— Григорий, я несколько раз слышал от тебя уверения в преданности.
— Я, кажется, ее вам доказывал, — отвечал хозяин.
— Да, но до сих пор ты служил, нам двоим, мне и Малатесте.
— Я потому служил Ламберто Малатесте, что он был вашим приятелем.
— Ну, а теперь я хочу, чтобы ты исключительно служил мне.
— Я сделаю так, как прикажет Эчеленца.
— Надо тебе знать, что мы уже более не друзья с Малатестой.
— О, я теперь догадываюсь, — вскричал хозяин, — вы, кажется, хотите сыграть какую-то злую штуку с синьором Малатестой, в этом деле, извините, я участвовать не буду.
— Значит, я не могу на тебя рассчитывать? — спросил со злобой Пикколомини.
— Я прошу вас оставить меня в стороне, вы займете отдельный кабинет и делайте, что вам угодно; я мешаться, не намерен.
— А, ты, кажется, сомневаешься, что тебе хорошо заплатят, — продолжал Пикколомини, — но ты ошибаешься, друг мой: со мной пятьдесят червонцев, и они твои, если дело удастся.
— Ни за сто, ни за тысячу червонцев, — решительно возразил хозяин. — Я очень люблю золото и готов сделаться убийцей во всякое время, когда мне прикажете, но Иудой — никогда!
— Напрасно, Григорий, — заметил Пикколомини, — я к тебе пришел не с одними предложениями, но и с угрозой в случае, если бы ты отказался участвовать в моем деле.
— О, мне вы грозить не можете, — отвечал, иронически улыбаясь, хозяин, — наши с вами дела чересчур коротко связаны.
— Что было, то прошло, мой милый, — возразил Пикколомини, — а теперь в моем кармане лежат некоторые инструкции римского губернатора.
— Как, герцог Монтемарчиано заодно с полицией, этого быть не может!
— Не удивляйся, милый Григорий, — отвечал Пикколомини, — на моем месте ты сделал бы то же самое. Я попался в руки к папским сбирам, римский губернатор поставил передо мной такую дилемму: или быть повешенным, предварительно отведав пытки, или же предать в руки полиции моего приятеля и сотоварища Ламберто Малатесту. Сначала я, было, отверг всякого рода миролюбивые соглашения, и меня отправили в тюрьму; но когда привели в зал, где пытают, и палач на моих глазах стал раскладывать свои ужасные инструменты, признаюсь откровенно, слабость человеческая взяла свое, и я послал сказать кардиналу, что согласен на все.
— Положим, вы имели некоторые основания согласиться на предложение папского правительства, — сказал Григорий, — конечно, всякий бережет свою шкуру, но что же вы от меня хотите? Помогать вам я ни в каком случае не намерен.
— Я не прошу тебя об этом, ты должен сидеть там у себя внизу и, что бы ни произошло здесь, в отдельном кабинете, не мешать и даже не удивляться.
— Ну, на это я, пожалуй, согласен, — отвечал Григорий.
— Постой, еще не все, — живо добавил Пикколомини, — сюда придут четыре человека и будут спрашивать меня, ты должен провести их в отдельный кабинет, который я занял.
— Хорошо.
— Потом, разумеется, ты ничего не должен говорить Ламберто Малатесте, и за это вот получай от меня маленькую безделицу, — присовокупил Пикколомини, подавая хозяину кошелек с червонцами.
— Нет, денег я от вас не возьму, — сказал Григорий, — повторяю, я никогда не был Иудой-предателем, делайте, что хотите, но меня избавьте от этого, — прибавил он и вышел.
Герцог Монтемарчиано остался один.
— А ведь действительно предательство, — рассуждал он сам с собою, — я должен отдать в руки полиции лучшего моего друга!
Словом сказать, в черствой душе Пикколомини зашевелилось нечто вроде угрызения совести, он даже был готов отказаться от своего плана, но было уже поздно, на лестнице послышались шаги четырех папских сбиров, которых надо было спрятать в известном месте.
ЛОВУШКА ЛЬВА
ВСКОРЕ внизу раздалась песнь беспечного Ламберто Малатесты.
— Есть кто-нибудь в отдельном кабинете? — спросил он хозяина.
— Есть, ваш приятель Пикколомини, — отвечал Григорий.
— Давно он меня ожидает?
— Несколько минут, не более, — отвечал хозяин, расширив выразительно глаза и показывая пять пальцев.
Ламберто понял знак и сказал:
— Кстати, Григорий, если ты услышишь несколько громкий разговор, не удивляйся, ты знаешь, какой резкий голос у моего друга Пикколомини. Ну, а теперь посвети мне на лестнице.
Хозяин взял со стола фонарь и, подойдя ближе к Ламберто, прошептал:
— Их пятеро, и они хотят убить вас.
Малатеста невольно остановился, услыхав эту страшную новость, но, гордый и безумно храбрый, он и не думал об отступлении.
Смело вошел в отдельный кабинет, где его ожидал Пикколомини, и, поздоровавшись с ним, беспечно сказал:
— Вы, Альфонс, хотели меня видеть, я к вашим услугам.
— Очень вам благодарен, Ламберто, мне нужно поговорить об известном вам деле.
— О каком деле? Пожалуйста, объяснитесь; я вообще не умею отгадывать загадок.
— Да разве вы забыли, что между нами было условлено способствовать бегству из инквизиционной тюрьмы всех обвиняемых по отравлениям.
Ламберто Малатеста мигом понял, что негодяй скрыл четырех свидетелей, которые в случае его признания явятся перед трибуналом. Ввиду таких соображений Ламберто решился искусно маневрировать.
— Об этом деле, милый Альфонс, — сказал он, — я еще ничего не могу вам сообщить положительного, так как княгиня Юлия до сих пор не вручила мне тридцать тысяч скуди.
— Зачем же эти деньги?
— Но, Бог мой, разве вы не знаете? Для того чтобы подкупить тюремных сторожей.
— Ах, тюремных сторожей…
— Да, они не хотят уступить из этой суммы ни одного сольда, что и весьма понятно, кому же охота рисковать собой из-за пустяков.
— Но вы забываете, милый Ламберто, что кроме тюремных сторожей в Ватикане есть солдаты и сбиры.
— Все это я вам объясню с величайшим удовольствием, но с условием.
— Именно?
— Прикажите подать вина, — беспечно сказал Малатеста, — я не привык вести разговоры с сухим горлом!
— Вы правы, Малатеста, прошу простить мне мою недогадливость. Гей, Григорий! — вскричал Пикколомини.
Явился хозяин.
— Принеси нам четыре бутылки самого лучшего вина, — приказал Малатеста, — да смотри, чтобы оно было хорошо, иначе я отрежу тебе твой длинный нос.
— А я сделаю очки на твоем брюхе, — говорил, смеясь, Пикколомини.
Вскоре вино было принесено, бутылки откупорены и стаканы наполнены. Несколько минут друзья только чокались и пили вино.
— Право, это вино недурно, — говорил Малатеста.
— Да, оно кажется старое, — отвечал его собеседник.
— Однако вернемся к главной теме нашей беседы, — сказал Ламберто, — знаете, друг мой, я в настоящее время нахожусь в самых лучших отношениях с папской полицией.