Турки идут на Цихис-Дзири и оттуда двинутся на Самтредиа. Если не будет сопротивления, может, двинутся и на Тифлис, хотя я лично считаю, что главная цель – Баку.
Мой двоюродный брат, Шура Офросимов, был в Батуме, где идет грабеж («хамазум карабчи») разными иррегулярными отрядами курдов и других, лежат убитые и раненые. Шура до того обнаглел, что подобрал винтовку и пронес ее под носом турецких постов. На черта она ему?
Турецкие солдаты очень любезны, кланяются, а мне даже отдают честь, хотя я не в форме. Может, лучше надеть форму и царские погоны?
Под вечер проходят новые части, солдаты бледны от усталости и худы, заходят в калитку, просят хлеба и воды; иные очень назойливы и пристают за табаком или сахаром. Решил закрыть калитку на ключ и перейти на осадное положение.
Пехота еще ничего, а вот обозники не внушают доверия, у многих зверские рожи, есть и негры и арабы (?). Мы лучшие вещи запрятали.
Под вечер наша горничная Юзефа встретила меня, когда я возвращался от тети Маши. Оказывается, турок украл мои лучшие сапоги! Даже колодки! На мое счастье, около оказался офицер, который увидел, что, когда я начал протестовать, меня обступили зверские курдские рожи. Офицер, поняв в чем дело, поскакал, догнал обозника и жестоко отхлестал его по голове и лицу.
Получив сапоги, я сразу юркнул в кусты, т. к. дальше шла нестройная толпа обозников без офицера. Пробрался домой, «применяясь к местности». Пришли соседи, кое-кого ограбили, например, Никольского. Даже у аджарцев украли много скота, а их самих погнали в авангард разведчиками.
5 апреля 1918 г.
Был бой под Чаквой (где большие плантации чая). Грузины не выдержали (см. у Лермонтова), и турки уже под Кобулети. У нас ограбили Ступина, Шереметьева, Сибирякова, Палибина и других. Это неизбежно, и можно даже удивляться, как удалось турецкому командованию удержать усталых и полуголодных солдат от повального грабежа, тогда как раньше этим самым солдатам разрешалось и даже советовалось резать армян и всех грабить. От мародеров всегда трудно уберечься, и лучше турок не обвинять.
Вчера пошли на дачу Сибирякова к турецкому паше (генералу). Его не застали, но видели табор четников и офицера железнодорожного батальона. Личность эта именовалась «Измаил Оглы Нури Эфенди-Машина Командор». Мне он понравился, но толком мы ничего не узнали. В Батум еще официально не пускают. Пленных грузин должны на днях отправить в Трапезунд.
7 апреля 1918 г.
Турки заняли Кобулети, Натанеби и Самтредиа. В Батум прибыл Энвер-паша. Радость турок была необычайна, и был не только пушечный салют, но и ружейная трескотня, причем пули так и порхали над головами. В городе был подан обед на 60 человек, причем Энвера встречали наши «отцы города» и другие русские.
Вчера опять прошло форсированным маршем много пехоты. Вид у аскеров совершенно изможденный. Обоз почти весь вьючный, на ишаках (эшек) и мулах (катыр), а повозки наши, русские, захваченные в Трапезунде.
Грабежей стало меньше. В Батуме в «hotel London» расположился немецкий штаб. Слухи, что всех русских офицеров заставят являться в Батум каждые три дня на регистрацию. […]
10 мая 1918 г.
Давно не писал, т. к. за это время успел попасть [к] туркам в плен. Случилось это так. Устроена была регистрация всех офицеров, даже отставных, у бывшего коменданта крепости полковника Гедеванова. Мне попался № 260 и приказано являться по понедельникам и четвергам в турецкую канцелярию. Обидно, но не трагично.
И вот однажды утром пошел я в город с Волконским, и с нами увязался Шура Офросимов. У поворота в город пара турецких четников преградила нам путь: «Ясак!».
Забрали нас грешных и повели сначала с какую-то казарму, где я убедил турецких офицеров, что Шура еще гимназист – «un collegien et pas un militaire»[19], и его отпустили. Нас продержали, а затем с двумя солдатами повели сначала на радиостанцию, а затем куда-то в горы и, наконец, в большое здание, где уже толпились арестованные военные и даже штатские. Никто не понимал, в чем дело, а двое турецких офицеров упорно молчали.
Затем было опять шествие по городу к комендантскому правлению. Две комнаты полны народа и табачного дыма. После бесконечного ожидания появился комендант города Али-Разабей, плотный блондин с подстриженными на немецкий лад усами и огромным турецким носом. На голове маленькая коричневая каракулевая папаха офицера оттоманской армии. О чем-то пошептался с полк. Гедевановым и капитаном Мышлаевским, и было объявлено, что будет составлен (опять?) список офицеров.
Мелькают знакомые лица – Кувязев, моряки Дмитриев и Макалинский, Шереметьев и другие. Ставни закрыты, и часовой не позволяет открыть окно. Странно. Проходит час, другой, я встал в семь утра, теперь 3 часа дня, и я чувствую, что голоден, что стоять утомительно, а сесть не на что.
Постепенно темнеет, на улице волнение – это родственники тех офицеров, что живут в самом Батуме, узнали, где мы, и беспокоятся. Похоже, что это не регистрация, а похуже будет. Уже темнеет.
Наконец нас выстраивают во дворе и говорят, чтобы мы не беспокоились, что нас через часа два отпустят домой. Опять перекличка и регистрация, но уже на турецкий лад – вызывают не по фамилии, а так: «Александр, мать Мария», «Николай, мать Анна» или просто – «Василий, Садовая 5». Сразу находятся два Александра с матерью Марией и два Василия на Садовой и т. д. Делается холодно и стрелки часов показывают уже на 12 часов ночи. Голодно и берет злость.
Мы снова возвращаемся в здание комендантского управления, и в 2 часа ночи нас опять выстраивают во дворе. Мой легкий китель не спасает от холодного ветра. Наконец нам объявляют приятную новость: «Господа, постройтесь, вас будут вызывать по одному и отпускать» […]
Офицер наш о чем-то говорит в щелку ворот с женщиной, затем поворачивается к нам и говорит: «Господа, все, что говорят турки, – вранье, и тех, что будто бы отпустили домой, собрали небольшими группами и погрузили на транспорт».
Глубокое молчание было ему ответом. Вот тебе и турки! Добрый мой Глонти, товарищ по полку, теперь офицер грузинской армии, посадил меня рядом с собой, и мы оба завернулись в его бурку. Какое блаженство! Так и сидели мы на полу, прижавшись друг к другу, нахохлившись, как два воробья.
В темноте повели нас в какое-то другое здание через бесконечные коридоры в полутемные закоулки. Когда мы проходили между шеренгами аскеров, турецкий фельдфебель каждого из нас тыкал пальцем в плечо, называя турецкую цифру… игирми бир, игирми ики, игирми докус… оту.
Вот и улица, стоим у ярко освещенного крыльца, сама же улица теряется в мраке. Глаза постепенно привыкают, и я начинаю различать блеск штыков аскеров, которые кольцом нас окружают.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});