Читать интересную книгу Анна Леопольдовна - Фаина Гримберг

Очнувшись, я увидела у своей постели госпожу Сигезбек и Андрея. На их лицах читалась явственная тревога. Я пролежала в горячке несколько дней. Мы совещаемся о дальнейших действиях. Принцесса Елизавета провозгласила себя императрицей. Разумеется, она уверяет в своем манифесте, будто всегда имела самые полные права на престол. Принц Людвиг будет выслан в Германию, об этом известно, хотя, конечно, не объявлено и не будет объявлено официально. Андрей предлагал решительное бегство. Возможно было попытаться бежать из России и добраться в Германию, именно в Германию, где мы будем в безопасности. Из последнего по времени письма тетушки Адеркас я узнала, что Карл хлопочет об отставке и затем намеревается вернуться с молодой женой также в Германию. Ему удалось скопить некоторую сумму денег, и кроме того и тесть обещает, в свою очередь, помочь ему денежными средствами; тогда явится возможность выкупить все, что было заложено из нашего движимого и недвижимого имущества еще до отъезда, тетушкиного и моего, в Россию. Сам Карлхен еще не успел написать мне о своих хлопотах и дальнейших намерениях.

В принципе бегство из России весьма и весьма возможно прежде всего вследствие нерадивости пограничных солдат всех мастей. Впрочем, сейчас охраняются несколько лучше дороги, по которым попадают в Петербург и выезжают из города. Новейшая императрица опасается возможных действий сторонников маленького императора и великой княгини. Я не стала отговаривать Андрея и просить его остаться в Петербурге с семьей. В конце концов и ему будет лучше за пределами Российской империи. Здоровье мое несколько окрепло. Андрей уже строит далеко идущие планы, воображая, как мы уже из Германии уедем в Голландию, которую он мыслит своим вторым отечеством. Там он рассчитывает заняться серьезно живописью, получать заказы, писать портреты…

Я говорила с господином Сигезбеком. Он и его жена полагают себя виновными в моей судьбе. Но я вижу в моей жизни много любопытного и приятного. Я узнала интриги, любовь, богатство… И жизнь моя еще не кончена. Еще несколько дней – и я буду на ногах…

Я выразила госпоже Сигезбек мое удивление: отчего новые власти нимало не интересуются моей нескромной особой. Она немного смутилась и, поколебавшись, все же открыла мне, что за мною уже являлись с предписанием о задержании, однако проявили трогательное милосердие и отложили арест до моего выздоровления. Что ж, я всегда была почтительна с принцессой Елизаветой…

– За домом следят, – сказала госпожа Сигезбек.

– Стало быть, бегство невозможно? – Я уже знала, что так оно и есть.

– В сущности, да! – Госпожа Сигезбек выговорила это быстро и отвернула лицо.

– Андрею также известны все обстоятельства?

Она присела на мою постель:

– Я не понимаю его. Кажется, он всерьез строит планы…

– Он здесь? Который час?

– Два пополудни.

– Я не видала его со вчерашнего вечера. Он оставил меня? Говорите прямо. Я уже не так слаба.

Она колебалась. Я настаивала. Наконец она призналась, что Андрея арестовали сегодня утром. Я не заплакала. Я повторила дважды, словно заклинание:

– Его отпустят, с ним ничего не случится. Его отпустят, с ним ничего не случится.

Затем я стала готовиться к дальнейшим невзгодам, которые несомненно предстояли мне. Впрочем, если бы не по мощь моих добрых друзей Сигезбеков и госпожи Дросте, я бы ничего не могла сделать, потому что была еще очень слаба.

Итак, бегство невозможно. Я знала, что драгоценности у меня отнимут в заточении, и потому просила госпожу Сигезбек наградить людей, находившихся у меня в услужении, и, в частности, мою горничную, а также вознаградить и госпожу Дросте за ее заботы обо мне. Также я просила госпожу Сигезбек взять себе кое-что из драгоценных украшений, из тех, что были куплены мною или получены в подарок от Ее высочества. Все ценное, доставшееся мне как наследство матери, я просила разделить между моим братом Карлом и Андреем. Я сказала госпоже Сигезбек, что именно и кому из них она должна отдать. Я долго глядела на браслет-змейку и вспомнила то давнее утро, когда получила от тетушки прекрасную тетрадь, послужившую для моих записок. Я написала письма – тетушке Адеркас, Карлхену и его молодой жене; ласково простилась с ними; просила у них прощения за все обиды, причиненные мною им, невольно, быть может; и выразила надежду на встречу в будущем. Несомненно, они должны были догадаться, что же со мной случилось. Кроме того, Карл будет в Санкт-Петербурге… Я долго обдумывала письмо Андрею и наконец написала это письмо, краткое и также ласковое, нежное, и каждая строка напитана любовью… Я вспомнила одно прекрасное французское стихотворение и записала для моего любимого на отдельном листе чистой белой бумаги:

Нет реки такой глубокой,Нет тюрьмы такой высокой,Нет страны такой далекой,Куда б не пришла любовь.Выше тюрьмы она,Глубже реки она, —Нет для нее пространства.И все, кто любили, живут до сих пор,Только с любовью направь на них взор.Видишь, под белым терновым кустомПлачет о милом Доэтта?Видишь, как к кубку с волшебным питьемГубы Изольды припали?Видишь – стоит в голубом покрывалеВечная роза поэта —Имя ее на земле: Беатриче.Слышишь, Роланд свою милую кличетВ пламени битвы?Слышишь, к Мадонне возносит молитвы,Песни-молитвы монах?«Ты – звезда морей нездешних,Ты – цветок от лилий вешних,Дорогой алмаз.Ты – сокровище сокровищ,От немыслимых чудовищТы спасаешь нас…»Тем, кто любит, – не смириться,А, как рыцарь, надо биться,Деве-Матери молиться,Чтоб Ее рукаОтворила дверь темницы,Чтобы высохла река,Чтобы сжалась вся пустыняВ золотой комок…Кто любовь из сердца вынет Хоть на малый срок?

