…Понятно, заключил он. Кажется, святой отец был прав: в самом деле, медальон его хранил. Стоило остаться без него — и тут же пришлось вспомнить, каково это, когда у тебя нет никаких чудесных свойств. Даже не двигаясь, он чувствовал, как ноет тело.
Тадеуш снова открыл глаз — тот, что не заплыл. Человек за столом из ящиков явно не заметил, что его гость пришел в себя; он продолжал что-то писать, не поднимая головы. Тадеуш нечасто встречался с ним, но вот что было странно: каждый раз он ловил себя на ощущении вроде дежа-вю. И еще: почему-то Милош тоже начал казаться кем-то смутно знакомым, — хотя раньше он искренне уверил Эльзу, что впервые его встретил в день покушения. Нет, кажется, он все же видел его — когда-то… может быть, очень давно. Но Тадеуш никак не мог вспомнить, как и когда это было, и правда ли это была вообще, — хотя память на лица у него была отличная. К тому же, у него была очень развито некое «шестое чувство» — он лучше запоминал общие ощущения от людей, чем их внешность.
И вот сейчас… когда он открыл глаза, лежа на низком топчане из ящиков, а этот человек сидел, склонившись над бумагами, и пламя керосинки дрожало, бросая отсветы… Тадеуш, вдруг вспомнил и это лицо, и позабытый образ этого человека целиком — словно ожил отпечаток, некогда оставленный в его сознании. Сам себе удивляясь, он произнес:
— Отец?..
Тот замер на мгновение, но поднял на Тадеуша совершенно спокойный взгляд. Лодзянский настолько часто в разных вариациях представлял себе этот момент, что уже пережил заочно все возможные исходы и был готов к неизвестному.
— Да, Тадеуш. Я велел принести тебя сюда, потому что тебе того и гляди проломят голову во сне.
Тадеуш попытался вскочить, но Лодзянский быстро подошел и удержал его.
— Обниматься будем после, а то придется обнимать тебя вместе с этими ящиками. Что так смотришь? Я это, я. Да, я не умер, когда ты был маленьким — хоть тебя и уверяли в обратном.
— А мама…
— Мать — единственная, кто знает… из гражданских.
В «комнату» неслышно вошел Милош. Тадеуш перевел на него взгляд:
— А… Милош?..
— А Милош Ковалевский — твой родной дядя. Брат твоей матери. Он тоже замечал, что ты раздумываешь, где ты его видел. И, раз уж ты нас узнал и все равно об остальном спросишь, скажу тебе сразу: я не знаю, будешь ли ты рад, что меня встретил. Я за тобой наблюдал и понял: у тебя… строгие принципы. Ты прав, по большому счету, а у нас вся жизнь состояла из выбора между плохим и плохим.
Тадеуш улыбнулся здоровой половиной лица:
— Вот еще! Хватит стращать. Лучше просто расскажи.
— Хм… Ну, начну с того, что оба мы — бандиты с большой дороги, как говорится. Вернее, были ими… Да, когда-то мы с твоим дядей славились среди контрабандистов. Мы тогда еще сдружились, — а потом я увидел его сестру, ну и… понял, кто станет твоей мамой. Поселил ее в домике в тихом месте, думал даже завязать, отойти от дел — но не успел. Взяли нас. Легавые, имею я в виду… И, поверь, ни я, ни Милош смерти не боялись — но они, сволочи, прознали, где живет твоя мать… а она как раз тобой была уже беременна. Короче, наплевали мы оба на бандитскую честь и согласились на сотрудничество. Стали против бывших подельников работать втихую. Самое презренное дело среди бандитов. Как тебе это? — Лодзянский придвинул к топчану Тадеуша ящик, уселся и теперь смотрел с легким любопытством.
— Да никак, — ответил Тадеуш, — Я тоже плевать хотел на бандитскую честь.
Милош хохотнул.
