Читать интересную книгу Факультет патологии - Александр Минчин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 63 64 65 66 67 68 69 70 71 ... 79

Он подбегает и подает его Торнике в открытое окно.

– Это для тебя, дорогой, но подержу я у себя, чтоб вам не мешало.

– О, Торнике, зачем?! – все-таки восклицаю я.

– Ты сказал, что «жалеешь, что этого не будет завтра», я не хочу, чтобы ты жалел о своем завтра! Я хочу, чтобы у тебя было счастливое завтра.

Мы смеемся в полный голос.

– Я же шутил.

– Мне понравилась твоя шутка!

Зураб хитро улыбается, я высовываюсь в окно, и мы целуемся снова. Я, кажется, пьян.

Машина плавно трогается, Нана разворачивается. В четыре часа ночи мы едем домой, возвращаясь в Москву. Все еще остаются гулять. До самого утра.

– Зураб, на тебя мое детище оставляю, чтоб все было в порядке.

– Будет, хозяин, – говорит Зураб и скрывается.

Я не помню, как мы доехали домой, я спал на ее плече, сладко.

Проснулся я только утром, ничего не понимая, не помня.

Она не спит и смотрит на меня. У окна стоят какие-то корзины.

– Что это? Как они здесь очутились?

– Торнике занес сначала тебя, а потом их.

– О-ох… – жалкий мужичонка.

Мне стыдно и немножко весело. Я хочу повернуться к ней, но это не такая легкая задача. Голова почти не болит, но в ней еще не ясно.

– Ты не опьянела совсем?

– Я тебе говорила, меня папа приучал, я никогда не пьянею.

– Хороший у тебя папа, у меня не такой!..

– Но мне очень понравилось в том ресторане, большое спасибо, и особенно – ты в нем.

Я опускаю руку под простынь, она голая.

– Кто же раздел меня, не Торнике, я надеюсь?

– Нет. – Она улыбается.

Я с ужасом думаю, все ли у меня чистое, и успокаиваюсь, вроде да. Я хочу ее поцеловать.

И тут я вспоминаю про зубы, надо идти их чистить, это пунктик у меня.

– А как ты выйдешь? – спрашиваю я.

– Я уже выходила. – Она смотрит на меня. – Соседей нет дома, они на работу ушли. – Я наклоняюсь, от нее пахнет моей пастой и ее обалденным запахом, у меня сразу плывет в голове, как от всех тех бутылок вина, вместе взятых. Мягко и прекрасно.

– Сколько же сейчас времени?

– Половина двенадцатого…

Мы любим друг друга целый день. До вечернего вечера. Футуристы – вперед!

Когда мы выходим, на улице уже темно, и фонари вглядываются в ночь. А ночь, как женщина. В ней все равно ничего не увидишь.

Я ловлю ей такси и сую ему какие-то деньги, но она мне не дает заплатить. Мы опять ни о чем не договариваемся. Да, вспоминаю я, у нее же диплом, госэкзамены, когда она будет готовиться? А я? Скоро сессия, и опять навалится: английский, военная кафедра, зарубежная литература. Будь ты все проклято!

– Саша? – Да.

– Тебе не хочется, чтобы я уезжала?

– Хочется…

Она вскидывает удивленно глаза.

– Чтобы ты осталась. И она остается.

Мы тихо пробираемся в мою комнату. Во жизнь, все подпольно! Но все, кажется, уже спят.

– Я хочу, чтобы ты меня раздел.

Я раздеваю ее сам. У нее удивительное тело, и женское, и девичье, и будто его никто никогда не касался. Я касаюсь его… Но в этот раз как-то не так.

Она лежит все равно усталая, немножко, и спрашивает меня. Она задает вопрос, который я не хотел, чтобы она задавала.

– А почему ты… чуть-чуть неестественный, нераскрытый всегда, как будто тебя что-то смущает, сдерживает. Или ты боишься раскрыться до конца.

Я молчу.

– Тебе что-то мешает, смущает, да? Неужели это заметно?

– Во мне, ну скажи, пожалуйста. Я хочу, чтобы это было прекрасно, чтобы тебя ничего не смущало, чтобы мы растворились друг в друге, как никто в мире никогда.

Я раскрываю рот, пересиливаю себя, хотя такие интимные вещи вряд ли женщине говорят, но ей, мне почему-то кажется, можно.

– Ну, я слышал, что они все неописуемые мужчины… И ты его так хвалила, а это, – (я тыкаю рукой в под нами стоящее), – всегда было важно для меня, ну, как искусство, что ли, умение. И мне все время кажется, что для тебя я не…

Она закрывает мой рот всем чем попало и губами.

– Мой хороший… Ты единственный для меня… (И в этой темноте, мне кажется, сверкают блестки полонеза, – мне хочется верить в это, я молю Бога, чтобы это было так.) Раньше мне это говорили в шутку, или в полу, неужели это хотя бы полуправда. Хотя полу мне не надо, мне нужна вся.

И мы растворяемся так в друг друге, как, наверно, никто в мире и никогда.

Я прокусываю ей плечо… И мне страшно неловко. Но ей это нравится, она целует мои губы, потом зубы и благодарит, что это сделал Я.

