Прокурор изменил формулировку обвинения с покушения на убийство на нападение с нанесением тяжких телесных повреждений. Эккерс был признан виновным по этому обвинению и получил пять лет каторги без права замены.
И наконец по последнему обвинению – в убийстве – он также был признан виновным, и судья Барнард сказал на открытом судебном заседании:
– Вынося приговор по этому обвинению, я вынужден был принять во внимание, что обвиняемый действовал, как загнанное в ловушку животное, и предварительного умысла не имел...
Приговор – восемнадцать лет заключения; все сроки суммируются. Апелляция была отклонена.
Лежа на больничной койке, Конрад Берг – нога в гипсе, стакан джина "Олд бак" в руке – сказал:
– Ну, в течение следующих двадцати восьми лет нам нечего беспокоиться из-за этого ублюдка – прошу прощения, миссис Морган.
– Двадцать девять лет, дорогой, – твердо поправила его Джейн Берг.
* * *
В июле вышло американское издание "Нашего собственного мира" – и сразу кануло в голодный бездонный омут равнодушия, где тонет столько хороших книг. И, канув, не оставило ни следа, ни ряби на поверхности.
Бобби Дуган, новый литературный агент Дебры в Америке, написал, что ему очень жаль и он очень разочарован. Он ждал, что после публикации появятся хоть какие-то отклики, пусть даже критические.
Дэвид воспринял это как личное оскорбление. Целую неделю он бушевал; одно время казалось, что он действительно отправится в Америку, чтобы физически расправиться с этой страной – устроить этакий Вьетнам наоборот.
– Идиоты, – говорил он. – Это лучшая из написанных людьми книг.
– О Дэвид! – скромно протестовала Дебра.
– Да! И я хочу поехать туда и ткнуть их в нее носом.
Дебра представила, как он пинком открывает двери издательств в Нью-Йорке, как в панике бегут литературные критики, выпрыгивают из окон небоскребов или запираются в женских туалетах, чтобы спастись от гнева Дэвида.
– Дэвид, дорогой, ты необъективен по отношению ко мне, – она рассмеялась, но ей было больно. Очень больно. Она чувствовала, как пламя ее желания писать гаснет, колеблемое в холоде равнодушия.
Когда она садилась за свой стол перед микрофоном, слова больше не рвались с языка, мысли не теснили друг друга. Раньше Дебра видела, как разворачивается действие, словно смотрела пьесу, видела, как ее герои смеются, плачут, поют. Теперь перед ее глазами были только темные тучи, и в них – никаких очертаний.
Часами сидела она теперь за столом и слушала голоса птиц в саду.
Дэвид чувствовал ее отчаяние и пытался помочь. Когда часы, проведенные за столом, оказывались бесплодными, он брал ее с собой к новым изгородям на границах имения или на рыбалку, на глубокие пруды, за крупным мозамбикским лещом.
Дебра уже знала все в пределах дома и его ближайших окрестностей, и Дэвид начал знакомить ее с более отдаленными уголками. Каждый день они пешком ходили к прудам, и Дебра запоминала ориентиры вдоль тропы; она нащупывала их своей резной тростью. Зулус осознал свою роль в этих походах, и Дэвиду пришла в голову мысль привязать к его ошейнику маленький серебряный колокольчик, чтобы Дебре было легче следовать за ним. Вскоре она уже могла ходить туда без Дэвида, следуя за колокольчиком Зулуса и сверяясь с ориентирами.
Дэвид тем временем был занят: он убрал проволочную изгородь Конрада, который по-прежнему был прикован к постели; вдоль трех уязвимых границ Джабулани нужно было ставить новые изгороди. Вдобавок следовало нанять африканцев-егерей и подготовить их к работе. Дэвид придумал для них форму, организовал егерские посты в тех местах, где на территорию имения было легче всего проникнуть. Он часто летал в Нелспрейт, чтобы обсудить эти приготовления с Конрадом Бергом, и с его легкой руки начал разведку водных запасов. Ему хотелось открыть поверхностные источники воды в удаленных от прудов районах Джабулани, и он изучал возможность постройки дамб или рытья скважин. Он работал с утра до вечера, похудел и загорел. Но по-прежнему ежедневно много часов проводил в обществе Дебры.
Из лаборатории вернули 35-миллиметровые слайды, которые он сделал перед тем, как Иоганн Эккерс уничтожил стадо буйволов. Слайды оказались безнадежно плохими. Крупные животные будто находились на горизонте, а птицы, поедающие насекомых на их спинах, превратились в крошечные точки. Эта неудача подстегнула Дэвида, и из одной из очередных поездок в Нелспрейт он вернулся с 600-миллиметровым телескопическим объективом.
Пока Дебра пыталась сочинять, Дэвид установил рядом с ней камеру и фотографировал птиц через открытое окно. Результаты оказались неодинаковыми. Из тридцати шести снимков тридцать пять можно было выбросить. Но один оказался прекрасен – сероголовый сорокопут в полете, расставивший крылья; солнце отражалось в его ярком оперении и блестящих глазах.
Дэвид стал ярым фотолюбителем, и последовали новые партии объективов, треножников и другого оборудования, пока Дебра не заявила протест: это увлечение было целиком связано со зрением, и она не могла его разделить.
И тут Дэвида охватило вдохновение, знакомое гениям. Он заказал пластинки Джун Стеннерд с записями птичьих голосов – и Дебра была очарована. Она внимательно слушала их и восхищалась, узнавая знакомые.
И, естественно, захотела сама делать записи: и звон колокольчика Зулуса, и гудение "лендровера" Дэвида, и голоса слуг на кухне – и слабый, очень слабый писк скворца.
– Не получается, – пожаловалась Дебра. – Как же ей удается получать такие четкие записи?
Дэвид кое-что почитал и соорудил для нее параболический рефлектор. Выглядел он не очень изящно, но действовал. Нацеленный на источник звука, он собирал звуковые волны и направлял в микрофон.
Со временем они отказались от окна кабинета Дебры. Дэвид построил удобные постоянные укрытия у водопоев на прудах, а когда егеря докладывали о гнезде интересных птиц, они сооружали временное укрытие из тростника и брезента, иногда на высоких подпорках, и там Дэвид и Дебра проводили много радостных часов вместе, фотографируя и записывая звуки. Даже Зулус научился лежать тихо и неподвижно, колокольчик с него в таких случаях снимали.
Постепенно возникла профессиональная фото– и аудиостудия. Наконец Дэвид набрался храбрости и послал в "Журнал дикой жизни Африки" десяток своих лучших снимков. Две недели спустя его известили, что снимки будут напечатаны, и прислали чек на сто долларов. Это составляло примерно двадцатую часть одного процента той суммы, что он затратил на оборудование. Дэвид воспылал энтузиазмом, Дебра радовалась за него. За обедом они распили две бутылки "Вдовы Клико", и под влиянием возбуждения и шампанского их любовь была особенно изобретательной.