какая она была милая, добрая!.. Наконец, слушая это дитя, невозможно было не восхищаться ее умом; однако же ее красота приводила молодых людей в такое замешательство, что они теряли способность воспринимать слова и, видя ее дивные губки, могли думать лишь о будущих поцелуях.
Сюзанна и Анри Монбардо, Максим и Мария-Тереза Летелье провели лучшие дни своего детства, отдыхая летом в Мирастеле и Артемаре. Там к их подростковым играм присоединялась Фабиана д’Арвьер; там же щуплый бедняжка-сирота, которому господин Летелье дал образование, проводил в их компании чудесные дни, прежде чем стать верным секретарем своего покровителя.
Артемар и Мирастель! Сколько воспоминаний! Юные Монбардо обожали тетушку Летелье; маленьких Летелье бранила тетушка Монбардо; и в солнечное время года между замком госпожи Аркедув и виллой доктора наблюдалось постоянное движение. Жили и питались то в одном доме, то в другом – как придется, – иногда задерживаясь то здесь, то там на несколько суток.
Тон всем веселым забавам задавала в замке госпожа Аркедув. И она была такой бойкой, эта невысокая элегантная дама с перетянутыми синей лентой волосами, облаченная в монашеского покроя платье из альпаки и небольшую пелерину с нарядными манжетами и воротничком, она была такой подвижной и бодрой, несмотря на свою хрупкость, что все забывали о том, что она слепая, и, вероятно, она и сама иногда об этом забывала.
Прегрешение Сюзанны, увы, отбросило на жизнь семьи тень позора… Но нельзя ведь беспрерывно краснеть оттого, что твоя дочь или сестра стала жертвой совратителя?..
Вот почему появление в Мирастеле господина Летелье, впереди которого шествовали его жена Люси и дочь Мария-Тереза, а позади – сын Максим и секретарь Робер Коллен, было встречено радостными возгласами.
Сарваны находились в зените своей славы, и за столом разговор шел только о них. Сразу же после ужина молодежь убежала: каждый год, тотчас же по приезде, один и тот же веселый обычай побуждал вновь прибывших совершать обход Мирастеля.
В опустившихся сумерках они долго разглядывали силуэт этого старинного замка с его флюгерами из кованого железа, устремленными к звездам; затем посетили прилегающую к замку ферму, прогулялись по чуть наклонному парку, террасе, обсаженной цветущими каштанами. Гинкго билоба, редчайшее дерево, прародители которого восходят к временам потопа, они приветствовали, как старого дядюшку из растительного мира, после чего прошлись по вековой грабовой аллее, что вела к воротам, под ее темным сводом мрак сгущался еще больше даже в самую непроглядную ночь.
Гуляющие казались четырьмя подвижными точками: две большие темные и две маленькие светлые скользили, шурша камушками, по дорожкам, посыпанным речной галькой. И в их разговоре часто звучало имя Сюзанны…
Но вдруг, тявкая и подрагивая, что-то черное устремляется к гуляющим. Это Флофло, померанский шпиц с лоснящейся от постоянных ласк шерстью, тоже друг детства и одногодка Марии-Терезы, хотя для песика это уже преклонный возраст… Его встречают с радостью. О Сюзанне мало-помалу забывают, и при свете луны, показавшейся над коньком крыши, сентиментальный обход продолжается.
Вот и славно. А родители?
Родители? Они беседуют в гостиной, где также находятся госпожа Аркедув и Робер Коллен. И в то время как госпожа Монбардо, из головы у которой никак не выходят сарваны, про себя беспокоится об ушедших на прогулку детях, бабушка, обращаясь к мсье Летелье, спрашивает:
– Почему вы приехали в Мирастель так рано, Жан?
Но астроном отвечает не сразу. Он со смущенным видом смотрит на жену, та же бросает полный высокомерия взгляд на секретаря, критически осматривая этого бедного человечка, такого тщедушного, тощего и безобразного с головы до ног. Можно подумать, что она производит опись его физических недостатков, выступающих скул, чересчур высокого лба, всклокоченной бородки, пристально вглядываясь в спрятавшиеся за золотой оправой очков красивые мечтательные глаза, словно они так же обижены судьбой, как и все остальное. Робер Коллен понимает этот безмолвный намек. Чувствуя, что он здесь лишний, встает, бормочет: «Если позволите, я пойду… гм… разберу свои вещи» – и удаляется, протирая золотые очки.
– Какой славный парень этот Робер, – говорит госпожа Монбардо. – Нельзя же так с человеком, Люси!
– Не люблю надоед, – произносит госпожа Летелье томным тоном. – Этот мсье наводит на меня смертельную скуку… И потом, с таким лицом…
– Люси, Люси! – ворчит господин Летелье.
Что и говорить, с женой доктору повезло больше. Если попытаться дать каждой из сестер краткую характеристику, то одну можно назвать снисходительной и доброй, искренней и естественной, а вторую – беспечной и язвительной, привыкшей грубо обходиться с близкими. Добавим, что госпожа Летелье красила волосы хной, часами без причины валялась в постели, что ногти ее блестели, как от масла, из-за того, что она без конца их полировала, и мы получим достаточное о ней представление.
Тем временем госпожа Аркедув повторяет свой вопрос, и, так как теперь его окружают одни лишь родственники, господин Летелье полагает возможным ответить:
– Мама, я буду вынужден вернуться в Париж через две недели. Но я вам привез Марию-Терезу, вот что главное.
– Она заболела? Что случилась?.. – пугается бабуля, которая думает о другой внучке, Сюзанне.
– Нет, не волнуйтесь. Но, как вам известно, двенадцатого апреля мы торжественно открывали экваториал, подаренный мистером Хаткинсом… Что с тобой, Каликст?
Каликст чуть не подпрыгнул.
– Ничего, – говорит он. – Просто это имя, Хаткинс… Продолжай, продолжай.
– Этот праздник, мама, удался на славу. Кого только на нем не было – знаменитейшие персоны, сливки парижского общества, множество видных иностранных гостей. Наша Мария-Тереза, для которой это был первый выход в свет, произвела там настоящий фурор… и с того дня – черт его побери! – нас буквально завалили предложениями о браке, столь настойчивыми, лестными и даже… неожиданными, что, не решаясь, с одной стороны, выдать ее замуж такой молодой, а с другой стороны, уже не зная, как отвечать на этот нескончаемый поток писем и визитов, мы решили бежать! Это стало невыносимо! Здесь же нас никто не найдет.
Госпожа Аркедув нежно произнесла:
– Герцог д’Аньес – ну, вы знаете, товарищ Максима, авиатор, который приезжал в Мирастель в прошлом году, – а он, случаем, не просил руки Марии-Терезы?
– Нет…
– Жаль. Мне бы этого хотелось.
– И мне, – заявила госпожа Летелье.
– Да и ей самой, – заметил Монбардо.
– Боже мой, – пробормотал астроном, придя в замешательство, – боже мой… герцог д’Аньес, конечно, не ученый… Однако я не вижу, что могло бы помешать… Но он руки не просил…
– А что, предложений действительно было так много? – удивился доктор.
– И каких! Вы даже представить себе не можете! – томно протянула госпожа Летелье. – Адвокат из Чикаго. Офицер испанской кавалерии. Атташе венгерского посольства. Даже этот турок – Абдул-Каддур!
– Ах! Турок – это уж слишком! – воскликнул господин Летелье, покатившись со смеху. – Некий паша,