Читать интересную книгу Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

Почему мне кажется важным, что в тот вечер я вышел за сигаретами? Сам точно не знаю. Но столько лет спустя моя память плывет, точно привидение, похожее на медузу, и вновь и вновь возвращается к тому задремавшему мальчугану. Как это ни странно, я часто спрашиваю себя, как сложилась его жизнь. Наша память похожа на беременную женщину: у нее бывают причуды. А может быть, дело не в этом, а в том, что я провел последние шестьдесят лет, как тот мальчишка. Проспал все на углу жизни, мечтая о ней. Поэтому мне так часто вспоминается этот мальчуган.

Поднявшись к себе в комнату, я зажег еще одну сигарету и хотел растянуться на кровати. И что же я вижу? Естественно, Мария Антуанетта стоит на моей подушке и собирается описать ее. Я взял газету и скрутил ее в плотную трубку, собираясь на сей раз при помощи этой дубинки приготовить из нее черепашью котлету.

Спасаясь от расправы, черепаха перепрыгнула с моей кровати на стол и взобралась на клавиатуру пишущей машинки. Этот маршрут был для нее гибельным: между клавишами оставалось достаточно места, чтобы там застряли ее лапы. Я уже было замахнулся свернутой газетой, чтобы жестоко избить ее, как вдруг заметил, что в машинке заправлен лист бумаги. По какой-то невероятной случайности ножки Марии Антуанетты напечатали два слова:

«оОчччеень хоорошооо»

Я с сочувствием посмотрел на бедняжку, застрявшую между клавишами. Удивительно, но я даже не помнил, с чего началась наша вражда. Кто знает… Может быть, на протяжении всего этого времени мы оба пытались утвердиться в этом мире: она – как черепаха, а я – как писатель.

«Очень хорошо» – так сказала Мария Антуанетта. И она не ошибалась. Какое значение имело то, что в основе моей истории лежала история другого человека? Наверняка это было столь же неважно, как и то, что черепаха носила протез вместо настоящего панциря. Я не становился от этого худшим писателем, точно так же как деревянный панцирь не умалял ее черепашьих достоинств.

Вместо того чтобы прибить бедное животное сложенной газетой, я отнес его на кухню, и мы вместе выпили в честь заключения мира. Само собой разумеется, что выпил я, а она нанюхалась гуталина.

(Возможно, кто-нибудь из читателей поинтересуется, что случилось дальше с Марией Антуанеттой. Мне нетрудно ответить на этот вопрос: она живет у меня. Я разделяю с ней кров с тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, когда госпожа Мак-Маон завещала ее мне. По словам знакомого ветеринара, она принадлежит к одному из видов черепах, которые могут жить триста лет. Таким образом, когда я умру, окажется, что она пережила всех действующих лиц этой истории. Любопытный факт.)

Я отправился в контору Нортона, чтобы вручить ему окончательный вариант книги, отпечатанный на машинке. В тот же день я отправил заказной почтой копию романа герцогу Краверу, соблюдая наше джентльменское соглашение. Мы договорились с Нортоном встретиться через неделю. Не стоит и говорить, что он отводил это время для чтения законченного произведения, прежде чем выплатить мне мой гонорар. Я воспользовался этой задержкой, чтобы нанести визит герцогу Краверу.

Герцог никогда не знал точно, как погибли его сыновья. Посылая ему книгу, я вынуждал его увидеть Ричарда, которого добивали, точно раненого быка на арене. И Уильяма, мозги которого сожрали африканские крысы. Я пришел в имение под предлогом того, что хотел выслушать мнение герцога. Но на самом деле мной двигала необходимость искупить свою вину.

– Да, конечно! – приветствовал меня дворецкий. – Имейте в виду, что почта сейчас приходит с большими задержками, поэтому мы получили вашу рукопись только вчера. Герцог целый день читал ее. – Он помолчал, а потом добавил печально: – Его сиятельство еще не выходил из своего кабинета.

Дворецкий прошел из небольшой приемной, где он меня оставил, в покои герцога, потом вернулся побледневшим и снова отправился туда. Наконец он возвратился в приемную и сказал мне:

– Герцог желает вас видеть.

Вместо того чтобы объявить о моем появлении, дворецкий подвел меня к двери кабинета и в испуге удалился. Мне самому пришлось толкнуть тяжелую дверь. В кабинете, как и во время моего первого посещения этого дома, царил полумрак: окна были завешаны плотными занавесками. Единственным источником света служил голубой язычок пламени газовой лампы, которая непрерывно тихонько шипела.

