Саид быстро шел за собакой и вскоре подошел к густым зарослям шиповника. Одноухая проскользнула в заросли. Саид пошел за ней, осторожно раздвигая кусты. Вдруг он почувствовал, что земля под его ногами рухнула, и он кубарем скатился вниз, в глубокую, поросшую травой яму.
— Ой! Не надо, не надо! Ай-ай-ай!.. — закричал в яме чей-то испуганный голос.
Саид вскочил на ноги и схватился за нож, но, увидев Кучака, забившегося в угол, усмехнулся и сказал:
— Чего кричишь? Хочешь, чтобы тебя баи услыхали и пришли сюда?
Кучак сразу же затих.
— Не бойся, — сказал Саид, — я сам убежал от баев. Вылезай из этой волчьей ямы. У меня есть конь, поедем вместе. Будешь прислуживать мне.
Кучак молчал и старался нащупать рукой золото, подвязанное на животе.
— Или ты очень богат и возьмешь меня к себе в услужение? — спросил Саид.
— Нет, нет, — поспешно сказал Кучак и опять прикоснулся рукой к золоту, чтобы убедиться, что оно не исчезло, — я пойду к тебе работать!
Саид помог Кучаку вылезти из ямы, и они пошли. Накормив Кучака, Саид привел лошадь.
— Что это, что это? — испуганно спросил Кучак.
— Это лошадь. Ты разве не слышал о лошадях? — сказал Саид, седлая коня.
— Ах, это лошадь! — облегченно вздохнул Кучак. — Я о них много слышал, но никогда не видал.
Он неуверенно подошел к коню.
Конь храпел и пятился.
Наконец они уселись: Саид — на седле, как хозяин, а Кучак с трудом устроился на крупе лошади.
— Не бойся, не сжимай меня так руками: не упадешь, — успокаивал его Саид и рассказывал о предстоящем пути.
Они ехали шагом по лесу у реки, объезжая заросли шиповника и малины.
— Ты крепче держись за меня, — сказал Саид.
И Кучак еще сильнее обхватил его руками.
— Да нет, ты не так понял меня, — продолжал Саид. — Я говорю о том, что ты один пропадешь и поэтому должен помогать мне во всех делах, держаться за меня. Я о твоем счастье, Кучак, думаю.
— Спасибо, ты добрый человек, — говорил Кучак и хватался рукой за золото на животе. — А чем ты сам занимаешься?
Саид чмокнул:
— Не было такого дела, каким бы я не занимался, не было такого места и в Синьцзяне, где бы я не был, — сказал он. — Я промывал золото из голубоватой глины и камней в Соургаке и Чижгане, возле Керии. Был нищим, просил милостыню, потом поссорился со старшиной нищих — не поделили краденого, и я удрал. Работал еще по переброске трупов.
— Как, как? — испуганно спросил Кучак.
— Эх, Кучак, ничего-то ты не знаешь, плохо тебе будет одному! Не знаешь того, что судья отвечает за каждого убитого в его округе. Если человек был убит далеко от места, где живет судья, его меньше штрафуют. Поэтому судья всегда хочет подбросить труп убитого в чужой округ и тому, кто это сделает, хорошо платит. Это хороший заработок, только случается не часто. Понял?
— Понял, — сказал Кучак. — Только ведь это страшно — ночью трупы возить.
— Работал я еще искателем кладов. Ох, много добра в заброшенных городах в Такла-Макане!
— Да ведь ты сам говорил, что там пустыня.
— Ну да, — согласился Саид, — а в пустыне стоят целые города, засыпанные песком. Вот там и роешь. В Кашгарии много мест, где можно искать клады. А надоест копать, можно контрабанду возить или баев проводить через границу.
— Нет, — жалобно сказал Кучак, — лучше охотиться или скот разводить.
Саид расхохотался.
— Эх, ты! — сказал он. — Да знаешь ли ты, как трудно жить дехканам, сколько с них берут податей? Ведь дехканам достается только солома от пшеницы, да и то не вся. Хердж — десятую урожая — надо отдать? Надо! Зякет муллам надо заплатить? Надо! Танап — сбор с хлопка и садов — тоже дай, а не дашь — возьмут. А сколько еще: саманпуль — сбор за солому, кяфее — в пользу сборщика, тарикора — налог со всего имущества. А сбор на содержание начальства и войск, а бесплатная работа по устройству арыков, а бесплатная обработка земли! Еще надо платить судьям, толкователям законов, потом сотнику, писарям, старостам — всем надо платить. Теперь тебе понятно, почему я говорю, что у дехкан остается от пшеницы солома, да и то не вся? А ты еще хочешь стать дехканином!
— Да, — сказал Кучак, — лучше быть охотником.
Так, разговаривая, проехали они лес и спустились в долину, на пыльную дорогу. Солнце сильно припекало.
— Ох, — стонал Кучак, — я лучше пойду пешком: у меня болят раны!
Он слез, и они двинулись дальше: Саид ехал на лошади, а Кучак шел рядом, держась за стремя.
— Куда же мы идем? — спросил Кучак.
— Мы спрячемся от оспы в кишлаке у прокаженных. Туда боятся все ходить, а я не боюсь: проказа бывает от ийе,[26] а от ийе знахарь может заговорить, — ответил Саид.
После захода солнца они увидели на самой горе, у входа в ущелье, юрты. Оттуда доносилось мычание коров и ржание лошадей.
— На тебе двадцать тенег, — сказал Саид, — подымись к кибиткам и купи мяса. Я бы сам пошел, но я в ссоре с этим киргизским родом теит.[27]
— Как это — купи? — спросил Кучак.
— Обменяй серебро на мясо.
— А! — сказал Кучак и пошел к юртам.
Одноухая побежала впереди.
— Да сначала послушай у юрты, о чем там говорят, а потом уж заходи! — крикнул Саид.
Кишлачные собаки выбежали с лаем навстречу Одноухой. Кучак воспользовался этим: подкравшись к кибитке, он приложил ухо к кошме и вдруг услышал: «Пожилой такой, волосатый киргиз с длинными руками», — говорил кто-то в кибитке низким, густым голосом.
Кучак решил, что в юрте говорили о нем.
Он затрясся от ужаса и бросился бежать, забыв обо всем. Он бежал так, как никогда еще не бегал. Запыхавшись, он падал на землю, чтобы отдохнуть, снова вставал и снова бежал.
Собаки возле юрт залаяли, почуяв незнакомца, и обитатели вышли наружу. Но Кучак был уже далеко. Они его не заметили. Однако Саида увидели и узнали. Сев на лошадей, они поскакали к нему. Два года назад в этом кишлаке Саид у одного киргиза убил и ограбил сына.
Саид еле удрал от погони.
Между тем Кучак прятался среди высоких кустов жесткой травы. Одноухая легла с ним рядом.
Стало рассветать.
Отдохнув, он поднялся и осмотрел окрестности. В этом месте горы расступались, и между ними лежала большая равнина. В середине ее было болото, а по краям росли высокие кусты травы. Там же, где травы не было, блестели лужи, и возле луж виднелась красная, в трещинах глина.
В этой безрадостной долине Кучак чувствовал себя сиротливо. Не видно было ни одной птицы. Здесь даже ветра не было.
Кучаку захотелось пить, и он подошел к самой крайней луже с мутной водой.