Читать интересную книгу Храм - Игорь Акимов

Что-то растаяло в Н — и он взглянул на Диогена прежними глазами. Это длилось какой-то миг — но это было. Волна поднялась в душе Н, и на этот миг он забыл, с кем имеет дело. Это был Диоген, просто Диоген. Как же я рад тебя видеть, мой милый!.. Но затем он опомнился.

Пройдет минута — или пять минут — или миг — и они сотрут во мне и это чувство. Все сотрут — от начала и до конца. Неужели и Марию, и сына?..

Кстати, у меня к тебе есть предложение, — сказал Диоген. — Не знаю, что из этого получится, но я могу замолвить за тебя словечко.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе все равно возвращаться на землю: ты продвинут, представляешь определенную ценность; такие фигуры должны быть в игре. Поэтому для тебя — чтобы тебя вновь очеловечить — будет подобран перспективный плод. Простые, но здоровые родители: без дефектов ДНК и души, энергетически полноценные. Чтобы не зависеть от случая, чтобы качественное зерно упало в благодатную почву. — Он опять взглянул на Н. — Ты меня невнимательно слушаешь.

— Нет-нет, продолжай, — сказал Н. — Я слежу за твоей мыслью: ты имеешь в виду прогресс.

— Ну, не так грубо…

— Говори по сути.

— Как тебе такой вариант: а что, если тебя внедрить в плод, который носит Мария? Это решает твои проблемы: ты будешь в теле своего сына, одно целое с ним…

— Нет.

— И Мария будет все время рядом…

Он уже сказал «нет» — и потому повторять не стал. Его «нет» было импульсивным, как на удар электрического тока. Сказал без раздумий; теперь — для себя — можно было это «нет» обосновать. Хотя о чем тут думать? Удивительно было другое: с чего я решил, спросил себя Н, что после смерти все станет проще? И разве — увидав на войлоке Диогена — и поняв, кто он, — разве я не ощущал — с первой же минуты, — разве я не чувствовал, что просто мы не разойдемся, что непременно что-то должно произойти? Я не представлял, что это будет, но ждал… И вот — дождался. Вот оно. То, ради чего тебя сюда привели. Искушение.

— Я не хочу тебе мешать, — сказал Н.

Первое, что он увидал, когда оказался снаружи, — взошла луна. Небо стало еще прозрачней, звезды — еще ближе. Луна не засвечивала их; она лежала на горизонте и стелила по росе сверкающую дорожку. Если бы захотелось, если бы я пошел по ней — уже через мгновение я был бы на Луне, подумал Н. Сейчас я бы это смог. Но зачем? Ведь меня ждет сын. Он хочет почувствовать меня рядом, хочет почувствовать мою руку, под которой ему будет так хорошо, так покойно… Потерпи, никуда я от тебя не денусь.

Ничего не изменилось. Опять не знаешь, что будет на следующей странице. И будет ли на ней вообще что-нибудь. Поэтому нужно жить тем, что имеешь сейчас. Наслаждаться этим лугом, запахом земли, свежестью росы. Покоем. Любовью, которую оставили тебе; все-таки оставили… Странный он какой-то, этот Диоген: вроде бы неплохо знает меня, а западню поставил такую примитивную. Разве можно любить себя? Ведь сердце — не коммунальная квартира, в ней не могут одновременно разместиться две или три любви. Себя можно только принимать — терпеливо, как принимают судьбу. Ведь если б можно было любить себя — все стало бы так просто, даже слишком просто. Это был бы мир без любви.

P. S.

Ключ к тексту,

который на стр…

начинается после слов: «…образ прикрыл ладонью его рот, взглянул еще раз в глаза — и исчез.»

Все, что произошло после этого, уложилось в несколько мгновений.

После того, как черный ангел прошептал на ухо «пора», душа Н вырвалась из тела. Но покинула Н не сразу. Она задержалась возле его головы, как бы присела на его плечо, и от этой ничтожной тяжести ноги Н подломились. Распластанные по стене руки стали ватными, и тело стало ватным; оно свалилось под стену на грязно-коричневую плитку скомканным кулем. Кровь в его жилах остановилась, но сердце не поняло, что произошло; еще несколько минут оно будет задавать ритм уже иссякнувшей жизни. Оно будет захлебываться без воздуха, оно будет пытаться протолкнуть сгущающуюся, тяжелеющую кровь, пока не поймет, что душа покинула его. Тогда и оно сдастся.

А душа будет уже далеко. На лунной дорожке, на ночной росе, бессмертная от чувства (подаренного ей в последние мгновения земной жизни), которое люди называют любовью.

Теперь черному ангелу предстояла последняя забота. Впрочем, разве это забота? Пустяк. Сейчас он внушит дежурному санитару безотчетную тревогу. Санитар попытается бороться с нею; ничего из этого не выйдет; от задержки тревога будет только нарастать. Санитар спустится в морг и обнаружит кроме накрытых серыми простынями детских тел на жестяных столах еще и труп неизвестного мужчины средних лет. Хотя нет, решит санитар, какие же средние, — ему уже хорошо за пятьдесят, да и те дались ему тяжело: вон — весь седой. Пальто умершего санитару понравится, он снимет пальто с трупа сразу, а костюм и ботинки — тоже отличного качества — пока оставит на нем. Потом, если этого мужика не хватятся, придет их черед. Привычно тяжелое тело санитар уложит на поддон, загонит в морозилку и запрет. Потом закурит, примерит пальто (оно окажется в самый раз), смахнет с полы пальто следы натоптанной грязи (вечером следовало прибраться, протереть пол шваброй с влажной тряпкой, да руки не дошли), аккуратно сложит пальто и пойдет досыпать. Ничего не скажешь — удачная ночь. Он уже знает, кому сплавит труп и сколько за него получит. Завтра не станет звонить — надо выждать, мало ли что, а послезавтра будет в самый раз…