Я ожидал увидеть плотную фигуру герцога, восседающую за большим столом, и думал, что он держит наготове всю свою словесную артиллерию, чтобы нанести мне сокрушительный удар. Вместо этого я увидел человека, скорчившегося на стуле в углу комнаты. Герцог Кравер был из тех людей, которые, стоя в полный рост, кажутся гораздо более мощными, чем когда сидят. Теперь, когда его позвоночник нашел для себя точку опоры, все его мышцы расслабились и обвисли по бокам грудной клетки. Подбородок касался груди. Сидя в такой позе, он наблюдал за тем, как пальцы его правой руки играют с пальцами левой. Герцог напоминал Наполеона сразу после сражения при Ватерлоо.

– Могу представить себе, что вы сейчас переживаете. Хотя бы отчасти, – сказал я. Но герцог молчал. На самом деле он даже не перевел на меня свой взгляд, по-прежнему устремленный на пальцы. Я продолжил в совершенно ином тоне: – У меня не было намерения представить ни Уильяма, ни Ричарда, но особенно Уильяма, как самых главных злодеев двадцатого века.

Шипение газа было более зловещим, чем молчание герцога. Я порадовался тому, что у меня в руках была шляпа. Не будь ее, я бы не знал, куда их деть.

– Я пришел сюда, чтобы сказать вам кое-что, – заметил я. – Мнение составителя хроники никогда не сможет заменить собой взгляда отца. Но мне кажется, что вам стоит меня выслушать.

Я сделал шаг вперед, пытаясь подбодрить таким образом самого себя, и сказал немного более настойчивым тоном:

– Это весьма любопытно, но если мы проанализируем персонаж Уильяма в книге, то увидим, что он не столь виновен и, возможно, не заслуживает тех прилагательных, которые употребляются при описании его поступков. Обнаружить это было для меня самого большой неожиданностью. В конце концов Уильям не совершает никаких действий, за которые его могли бы осудить по существующим законам. Его отношение к африканцам полностью оправдано всей колониальной системой. А в этом все мы, как европейцы, немного виноваты. Что же касается тектонов, то кто из нас не стал бы в них стрелять? Правда, остается история с девушкой и тот факт, что она подверглась заключению. Но была ли она его пленницей? Мы никогда не узнаем, что происходило между Уильямом и Амгам в этой палатке. Однако Уильям ни разу не тронул девушку. Это единственный факт, которому мы находим подтверждение в конце рассказа. Он оказался на это неспособен. Но мы не должны ненавидеть кого-то за преступление, которое он не сумел совершить. – Тут я грустно покачал головой. – Господин Кравер, вероятно, я был слишком жесток по отношению к Уильяму. Может быть, окончательное обвинение человеку выносится не на основании его действий, а на том впечатлении, которое производит на нас литературный стиль, использованный при их описании.

Герцог ничего не отвечал. Я не хотел нарушать этого молчания и сделал два шага назад, не оборачиваясь, как выходят после аудиенции у короля. Но, когда уже взялся за ручку двери, услышал голос, который произнес:

– Уильям превратился в нечто более ненавистное, чем насильник или убийца.

Я замер. Не отрывая взгляда от своих пальцев, герцог добавил:

– Уильям был преградой для любви.

В соответствии с нашей договоренностью мне пришлось выждать семь дней, прежде чем встретиться с Нортоном. И вот наконец после стольких злоключений и переживаний, через четыре года после нашей случайной встречи на кладбище, мы снова сидели вместе в кабинете. Но теперь между нами на столе лежал законченный вариант книги, напечатанный на машинке.

Я никогда не думал, что мне доведется увидеть Нортона взволнованным: если камень пустится в пляс, то для людей это зрелище будет неожиданным. На сей раз он не изображал глубоких раздумий, упираясь кончиком носа в пирамиду сложенных пальцев, как делал это обычно.

– Это прекрасная книга, – начал он, постукивая двумя пальцами по переплетенной стопке листов, – великая книга, Томми. В ней все замечательно: и стиль, и сюжет, и персонажи. Но особенно точка зрения. Вам удалось найти зерно истины в такой сложной, запутанной и туманной истории.

Он замолчал и поднял глаза от стола. В его взгляде сквозило восхищение. Нортон продолжил:

– Когда-нибудь в будущем – не знаю точно, через сколько лет, – критики будут говорить об авторах, которые сейчас сияют на английском литературном небосклоне: они были современниками Томаса Томсона. И не прибавят ничего больше. – Он откинулся на спинку стула и заключил: – Вам уготовано большое будущее, я в этом уверен.

Стоит ли мне стыдиться того, что похвалы Нортона удовлетворяли мое тщеславие?