Светлана посмотрела в чистую синеву его глаз, как в мутное болото, и ушла, обронив подбежавшей к ней Габи:
— У сменного мастера острый приступ симуляции. Это серьезно.
51
Прием по случаю возвращения генерального консула из длительной поездки в Латинскую Америку близился к концу.
Виновник торжества не обременил гостей своим присутствием. Он пребывал в депрессии. Отобедал и отбыл в покои упомянутый господин.
Отяжелевшие от съеденного, выпитого, услышанного и произнесенного, гости, разбившись на группы, искали убежища от духоты в отдельных помещениях с кондиционерами или на мраморных скамейках вместительной ротонды в саду, где на игорных столиках заманчиво сверкали ведерки со льдом, из которых торчали горлышки сосудов с освежающими напитками.
— Кажется, можно и нам перевести дух, — сказал Гикуйю главному распорядителю, — я готов свалиться. Знобит, в голове шум, вялость.
— У меня самого шумит в голове с утра до ночи, — огрызнулся распорядитель, — чтоб им лопнуть, ненасытным. Сейчас нам самая работа, потерпи.
— Просто невтерпеж.
— Собери в малом зале бокалы и сматывайся.
— У вас не найдется хины?
Распорядитель посмотрел на него и сказал:
— Ты свободен.
Папаша Гикуйю оставил в подсобке поднос, снял белоснежную униформу и натянул свою рубаху цвета хаки.
Опустившись по ступеням террасы, он направился в сторону ворот по боковой гравиевой дорожке, утираясь влажным носовым платком. Ленивый говор и смешки в ротонде стали тише.
Ворота были широко распахнуты в ожидании скорого отъезда гостей. Привратник разговаривал с кем-то, скрытый высокой и плотной щетиной аккуратно подстриженного декоративного кустарника. Гикуйю сбавил шаг.
Наконец за спиной послышались торопливые шаги. Гикуйю обернулся и вздохнул с облегчением. Его догнал здешний садовник, приятель бармена.
— Что ты хотел? — сразу спросил он у Гикуйю.
— Тсс… — бармен приложил палец к огромным своим губам, — не ори.
— А что? — насторожился садовник.
— Я просил тебя на пару слов по секрету. Вот какое вышло дело. Недавно я случайно услышал, как один мой клиент жаловался другому, что как-то потерял или забыл на столике в саду, здесь у вас, серебряную газовую зажигалку. Он ужасно горевал: она дорога ему как память о путешествии на край света. Жаловался, будто ему ее не вернули. Говорил, что щедро отблагодарил бы всякого, кто нашел бы его пропажу. Я сразу припомнил твои слова насчет какой-то зажигалки. Мы могли бы заработать.
— Пфе! Вспомнил, когда это было.
— И все-таки, где она?
— Я никогда не был вором, — горделиво молвил садовник, — никогда не присваивал чужого. Я немедленно отдал зажигалку первому же белому в тот вечер с просьбой вернуть тому из гостей, кто хватится, и ничего о ней больше не слышал и слышать не желаю. Это меня не касается. Мне плевать, если ее хозяин пожалел жалкого гроша, чтобы отблагодарить меня за честность, плевать.
— В том-то и дело, что ее ему не вернули.
— Ну и пусть подавятся. Какое нам дело. Плевать. Нужны тебе их паршивые подачки? Из-за этого ты меня звал?
— Думал подзаработать. Да и клиента жалко, прямо горюет до сих пор. Слушай, кто тот белый, которому ты ее отдал?
— Да был тут один, — сказал садовник, — вроде помощника у господина консула. Слим, сущий ангел без крыльев. Хромой, с тросточкой. Слим Нордтон. Никогда не подумал бы, что такой чистюля нечист на руку. Хотя мне он давно не нравился. Заберется с этой истеричкой Магдой-Луизой в конец аллеи, шепчет ей на ухо, как змея, или водит ее, дуру, по саду, прямо по копаному, всю мою работу испоганят ножищами. Все равно ее бросил, Магду, секретаршу господина консула. Улетел, говорят, насовсем, уже давно. А ее мне не жалко, она тоже штучка, будь уверен, большая мастерица пудрить мозги кому не лень. Все они хороши…
— Я так понял, хромого уже нет?
— Как языком слизало. Примерно недельку спустя после отъезда господина консула в Эквадор. Господин консул очень недоумевал, когда вернулся. Слим ведь улетел без спросу. Черт их разберет. Так что забудь и думать про награду за ту зажигалку. Будь здоров!
Садовник шел, загребая ревматическими ногами.
Гикуйю выждал, когда он скроется. Пригнулся, чтобы снять туфлю и вытряхнуть из нее камешек, затем скосил глаза в одну, в другую сторону и нырнул в гущу зелени, рискуя исцарапать лицо.
Замер среди листвы, дождался, пока не унялась немного колотушка в груди, осторожно вытянул шею, прислушался. Так, словно осмотрительный лазутчик в стане вражеской армии, он простоял чуть дыша довольно долго.
Страх и решимость боролись в нем.
Но вот, отбросив наконец колебания, медленно, стараясь не наступить подошвами на обломок сухой ветки в траве, Гикуйю двинулся в глубь сада.
Он достиг узкой тропинки, которая вскоре вывела его к асфальтовой ленте, вдоль нее-то и продолжил путь уже увереннее, укрываясь за стволами развесистых деревьев, что росли по обочинам.
Интуиция и былая наблюдательность не обманули бармена, старый, заброшенный гараж находился именно там, куда он пробрался. Замки сарая не сломать, даже пытаться не стоило, чтобы ненароком не выдать себя шумом, и Гикуйю тихонько, как мышь, обошел уже слегка обветшалое сооружение, выискивая лазейку.
И нашел ее.
На уровне его головы находились похожие на амбразуры окошки, достаточные, однако, в диаметре, чтобы в них протиснулся человек его комплекции. Одно из окошек было без стекла, мятый кусок картона закрывал его.
Гикуйю заторопился. Его словно подстегивал голос незримого Киматаре Ойбора, старого служаки, которого бармен в душе считал образцом мужества и отваги.
Приставив к стенке старую тачку, в которой, вероятно, его приятель-садовник перевозил землю и удобрения, Гикуйю, предварительно убрав картонную заслонку, проник сквозь незастекленное окно в заброшенный гараж.
Машина стояла в углу за хламом, накрытая грязным, полуистлевшим чехлом, предназначавшимся скорее для грузовика, чем для легкового автомобиля.
Отвернув край громоздкого и тяжелого покрывала, Гикуйю принялся изучать машину привыкавшими постепенно к полумраку глазами, не забывая при этом чутко прислушиваться к наружным звукам.
Бармен не умел водить машину, не разбирался в марках и моделях, но в эти минуты он нисколько не сомневался, что перед ним стояла именно та машина, которой интересовался полицейский.
Машина эта была просто варварски ободрана, краска смыта каким-то неведомым бармену химическим препаратом, однако тому, кто потрудился над ней, не пришло в голову снять колеса или хотя бы тщательно стереть с них желтоватые потеки.