорожают хлеб, молоко и потребительские кредиты! Они сами вырвут у солдат оружие, чтобы завалить тебя, зажравшегося козла. Им это уже по телевизору объяснили.

– Откуда ты знаешь? – Загорецкий двумя руками оттолкнул меня так, что я приложился спиной о парапет. – Ты пробовал с ними говорить? Пробовал объяснять? Почему ты считаешь себя слабее телевизора, Саша? Они пойдут за нами, не все, но пойдут, стоит только попробовать зажечь их. Вспомни, как начиналась забастовка!

– Помню, очень хорошо помню. Сигареты верни, – я выхватил у него пачку, – главные уроды это вы. У Фронта не было четкого плана, не было идей! Вы не ожидали, что вас поддержит такая масса народа. Вы сами не знали, чем это закончится. Вы подставили миллион живых людей, понимаешь? Ты, Загорецкий, и вся твоя тусовка! Завтра ты раздашь им оружие, многие опять тебе поверят, и все закончится мясорубкой. Вы проиграете. Вы уже проиграли. Мы проиграли! Всех этих, которые сейчас поют на площади, завтра уволят, или сдадут ментам, или… У них теперь нет будущего!

– А оно у них было? – Загорецкий перегнулся через парапет и плюнул. – У тебя было будущее? Разве эти три дня не были лучшими в твоей жизни? Или ежедневно сидеть в пластиковом стакане и бороться за то, что тебя оставят после слияния на позиции младшего подавальщика бумаги для ксерокса было лучше? С понижением зарплаты, сверхурочными и угрозой увольнения в любой момент? Без прав и надежды. Это было лучше?

– Нет. Это было существованием яйца в холодильнике. Я почему-то думал, что они испугаются. Что мы сможем решать сами. Это были хорошие дни.

– Наш день придет, как говорят в Северной Ирландии. – Загорецкий взял меня за плечо. – Стоит только попробовать. Все получится. В любом случае это лучше, чем умереть от инфаркта в офисной столовой.

В этот момент я ощутил, что все действительно закончилось. Это угар. Конвульсии. Даже если они достанут оружие, это будут дробины слону. Мы не смогли сломать их Систему. Она была слишком большой. Она была всюду. В рекламных щитах, в огнях фонарей, в мерцающих московских окнах, в стоячей воде реки, в плывущем позади нас потоке машин, в пачке сигарет, которую я сжимал в кулаке. Она была в нас. Мы были ее перегревшимися от напряжения схемами. Схемы заменят. Система останется. Она переживет кризисы и революции. Она переживет саму себя.

Я чувствовал подступавшие слезы. Я должен был провести эти два дня с ней. Хотя бы сегодняшнюю ночь. Она была единственным, что продлевало мое существование. Это было выше всех систем, забастовок и революций. Я смог сделать шаг на улицу, но не смог сделать шага навстречу Ане. Это и было моим главным проигрышем.

– У тебя телефон работает? – спросил я Загорецкого.

– Да. Домой хочешь позвонить?

– Нет, Ане.

– Здорово. Возьми ее с собой.

– Куда? На баррикады?

– Нет. Я предлагаю пойти в клуб, где собралась отколовшаяся часть Фронта.

– Я не потащу ее туда.

– Тебе проще будет объяснить ей, почему мы это делаем.

– Я и сам не понимаю, почему. – Я растерянно смотрел на телефон.

– Because we must… Where’s our boy? We’ve lost our boy. But they should know, where you’ve gone, because again and again, you’ve explained, – тихо напевал он слова незнакомой песни. – You’re going to… National… to the national… There’s a country, you don’t live there, but one day you would like to, and if you show them what you’re made of…

– Мы сошли с ума. Окончательно сошли. Впрочем, теперь уже все равно, – сказал я и начал набирать ее номер.

Мне действительно было уже все равно. Я хотел увидеть только одно: глаза цвета Балтийского моря. Но я видел лишь большие группы сидевших по обеим сторонам набережной людей. Я видел зажженные ими костры. Отсюда лица были неразличимы, но я слышал голоса. Еще я слышал милицейские сирены, и свист, и скандирование толпы где-то вдалеке. На Савинской набережной, у клуба «Сохо румз», вспыхнули первые машины. Зазвучали рожки. Но санитарных машин пока не было.

Аня приехала в клуб около трех утра, когда уже отгремели зажигательные речи лидеров радикалов про раздачу оружия и возведение баррикад в самых оживленных местах столицы. Когда толпа, набившаяся в клуб, как сельди в бочку, перестала скандировать «Fuck Картель!» и готова была в качестве репетиции перед разгромом корпораций для начала разгромить барные стойки.

Я встретил ее у входа и повел извилистыми коридорами в закрытую зону клуба. Туда, где в нескольких маленьких комнатах кучковались лидеры движения. И хотя я был весьма нетрезв, тем не менее не мог не заметить, насколько Аня напряжена.

Мы проходим в дальнюю комнату, минуя большой холл с плазменными панелями по стенам. На панелях без звука транслируется порно, а парочки молодых революционеров и революционерш тискаются по углам. В помещении висит сладковатый запах анаши, смешанный с запахом алкоголя, а из колонок гремит «Ramstein», и все здесь пропитано настроением «последних дней Помпеи». Все невероятно пьяны и безрассудно счастливы, а я чувствую, что в кармане джинсов без остановки вибрирует мобильный. Я ищу глазами Загорецкого, но не нахожу, а в тот момент, когда мы наконец забиваемся в угол у барной стойки, Аня говорит мне:

– Пойдем отсюда!

– Почему? – не понимаю я. – Я хотел тебе все показать. Я хотел объяснить, ради чего все это. Как оно будет… завтра.

– Давай уедем отсюда, и завтра ты проснешься у меня, и все будет совсем по-другому!

– Послушай, завтра с утра мы должны стоять перед офисами. Мы собираемся взять оружие, мы…

– Что ты несешь, Саша?! – говорит она срывающимся голосом. – Какое оружие? Кому все это нужно? Прошу тебя, поедем! Завтра эти уроды бросят вас там одних. Исчезнут, испарятся!