(Перевод Елизаветы Дмитриевой (Васильевой). (Прим. пер. «Записок».))

Я полагаюсь на госпожу Сигезбек, она передаст и это мое письмо.

Если бы я могла бежать, драгоценности послужили бы мне помощью, но бегство невозможно, невозможно. Пусть эти украшения послужат к радости людей, любивших меня или служивших мне. Пусть этот браслет, это кольцо напомнят моему возлюбленному обо мне. Я оставляю ему также и эти маленькие золотые сережки, которые носила постоянно; сколько раз его губы нечаянно прикасались к ним, когда он целовал меня ночью…

Но я не должна сейчас плакать, не должна. Теперь надобно подумать о моих записках. Надежнее всего было бы оставить их на попечение господина Сигезбека, пусть он или в дальнейшем мой брат Карл позаботятся о том, чтобы мои слова вышли в свет, то есть были бы изданы… Или нет, нет, я не могу, никак, ни за что не могу расстаться с моими писаниями! Я возьму их с собой… Но куда? В заточение, в ссылку, на смерть, быть может… Но как же это устроить? То есть не смерть, не ссылку и не заточение устроить, а как бы мне взять с собой мои записки? Решение отыскал мудрый господин Сигезбек. Толстая тетрадь разорвана на листы, и листы эти вклеены в переплет, на коем сделана господином доктором собственноручная надпись на немецком и русском языках, то есть по-русски это читается вот как: «Собрание душеполезных проповедей кенигсбергского пастора, его преподобия Эрнста-Теодора Гофмана». Здесь же и чистые листы, потому что ведь никто не знает, будет ли в моем распоряжении бумага для дальнейших записей… Я прижимаю к груди толстую книгу, рукотворное изделие… Теперь мои записки погибнут вместе со мной или же останутся вместе со мной в живых…

* * *

Прошел день. За мною не являются. Позволяю себе смут но надеяться на то, что страшные беды заточения, ссылки или смерти безвременной минуют меня… Но теперь, когда судьба моя не так страшно определена, тревога об Андрее с новой силой мучит мое сердце…

Господин Сигезбек рассказал о проповеди известного всем в Петербурге епископа Амвросия, того самого, который про износил приветственное слово новобрачным принцу и принцессе. Да не он ли и совершал обряд венчания? Не могу вспомнить. Однако теперь его слова о них вовсе не содержат прежних безудержных похвал; теперь он называет их «сидящими в гнезде орла российского ночными совами и нетопырями, мыслящими злое государству».

Угодно было Богу, чтобы я испытала сегодня самые радостные чувства. Вместо солдат с предписанием о моем аресте явился гость совершенно неожиданный и нежданный. Это иконописец Михаил Федотов. Я вышла в гостиную и приняла его, сидя в покойном кресле, где обыкновенно посиживает госпожа Сигезбек, занимаясь рукоделием, то есть со своим вечным вязанием. Федотов был в своем русском платье. Он показался мне испуганным, и лицо его осунулось и потемнело. Он рассказал, что был арестован и его допрашивали с пристрастием, требуя, чтобы он признал свое участие в заговоре, якобы устроенном мною и Андреем. Целью этого заговора называли убийство принцессы Елизаветы. Я спросила у него, что же он отвечал на допросе. Он поклонился мне и сказал, что отвечал правду, то есть раскрыл, зачем Андрей и я появлялись в его доме. Зачем? Для творения своей взаимной любви. Федотов сказал неуклюжим русским языком, хорошо еще, что не непристойными словами. Оказалось, его схватили по доносу Авдотьи Воронихиной. Она донесла на Андрея, на Федотова и на Григория Анисимова, которых знала как знакомцев Андрея и потому не любила. Впрочем, главный ее донос был, естественно, на меня. Я понимала, что всех допрашиваемых пытали, но сердце мое словно бы замерло, я не плакала… Я спросила Федотова, что говорил Андрей. Федотов отвечал, что во время очной ставки, когда их троих поочередно подымали на дыбу, Андрей молчал. Все это завершилось бы скверно: тюремным заключением, ссылкой, а то и смертной казнью. Если бы не Арина, жена Андрея, прибежавшая обвинить свою мать в ложном доносе, все трое арестованных погибли бы. После показаний Арины справедливость немедля была восстановлена. Авдотью, в свою очередь, схватили и пытали. Она со зналась в ложности своего доноса. Пытали и ее дочь, упрямо стоявшую на своем, то есть обвинявшую мать во лжи. Федотов сам видел, как мать и дочь плакали горько, подвергаемые пыткам. Обе взывали к своим мучителям, умоляли о пощаде, но друг на дружку не смотрели и не желали сказать друг дружке ни единого слова. Авдотью приговорили за ее ложный донос к наказанию плетьми, которому она и была подвергнута. После она не захотела возвратиться домой, и ее видели на Волковском кладбище, где она бродила в лохмотьях близ часовни. Это продолжалось очень недолго, несчастная замерзла и была обнаружена мертвой неподалеку от кладбищенских ворот. На похоронах ее присутствовало всего несколько человек, пытавшихся унять дочь, которая билась в рыданиях на гробе матери.