не нажрался ваты. Ты это, звони иногда. Чтобы мы хоть знали, что ты не едешь крышей, как Трис.
— Конечно. Всё ведь будет хорошо, да?
— Да, — уверенно сказала Ливи.
И положила трубку.
Несколько секунд я слушала писклявые гудки.
Было уже очень поздно: стрелки старых, громких часов, за надрывные звуки выселенные в прихожую, неуклонно стремились к полуночи. Всю эту неделю в квартире ложились рано. Мастер Дюме гасил свет в своей комнате и смотрел телевизор без звука, пока не начинал едва слышно похрапывать; тогда Арден заходил, укрывал его пледом, выключал телевизор и давал себе волю обращаться и закапываться в свой ком одеял в углу.
Сегодня из-за девочек всё пошло немного наперекосяк, и пока я звонила, мастер Дюме осматривал квартиру через сияющий красноватым светом монокль, а Арден, бурча, мыл ванну с белизной.
От разговора с Ливи было как-то кисло, и вся эта суета с осмотром и уборкой была далеко, мимо, будто ненастоящая.
Но сказать всё-таки было надо.
— Арден, — он выпрямился над ванной и раздражённо сдул волосы с лица. — Арден, Ливи считает, что Барта убили ласки.
— Вполне вероятно, — рассеянно сказал он, — мы тоже об этом думали, его задушили шнурком, а это…
И тут пронзительно зазвенел телефон.
Сперва я подумала, что это снова Ливи, но Арден взглядом попросил у меня трубку.
— Да, — отрывисто сказал он каким-то незнакомым, серьёзным голосом. — Да. Что? Как? Да, да, это важно, спасибо. Буду благодарен. Хорошего вечера.
Трубка пискнула, и Арден, будто опомнившись, опустил её на аппарат. У него были какие-то дикие глаза.
— Кесса, — я подавилась своими новостями про Барта. — Кесса, твоя покупательница… та, которая с артефактом… она умерла. Года три назад.
xxxix
Ардену звонил кто-то из коллег, сразу же, как пришло оповещение из Нового Гитеба; но, как бы мы ни хотели узнать подробности сразу — они появятся только в среду, когда в Огиц пришлют копии документов.
Я вся извелась и даже предлагала Ардену съездить вместе с ним в управление, но он отказался. Во вторник вместо новостей он снова принёс цветы, симпатичную ветку, усыпанную жёлтыми лепестками. Её некуда было ставить, и совершенно не ясно, как понимать.
— Спасибо, — неловко сказала я. — А из Гитеба…
— Пока ничего, увы.
Он покачал головой и улыбнулся:
— Красивые?
Я растерялась.
— Цветы?
— Цветы. Тебе нравятся?
— Красивые.
— Я выбирал их для тебя. Это была самая непонятная ветка во всём магазине, и я решил: пусть будет что-то сложное, Кессе нравится сложное. Я угадал? Или ты больше любишь розы?
Мы стояли в прихожей, он так и не разделся, и на пальто медленно таял снег. Декабрь начался с бурной, тёмной и густой, как кисель, метели, из-за которой по всему Огицу встали трамваи, а под окнами надрывно буксовали машины.
— Мне всякое нравится, — я пожала плечами. — И розы бывают такие красные, длинные, как балеринам в театре дарят, тоже очень хорошие.
— Ладно!
И он наконец отдал мне ветку, а сам принялся разуваться. А я стояла, глупо моргая, и смотрела, как он отряхивает над тазом заснеженную одежду, расправляет и развешивает на плечиках шарф, стучит сапогами о коврик.
Я ожидала, что он меня поцелует. И не могла решить, как отношусь к этому. Оттолкнуть его? Или, наоборот, прижаться крепче? Мне нравилось с ним целоваться, — нравилось пьянящим, искристым, как шампанское, чувством, и тёплым послевкусием на губах; но не нравилось, куда это идёт и на что похоже.
Арден не стал целовать. Прошлёпал босыми ногами в ванную, швырнул комок из носков в корзину, не попал, чертыхнулся, поднял их и кинул ещё раз. А потом долго плескался над раковиной, по-звериному отфыркиваясь.
За ужином он опять травил байки: рассказывал истории про то, как странные обычаи колдунов приводили к дурацким заявлениям, а их приходилось всерьёз расследовать. Вот, например, у всех колдунов на ладонях вытатуированы символы Родов: тот, в который ты был послан Ночью, на левой руке, и тот, в котором ты есть, на правой. И как-то раз в столичное управление обратился колдун с заявлением на производителя сковородки, потому что у той раскалилась ручка, что повлекло за собой ожог ладони, а это — оскорбление его колдунской идентичности, и как ему теперь здороваться с людьми, травмированному?
Или вот колдуны делят между собой пространства, даже если они не их. И если два колдуна одновременно зашли в один и тот же сквер, они должны либо поделить его пополам, либо решить, кто из них кого уважает больше, и проигравший отставляет в сторону оружие, чтобы дать победителю преимущество на территории. И как-то два пьяных колдуна устроили драку в столичном фонтане, потому что фонтан был очень красивый, а уважаемые мастера не сумели друг с другом уважительно договориться.
Наверное, мастер Дюме мог бы рассказать какие-нибудь свои истории с другой стороны баррикад, о странных, некультурных двоедушниках, которые не празднуют свадьбы в храмах и хоронят своих покойников в сырой земле. Но мастер Дюме только ухмылялся и ничего не писал, а потом отказался от чая и заторопился к телевизору.
Я же планировала посвятить вечер артефакторике. Заумные книги мастера Ламбы давно были прочитаны, не