Читать интересную книгу Прекрасные и обреченные - Френсис Фицджеральд

Энтони ответил.

— Запомните, встретив на улице офицера, вы обязаны подтянуться и приветствовать его, как полагается по уставу!

— Хорошо!

— Надо отвечать «Так точно, сэр!».

— Так точно, сэр!

Дородный офицер что-то буркнул и, резко развернувшись, пошел своей дорогой. С минуту постояв, Энтони тоже двинулся дальше, но город уже утратил экзотическую праздность, и из окутывающего его полумрака вдруг ушло волшебство. Внутренним взглядом он оценивал всю недостойность и унизительность своего положения. Энтони испытывал ненависть к попавшемуся на пути офицеру и ко всем офицерам вообще. Жизнь казалась невыносимой.

Пройдя полквартала, он заметил, что девушка в сиреневом платье, которая хихикала над его конфузом, идет вместе с подругой впереди, шагах в десяти. Несколько раз она оборачивалась, и ее большие глаза, которые казались того же цвета, что и платье, искрились веселыми смешинками.

На углу девушки замешкались, и перед Энтони встал выбор: составить им компанию или, не замечая, пройти мимо. Он обогнал подруг, задумался и в конце концов сбавил шаг. В следующее мгновение веселая парочка снова с ним поравнялась, буквально покатываясь со смеха. Но не назойливо-резкого, как у участниц этой хорошо знакомой комедии в Нью-Йорке, а приглушенно-нежного, заливистого, словно бьющее через край веселье, вызванное остроумной шуткой, предметом которой он, сам того не ведая, стал.

— Здравствуйте, — приветствовал Энтони девушек.

Ее глаза казались бархатистыми, как полумрак улицы. То ли действительно фиолетовые, то ли к их густой синеве примешиваются серые тени сумерек?

— Приятный вечер, — неуверенно продолжил Энтони.

— Точно, — откликнулась вторая девушка.

— Ну, для вас-то он оказался не слишком приятным, — вздохнула подруга в сиреневом платье. Ее голос гармонировал с южной ночью, как и сонный ветерок, шевеливший широкие поля шляпы.

— Не мог упустить шанс порисоваться, — заметил Энтони с презрительным смешком.

— Определенно, — согласилась девушка.

Завернув за угол, они неспешно побрели по боковой улочке, словно привязанные к невидимому буксиру. В этом городе казалось вполне естественным вот так свернуть за угол и идти без цели неведомо куда, ни о чем не думая… Погруженная в темноту улочка походила на неожиданно появившийся отросток растения, уводивший в мир изгородей из шиповника и тихих домиков, притаившихся вдали от центра.

— Куда направляетесь? — вежливо поинтересовался Энтони.

— Просто гуляем. — Ответ можно было расценить по-разному: как оправдание, намек или обычное разъяснение.

— Позволите составить вам компанию?

— Да, пожалуйста.

Непривычная манера разговаривать давала свои преимущества. Энтони не мог определить по говору, к какому сословию принадлежит житель Юга. В Нью-Йорке девица из низших слоев общества поражала грубостью, и общение с ней не доставляло радости, разве что глядя сквозь розовые очки пьяного угара.

Темнота, сгущаясь, наползала на всю компанию. Разговаривали мало. Энтони задавал ни к чему не обязывающие вопросы, а подруги, как свойственно жителям провинции, не отличались многословностью. Они прошли один поворот, потом следующий. Посреди квартала остановились у фонарного столба.

— Я здесь живу, — пояснила вторая девушка.

— А я — через несколько кварталов, — откликнулась ее подруга в сиреневом платье.

— Разрешите проводить вас до дома?

— До угла, если желаете.

Вторая девушка отступила на несколько шагов назад. Энтони галантно приподнял фуражку.

— Вам полагается взять под козырек, — рассмеялась девушка в сиреневом платье. — Как всем солдатам.

— Непременно научусь, — с серьезным видом заверил Энтони.

— Ну ладно, — сказала вторая девушка и, немного помедлив, добавила: — Позвони мне завтра, Дот. — Она вышла из желтого круга света.

Энтони и Дот в полном молчании прошли три квартала и остановились у ветхого дома. Здесь она жила. Возле деревянной калитки Дот задержалась.

— Что ж, спасибо.

— А вам непременно надо домой так рано?

— В общем, да.

— А нельзя еще немного погулять?

Дороти смотрела на Энтони спокойным, ничего не выражающим взглядом.

— Мы с вами даже не знакомы.

— Еще не поздно, — рассмеялся Энтони.

— Пожалуй, мне пора.

— Мы могли бы прогуляться, а потом сходить в кино.

— Хорошо бы.

— И я проводил бы вас домой. Времени достаточно. В лагерь я должен вернуться к одиннадцати.