— Ага, — продолжал Лодзянский, — Ну что ж, слушай дальше. Перекантовались мы некоторое время внештатными агентами, — а потом так у нас пошло дело, что там, у легавых наверху, кто-то сообразил: слишком уж мы хороши, чтобы внештатными прозябать. Своей блестящей карьерой я тебя утомлять не буду, скажу только, что закончил я не последним лицом германского направления внешней разведки Польши. Милош был у меня в диверсионной группе.
— Так… — вспомнил Тадеуш, — И почему ваши диверсии повернулись против эльзиного деда… барона фон Лейденбергера, то есть?
— А-а…Да потому, что барон и его друзья сильно уж расхозяйничались на польской территории. Оружие они у нас делали, и местные промышленники их покрывали, и не только промышленники… коллаборанты хреновы. Там сложное вышло дело, Тадеуш. И еще сильнее оно осложнялось тем, что ты перешел дорожку Отто Штальбергу… помнишь такого? Баронский адъютант. Жуткий тип, знаешь ли, — но я бы многого не пожалел, чтобы заполучить такого подчиненного. Так вот: очень уж ты ему намозолил глаза. Сначала ты Эльзу свою искал, — а барону с чего-то пришла мысль ее прятать, и Отто всюду расставил своих людей, чтобы следить: кто же ею интересоваться будет-то. А это аккурат ты и оказался. Но это бы еще полбеды; по-настоящему плохо стало, когда ты вляпался в историю с покушением. Да, сначала мы пытались достать барона, действуя «в лоб», — еще до того, как поняли, что не справимся. Ты умудрился уйти в тот день от моего наружного наблюдения — и вдруг возьми да вылези прямо посреди перестрелки! Милош не сплоховал: утащил тебя оттуда. Но с тех пор ты для Отто стал врагом навроде нас. Сам понимаешь, как мне пришлось постараться, чтобы выкрутиться.
— Постой… — проговорил Тадеуш, — Я и сам думал… Я потом узнал: не барон устроил ту могилу, и вообще это неправда. Это ведь твои были люди, что тогда в трактире при мне про нее так увлеченно разговаривали? Как нарочно…
— А то. Я перед этим послал кое-кого устроить могилу твоей подружки и распустить слухи среди местных. Инсценировка вышла ниже среднего — но мне ведь не Абвер и не Отто нужно было обвести вокруг пальца… О, вижу, выражение твоего лица изменилось. Да брось, шутка была вполне невинная. Я же не трогал твою Эльзу. Зато вы смотали удочки, как я матери твоей перед этим и наказал… И вовремя.
— Это-то ладно, — совладал с собой Тадеуш, — Это я еще могу понять. Но вот скажи-ка мне, как в той же могиле оказался барон?
— Ну… — замялся Лодзянский, — Я, конечно, мог бы тебе наплести, что это уж меня не касается — мало ли, дескать, кто по тому кладбищу ходил и что надумал сделать. Но ладно уж, — он прямо глянул в глаза сына, — Да, это я. Я убил барона. Удивлен? Я, кажется, уже намекнул, что к хорошим людям не отношусь. У нас с бароном были свои, и очень серьезные счеты.
— Но… черт… почему так? Почему надо было его туда засовывать? Аж думать об этом… — Тадеуша передернуло.
— Скажем так: это был экспромт. Обойтись без убийства я не мог, но и убить его было сложно. Ведь почему покушения не удавались? Чертов Отто такими штучками вооружил своих людей, что не подобраться было. А тут вдруг ты во второй раз отрываешься от наблюдателей — и сталкиваешься со стариканом на вокзале. Нет, это не мы запланировали: ты сам ему все выложил. Даже не посмотрел, как у него отпала челюсть… Ну а люди мои неподалеку крутились, и услышали это. Сам понимаешь, грех было не воспользоваться. И я придумал такой, знаешь, кунштюк, чтобы барон сам, по своей воле, куда-нибудь явился в одиночку. Могила подошла как нельзя лучше для этого: второй раз сослужила мне службу. Но это уж, извини, я тебе рассказывать не буду.