Наш институт всегда грядет на меня, как дурное предзнаменование или как жуткий сон в грозовую ночь среди бела дня. Еще два года мучиться, биться, выживать. Я завидую ей, что она кончает его, и все уже – и этот бред, и эта сивость ненормальной кобылы – позади.

Сегодня Юстинов читает свой доклад по Сартру. Я иду в читалку и беру снова Сартра, не всего прочитанного. У нас издан один томик, и то странно. И если б этот прекрасно-странный человек не был, не стал вдруг за левых (с жиру бесится, наверно; так как мое мнение – к коммунизму можно прийти (стремиться, рваться) от двух вещей: либо от голодовки и недоедания, либо от пережировки и пережирания, третьего нет; как к гомосексуализму: либо у тебя нет женщин (как хлеба) и ты на мужчину согласен, либо у тебя столько женщин, что от них всех мужчину хочется). Я не домысливаю свою глубокую мысль, а то так недолго дойти, что: коммунизм и гомосексуализм – одно и то же, и возвращаюсь, – но его бы этот томик не издали. Мало того, что он экзистенциалист, а Кьеркегор и Ясперс у нас не проповедуются, что вы, упаси бог! Зато Достоевский проповедуется. Так он еще и отцом современного европейского экзистенциализма становится, Сартр.

Беру его томик и сажусь читать. Я не читал еще его главную вещь «Дьявол и Господь Бог». Проглатываю ее в один присест, в три часа, и она потрясает меня, виртуозно написана, я вообще еще таких пьес не читал (все они нудные, кроме булгаковских), – все эти развороты, перевороты, неожиданности, перевернувшиеся, и опять всё вскачь навстречу, переразвернувшись, несется. (Я понимаю, что это не самый оригинальный способ излагать пьесу.) Это ж нужно такие мозги иметь – все сочинить. Я трогаю голову, у меня явно не такие.

Но не всем дано быть Сартрами. (И один из многих это я, но я не горд, что я в этом всемстве.) Звенит звонок, окончилась как раз третья пара. Я сижу усталый и довольный, мне понравилась вещь, сильная до бесподобия. Я иду на спецкурс, но мне уже неинтересно, что скажет о ней Юстинов. К тому же он ничего особенного не говорит, ни свежих мыслей, ни резких идей, так, серенько сделал, по всем правилам, как и получает правильную пятерку, которую ему ставит доцент Храпицкая.

Потом я нахожу упоминание, что Сартром была написана и у нас издана автобиографическая штука «Слова», мне интересны его глубины, корни, откуда он взялся, так как глубина мысли – колоссальная. Я прочитываю и его «Слова», но они мне не нравятся, какая-то нудятина, занудствование сплошное. Почему-то все писатели с тоской пишут свои автобиографии, и тысячи ненужных деталей.

Итак, он автор «одной вещи», как и все, как большинство. Это моя теория. И хоть меня будут убивать, я скажу, как в древности древние: «Я – прав!» (по-латыни обязательно). Каждый более ли менее большой автор написал или создал только одну вещь (ну, максимум две, хотя они не будут равны по достоинству), и о н а у него самая сильная, единственная, максимально исполненная, это творение – во всем. Все остальные произведения, что он написал, – это уже прилагаемое, вокруг, позади, и никогда он лучше той вещи не напишет. Так, например: у Толстого – это «Анна Каренина» (вторая вещь «Война и мир», но это не та сила, не тот класс и вдохновение), все остальное ее уже не стоит и лучше он не создал. У Достоевского – «Идиот», и ничто остальное выше его не будет, всё. (Хотя я и люблю «Игрока», «Неточку Незванову» и поражаюсь «Вечному мужу».) У Лермонтова чудный «Герои нашего времени», лучшее, что создано в нашей литературе. У Тургенева – «Вешние воды», прекрасна «Первая любовь». У Чехова – несколько новелл, но новелла – мелкое литературное произведение, я говорю о больших. Как и у Куприна, у Бунина. У Андреева – «Рассказ о семи повешенных». У Замятина – «Ловец человеков», или «Рассказ о самом главном», тайком читал; правда, только рассказы. У Грина – «Бегущая по волнам». У Шишкова хороша «Угрюм-река». У Булгакова – «Мастер и Маргарита». У Паустовского – «Время больших ожиданий». У Бабеля – «Одесские рассказы» и конкретно «Как это делалось в Одессе», хотя, может, и «Конармия», трудно сказать. У Платонова – «Чевенгур» (запрещенный у нас, фантастическая вещь, пародия на город коммунизма). У Максимова – «Карантин» (изданный на Западе), хороши две повести о зэках, непонятно, каким чудом изданные у нас.

Я наугад выбрал, без последовательности. И ничего лучше у них уже не будет, они не создали, но одной вещи (двух) достаточно! С головой, другие и того не создали. А эти авторы – они пытаются, они пытались. И много хорошего, и есть прекрасное. Но вещь – одна (или две)!

1 ... 63 64 65 66 67 68 69 70 71 ... 79
На этом сайте Вы можете читать книги онлайн бесплатно русская версия Факультет патологии - Александр Минчин.
Книги, аналогичгные Факультет патологии - Александр Минчин

Оставить комментарий