Стояла такая темень, что Энтони едва мог ее разглядеть: только колышущееся на ветру платье и светящиеся озорным блеском глаза.

— Почему вы не хотите… Дот? Неужели не любите кино? Пойдемте.

Дот покачала головой:

— Пожалуй, не стоит.

Энтони нравилась Дот, и он понимал, что та нарочно медлит с ответом, стараясь произвести впечатление. Он подошел ближе и взял ее за руку.

— А если мы вернемся к десяти, согласны? Просто сходим в кино?

— Ну, так и быть…

Рука об руку они отправились обратно к центру города вдоль подернутой дымкой плохо освещенной улицы. Мальчишка-негр, продающий газеты, предлагал экстренный выпуск в характерной для местных торговцев манере с мягкой модуляцией в голосе, который звучал музыкально, как песня.

Дот

Роман Энтони с Дороти Рейкрофт стал неизбежным следствием растущего небрежения к себе. Энтони приходил к ней не из желания обладать предметом своих вожделений и не из растерянности перед личностью более энергичной и напористой, как произошло четыре года назад при знакомстве с Глорией. Просто соскользнул в любовную связь из-за неспособности принимать конкретные решения. Энтони не мог сказать «нет!» ни мужчине, ни женщине; он был одинаково покладист и уступчив и с человеком, просящим взаймы денег, и с соблазнительницей. Он вообще редко принимал решения, а когда подобное все же случалось, это были близкие к истеричности порывы в состоянии паники, нахлынувшей после пробуждения от неотступного кошмара.

Слабость, которой он потворствовал в данном случае, вызывалась стремлением к острым ощущениям, необходимостью получить некий стимул извне. Впервые за четыре года он снова почувствовал способность к самовыражению. Эта девушка сулила покой, и часы, проводимые каждый вечер в ее обществе, смягчали нездоровые и, как всегда, бесплодные скачки воображения. Энтони превратился в настоящего труса — стал рабом многочисленных беспорядочно блуждающих мыслей, которые вырвались на волю после краха искренней привязанности к Глории. Именно это чувство, словно тюремщик, караулило его несостоятельность, не позволяя сбежать из темницы.

В тот первый вечер, когда они стояли у калитки, Энтони поцеловал Дороти и назначил свидание в следующую субботу. Потом вернулся в лагерь и при свете тайком зажженной лампы написал длинное письмо Глории, страстное, полное мрачной сентиментальности, воспоминаний о благоухающих цветах и искренней, переполняющей душу нежности. Все это Энтони познал снова на краткое мгновение, что длился взаимный поцелуй под роскошной южной луной всего час назад.

В субботу вечером Дот ждала у входа в кинотеатр «Бижу». Как и в минувшую среду, на ней было надето платье из тончайшей сиреневой ткани органди. Правда, его предварительно постирали и накрахмалили, и теперь оно выглядело свежим, без единой лишней складочки. При дневном свете первое впечатление Энтони подтвердилось: Дот обладала своеобразным очарованием с оттенком незавершенности, как эскиз к портрету. Чистенькая, с мелкими неправильными, но выразительными и гармонирующими между собой чертами лица, она напоминала темный маленький недолговечный цветок. И все же Энтони полагал, что открыл в Дот некую духовную замкнутость и силу, которую девушка черпала, пассивно принимая все, что происходит вокруг. Впрочем, здесь он ошибался.

Дороти Рейкрофт исполнилось девятнадцать лет. Ее отец держал маленький, приносящий скромный доход магазинчик. Дот окончила среднюю школу одной из четырех худших учениц в классе, за два дня до смерти отца. В школе ее репутация оказалась подмоченной. По сути дела, поведение на пикнике, который и дал пищу слухам, можно назвать обычной неосмотрительностью, так как Дот сохранила девственность в течение всего последующего года. Парень работал продавцом в одном из магазинов на Джексон-стрит и на следующий день после того случая неожиданно отбыл в Нью-Йорк. Он уже давно туда собирался, но медлил, намереваясь довести до конца любовное приключение.

Спустя некоторое время Дот рассказала о своем романе подруге и потом, наблюдая, как та удаляется по сонной, залитой солнцем пыльной улице, вдруг в момент озарения поняла, что ее тайна теперь является всеобщим достоянием. И все же, поделившись с подругой, она почувствовала себя гораздо лучше, хотя и испытывала некоторую горечь и максимально приблизилась к тому образу, что ей приписывала молва. Потом Дот сошлась со следующим мужчиной, уже не скрывая намерения снова доставить себе удовольствие. Так и пошло. Девушка не была слабой, потому что внутренний голос об этом молчал, не была она и сильной, так как не знала, что для некоторых поступков, которые совершает, требуется храбрость. Дороти никому не бросала вызов, не приспосабливалась и не шла на компромисс.