прыть, ну и я за ним. Я уж почти что догнал его на верхушке дерева и собирался арестовать, когда меня поразил гром небесный и я лишился чувств. А когда очнулся, обвиняемого на месте уже не было.
– А почему вы полагаете, что это был Вустер?
– Он был при зеленой бороде, сэр, и в клетчатом пиджаке. Сразу бросается в глаза.
– Понятно. Не переоделся после выступления.
– Да, сэр.
Эсмонд снова облизнул губы.
– Раз так, – сказал он, – надо прежде всего позвать Вустера. Видел его кто-нибудь?
– Да, сэр. Мистер Вустер уехал в Лондон на своем автомобиле.
Это сказал Дживс. Эсмонд посмотрел на него с недоумением:
– Кто вы такой?
– Дживс, сэр. Я личный слуга мистера Вустера.
– А-а, так вы и есть Дживс? – заинтересовался Эсмонд. – Мне надо будет как-нибудь с вами поговорить.
– Буду очень рад, сэр.
– Но не сейчас. Позже. Так, стало быть, Вустер укатил в Лондон, а?
– Да, сэр.
– Спасаясь от правосудия?
– Нет, сэр. Могу ли я сделать заявление, сэр?
– Валяйте, Дживс.
– Благодарю вас, сэр. Я просто хочу сказать, что полицейский ошибается, считая преступника, совершившего грабеж, мистером Вустером. Я все время находился при мистере Вустере, после того как он вышел из концертного зала. Я сопровождал его в его комнату и оставался там до самого его отъезда в Лондон. Я помогал ему отлепить бороду, сэр.
– То есть вы свидетельствуете его алиби?
– Полное алиби, сэр.
– Но как же так… – растерянно проговорил Эсмонд, точно побежденный злодей в мелодраме. Очевидно, его очень расстроило, что уплывает из рук возможность вкатить ненавистному Гасси суровый приговор.
– Гм, – сказал полицейский Доббс, не имея, я думаю, намерения внести свой вклад в обсуждение вопроса, а просто так, ведь полицейские никогда не упустят случая сказать «гм». Но затем его вдруг осенила некая мысль, и он еще раз сказал «гм», вложив теперь в одно слово уйму смысла. – Гм, но, если это был не обвиняемый Вустер, тогда, значит, тот другой парень, Медоуз. Который представлял Майка. У того тоже была зеленая борода.
– Ага! – оживился Эсмонд.
– Вот, вот, – сказали тети.
– О! – встрепенувшись, воскликнула Гертруда Винкворт.
– Ой! – так же встрепенувшись, воскликнула Коротышка.
Я и сам, признаюсь, был близок к тому, чтобы воскликнуть «Ой!». Меня поразило, как это Дживс не подумал и очертя голову засвидетельствовал алиби Гасси Финк-Ноттла? А Китекэта, что же, бросить на растерзание волчьей стаи? Совсем не похоже на Дживса – упустить это из виду. Гляжу на Коротышку – у нее на лице написана тревога за любимого брата, в третий раз подряд угодившего в переделку. Веду взгляд дальше по дуге и вижу Гертруду Винкворт. Гертруда явно борется с сильным волнением. Щеки побледнели, грудь бурно вздымается. Нежный, прозрачный платочек, зажатый в руке, бесшумно разрывается пополам.
Эсмонд властным судейским голосом приказывает:
– Привести сюда Медоуза.
– Слушаю, сэр, – ответил Дживс и скрылся за дверью.
В его отсутствие тети набросились на Доббса с расспросами, требуя подробностей, а когда поняли, что выкраденная собака – это та самая, которая в день моего приезда ворвалась к ним в гостиную и гоняла тетю Шарлотту из угла в угол, единодушно потребовали для этого Медоуза самого беспощадного приговора из предусмотренных тарификацией, и сама тетя Шарлотта высказывалась кровожаднее всех.
Они все еще уговаривали Эсмонда не проявлять мягкотелости, когда возвратился Дживс и привел с собой Китекэта. Эсмонд бросил на него враждебный взор:
– Медоуз?
– Да, сэр. Вы желали поговорить со мной?
– Я желал не только поговорить с вами, – язвительно ответил Эсмонд. – Я желал посадить вас на тридцать суток без права замены штрафом.
Я услышал, как Доббс всхрапнул, и всхрапнул, похоже, от удовольствия. У меня даже сложилось впечатление, что, если бы не железная полицейская выучка, он бы сейчас издал восторженный вопль. Потому что как Эсмонд Хаддок имел зуб на Гасси за попытку примазаться к Коротышке, так и полицейский Доббс имел зуб на Китекэта за попытку примазаться к горничной Куини. И оба они были сильные мужчины, сторонники жесткого обращения с соперниками.
На лице Китекэта выразилось недоумение.
– Как вы сказали, сэр?
– Вы слышали. – Эсмонд посмотрел еще враждебнее прежнего. – Сейчас я вам задам несколько простых вопросов. Вы сегодня на концерте выступали в роли Пата в клоунаде?
– Да, сэр.
– В зеленой бороде?
– Да, сэр.
– И в клетчатом костюме?
– Да, сэр.
– В таком случае вы попались, сэр, – официальным тоном сказал Эсмонд, и четыре тетки сказали: «Да уж конечно, дело ясное», – а тетя Шарлотта пошла еще дальше и спросила с большим чувством: неужели тридцать суток – это предел, допускаемый правилами? Она читала одну книжку про жизнь в Соединенных Штатах, так там даже за сравнительно пустяковые нарушения дают девяносто.
Тетя Шарлотта пустилась в рассуждение на тему о том, что современная жизнь в Англии движется в сторону плановой американизации и что она, Шарлотта, например, целиком и полностью – за, так как нам многому следует поучиться у наших заокеанских кузенов, но тут вдруг начался краткий повтор эпизода со вспугнутым фазаном из сцены Доббса и Куини – это поднялась со стула Гертруда Винкворт, перепорхнула через гостиную и упала на грудь Китекэту. Она, бесспорно, немало позаимствовала у Куини, так как имела возможность наблюдать ее в работе, во всяком случае, общий рисунок роли у нее был такой же, как прежде у дочери Силверсмита. Единственная разница состояла в том, что там, где горничная говорила: «О, Эрни!» – ее дублерша твердила: «О, Клод!»
Эсмонд Хаддок вытаращил глаза.
– Эй, алло! – произнес он и добавил еще три «алло» по привычке.
Казалось бы, человек в положении